Страница 56 из 243
Он не хотел, чтобы ему отвечали, он уже знал ответ.
— Ваш город погиб, — ответил доктор.
Ранмакан почувствовал, что он, маленький, одинокий, голый и беззащитный, как насекомое, приколотое к листу бумаги, виден всем и подвластен всем бедам.
— Так, — сказал Ранмакан, и веря и не веря доктору. — Город погиб. А люди?
— Люди погибли тоже.
— И что же, я один живой остался?
— Да, вы один.
— Как же?
— Вы разрешите, я отвечу на этот вопрос позже? — спросил доктор. — Это довольно опасно.
— Нет, — возразил с неожиданной яростью Ранмакан. — Вы мне ответите сейчас. Сейчас же!
— Хорошо. Но правда будет горькой.
— Все же лучше, чем вранье. Мы проиграли войну?
— Никто войну не выиграл.
— Мир?
— Обе стороны проиграли войну, — сказал доктор. — Никто не выиграл. Все погибли.
— А вы?
— Нас тогда не было на вашей планете.
— Так… А где же были? По небу летали?
— Мы жили у себя дома, на других планетах.
— Вы что же, не с Муны?
— Если Муна — название вашей планеты, то тогда мы не с Муны. Мы даже не из вашей звездной системы.
— А что вы тут делаете?
Ранмакан задавал вопросы быстро, не успевая осмыслить ответы на них, еще не до конца понимая, что же произошло, и не вполне веря своим ушам и своим глазам. Хотя все это не было сном, реальность оказалась непонятной, хуже любого сна.
— Мы прилетели, чтобы помочь вам.
— Мне?
— Всем вам, кто жил на Муне.
— А много осталось?
— Никого.
— А у них, у пьи?
— Это ваши враги? Тоже никого. Ваши бомбы уничтожили всех людей на планете.
— Этого не может быть!
— Это случилось. Мы узнали об этом слишком поздно. И когда прилетели, никого не застали в живых.
— И я один…
— И вы тоже погибли.
— Так я на Дальнем свете?
— Нет, вы живы. Мы, если можно сказать, воскресили вас.
— Я был мертв?
— Да.
— И сколько времени?
— Больше года.
— Но я только вчера…
Ранмакан осекся. Они говорили правду. Они, конечно, говорили правду, просто такую невероятную правду, что в нее нельзя поверить. И вот он один, и, может, это даже не он, не настоящий он…
— Мы надеемся, что вы будете не одиноки. Так же, как мы вернули к жизни вас, мы постараемся вернуть к жизни других людей.
— Ему надо отдохнуть, — напомнила Кирочка.
— Отдыхайте. Мы потом придем, — решил Павлыш.
Ранмакан не возражал. Он не хотел спать, но ему было лучше остаться одному.
Павлыш и Кирочка вышли из комнаты. Перед уходом Павлыш включил автоматику. Если человек станет буйствовать, автомат усыпит его.
Но Ранмакан не собирался буйствовать. Он закрыл глаза и лежал неподвижно. Только приборы продолжали отмерять биение его пульса и дрожь его нервов.
На следующий день Ранмакан вместе с Павлышом поднялся на мостик. Загребин включил для него экран, и Ранмакан долго стоял, вглядываясь в расплывчатый за сеткой дождя город, в разрушенные дома и пустые улицы.
Он был единственным человеком на планете. Он не знал, можно ли верить пришельцам, обещавшим найти и вернуть к жизни других людей. Ранмакан находился во власти тупого длительного шока; он мог есть, спать, наконец, говорить, пользуясь черной коробочкой; он старался верить в то, что кроме него не осталось на планете ни одного живого человека, что воздух планеты смертелен для людей, что уже год, как нет в живых ни продавщицы в магазине порта, ни его начальника — впрочем, чего его жалеть? — ни полицейских в синих шлемах, ни соседского парнишки, который построил из фанеры автомобиль.
Ранмакан старался верить, но все-таки не верил. Он знал, хотя этой уверенностью не желал делиться с пришельцами, что где-то — или далеко на севере, или в горах Ракуны — живут еще люди. Представить себе гибель своей планеты — выше возможностей мелкого таможенного чиновника, которому, в сущности, никогда не приходило в голову, что война сможет подойти к тихому Манве.
Ранмакан вспомнил, как был незадолго до войны в визоре — смотрел ленту, в которой показывали, что после войны все погибнут. Но в той ленте двое остались в живых — девушка и парень. И они долго шли по опустевшей планете и в конце концов нашли других людей. Конечно же, нашли. Ранмакан вспомнил, ему говорил кто-то, что картину скоро запретили. Страна готовилась к войне, и нельзя было подрывать боевой дух.
Город лежал перед ним на громадном овальном экране, знакомый и совершенно чужой. Ранмакану хотелось уйти туда, и снова войти в магазин, и спросить у пухленькой продавщицы, нет ли у нее жвачки. Ранмакан знал, что продавщица сначала скажет, мол, жвачки нет и он, видно, хочет, чтобы пришла секретная полиция, потому что жвачка уже три года запрещена, а потом она обязательно достанет из-под прилавка пакетик, и пакетик этот будет стоить всю недельную зарплату, но неважно — жвачки хватает надолго, дня на три, и продавщица тоже согласится пожевать кусочек: ему не жалко поделиться с такой продавщицей.
Большой светловолосый человек с широкими кистями рук стоял в стороне и пускал изо рта дым. Ранмакан боялся этого человека больше, чем доктора Павлыша. Он понимал, что этот человек, хоть и смотрит на него без злости, опасен и чужд. Может, это они, пришельцы, и разбомбили Манве?
Пожалуй, надо бы воздержаться от курения в присутствии Ранмакана, размышлял Загребин. Кто знает, что тот может подумать о людях: здесь, судя по всему, табака не знали, здесь жевали какую-то гадость.
— Возвращаемся, — произнес динамик. Это докладывала группа Антипина. — В большом замке никого нет.
— Что было в большом замке на холме? — спросил Загребин Ранмакана, который с недоверием прислушивался к словам, раздававшимся со стороны экрана.
— Дворец губернатора, — ответил Ранмакан. Между домами на экране появился вездеход. Он медленно полз к кораблю. — Что это? — спросил Ранмакан.
— Наша машина. Искали других людей.
— И не нашли, — добавил уверенно Ранмакан. Они и не хотят искать. Но ничего. Он убежит. Он обязательно убежит отсюда. Ведь, в конце концов, почему он должен верить им, что воздух смертелен? Тысячи поколений жили на планете, и он не был смертельным. А тут стал смертельным.
— Не нашли пока. — Загребин посмотрел на Павлыша: — Не пора ли кормить Адама? — Так называли Ранмакана на корабле, хотя он был слишком худ и мрачен для первого человека.
— Он неразговорчив, — сказал Кудараускас Загребину, когда доктор с пациентом вышли.
— А вы бы на его месте?
— Я не мог оказаться на его месте, — отрезал Кудараускас. — Я до сих пор уверен, что из нашего эксперимента ничего не выйдет. Потому что он порочен.
— Ладно уж, — сказал Загребин; ему не хотелось спорить. — Вы включили шлюзы?
— Да.
— Не забудьте удвоить время промывки вездехода. Они ведь сегодня побывали в эпицентре взрыва.
Кудараускас знал, где они были. Он внимательно смотрел, как вездеход разворачивается, останавливаясь у корабля, как из люка тяжело выскакивают похожие на головастых муравьев Антипин и Цыганков, нагруженные трофеями мертвого города.
Кудараускас включил шлюз, и космонавты, сказав что-то вездеходу, пошли к открывающемуся люку.
На мостик заглянул Христо Райков.
— У меня идея, Геннадий Сергеевич.
— Добро пожаловать. Надеюсь, оптимистическая?
— Почему?
— Да вот у Зенонаса тоже все время идеи, только довольно мрачные.
— Не знаю, — ответил Христо. — Наверное, оптимистическая. Я думал: мы все ищем и ищем людей. А если они на улице погибли или в убежище, то их давно крысы погубили. Совсем погубили. А ведь есть место, куда крысы не добрались. В каждом городе есть.
— Я об этом уже думал, — улыбнулся капитан. — Дня два назад подумал. Даже с коронами поговорил. Не получается.
— Да вы же не дослушали.
— Зато понял. Ты имеешь в виду кладбище?
— Конечно. Правильно! Они ведь прятали мертвых в землю. И если земля сухая, песчаная, то тело могло частично сохраниться… Вы ведь знаете: я геологией интересуюсь. Вот и взял образцы почв. На окраине. Где кладбище. Там песок… Представляете, мы идем по кладбищу и видим: «Здесь похоронен великий физик». Или: «Здесь похоронен известный писатель». И мы уже знаем, кого оживлять. Мы самых лучших, самых умных людей планеты оживим.