Страница 33 из 43
– Я достал его с трудом, – честно признался я. – Много желающих.
– Впрочем, мы можем уехать и в другой город. Но приехать на место, где тебя никто не знает и ты никого не знаешь…
– Честно говоря, Анатолий Евгеньевич, – сказал я, – мне все это непонятно.
Мальчик Ося подошел к нам и протянул отцу газету.
– Мама сказала, чтобы ты почитал, – заявил мальчик. – Тут написано про космонавтов. А кто такие космонавты?
Мик перехватил мой удивленный взгляд.
– Я тебе потом расскажу, сынок, – сказал он.
Я погладил мальчика по головке.
– Космонавты, – сказал я, – осваивают космос. Они летают туда на космических кораблях. Разве тебе папа раньше не говорил?
– Мы жили уединенно, – сказал Мик. – Ося, возвращайся к маме.
К счастью, Ося не был похож на родителей. У него было обыкновенное круглое лицо и нормальный нос. Может, его мама согрешила с другим? Впрочем, какое мне дело?
– А почему ты мне не говорил про космонавтов? – спросил мальчик. – Их никогда раньше не было.
– А кто же был, Ося? – спросил я, улыбаясь.
– Раньше были челюскинцы, но я их не видел, – сказал мальчик серьезно. – А теперь есть Чкалов. Чкалов космонавт или нет?
– А что ты знаешь о Чкалове?
– Ося, немедленно назад! – Мик буквально шипел, словно кипящий чайник. Я испугался, что он ударит мальчика.
– А Чкалов скоро полетит в Америку. Я знаю, – сказал мальчик.
Прическа, понял я. Такой прически сегодня просто никто не сможет сделать. Даже в отдаленном районном центре. Парикмахеры забыли, как стричь «под бокс», а Мик подстрижен «под бокс».
– Твое имя Иосиф, мальчик? – спросил я.
Мальчик не уходил. Ему было интереснее со мной, чем с мамой.
– Мария! – крикнул пронзительно Мик, и я понял, что он всегда в жизни кричит, зовет на помощь Марию, если не знает, что делать. – Мария, возьми мальчика.
– А меня назвали в честь дяди Сталина, – сказал мальчик. – А почему нет портрета дяди Сталина?
– Дядя Сталин, – сказал я, – давным-давно умер.
И тут испугался мальчик. Мне даже стало неловко, что я так испугал мальчика.
Мать уже спешила к нам через зал. Она резко схватила мальчика за руку и потащила от нас, она не спрашивала, она обо всем догадалась. Мальчик не оборачивался. Он плакал и что-то говорил матери.
– М-да, – сказал я, чтобы как-то разрядить молчание. – Наверное, мне лучше уйти. Вы нервничаете.
– Да, – согласился Мик. – Хотя, впрочем, зачем вам теперь уходить? Вы же догадались, да?
– Я теряюсь в догадках, – сказал я. – У меня создается впечатление, что вы много лет где-то прятались, что вас не было… Я не знаю, как это объяснить…
– Давайте выйдем наружу, покурим. Вы курите?
Мы вышли из вокзала. Сквозь освещенную стеклянную стену я видел сидевших кучкой жену и детей Мика. Девочка спала, положив голову на колени матери. Мальчик сидел, подобрав коленки. Коленки были голыми. На мальчике были короткие штанишки, что теперь редко увидишь.
Мик достал из кармана смятую пачку папирос «Норд». Предложил мне. Я предпочел «Мальборо». Мы закурили.
– Мы не прятались, – сказал Мик, оглядываясь на старуху, стоящую неподалеку с букетом астр. – Нас просто не было.
Горящие буквы новостей бежали по крыше дома на другой стороне Садового кольца. «Высадка на Марсе ожидается в ближайшие часы». У нас плохо с мясом, подумал я, но мы добрались до Марса. Этого я, разумеется, не сказал вслух.
– Мы живем в прошлом. Вернее, жили в прошлом до вчерашнего дня. И вот, простите, бежали. Скажите и не поймите меня ложно: в самом ли деле портретов Сталина нет в вашем времени?
– Как-то я видел один на ветровом стекле машины. Она была с грузинским номером, – сказал я. – Он для нас – далекая история.
– А вы знаете, что по его вине погибло много людей? Об этом вам известно?
– Известно, – сказал я. – Давно известно.
– И что вы сделали?
– Мы сделали единственное, что можно было сделать, чтобы не отказываться от собственной истории, – сказал я. – Мы предпочли забыть. И о нем, и о тех, кто погиб. Наверное, я не совсем точен. Наверное, правильнее сказать, что мы отдаем должное тем, кто погиб безвинно. Но стараемся не обобщать.
– Может, это выход. Трусливый, но выход. Я не хочу вас обидеть. Я специально выбрал это время, чтобы быть уверенным, что никого из них уже не будет в живых.
Я промолчал.
– Еще вчера… – сказал Мик, глубоко затягиваясь. Табак в папиросе был плохой, он потрескивал, будто Мик раздувал печку. – Еще вчера мы жили в 1938 году. Вы не верите?
– Не знаю, – сказал я. – Если вы мне объясните, то я постараюсь поверить.
– Я работал в институте. Вам название ничего не скажет. Нас было несколько экспериментаторов. И должен сказать, что во многом мы даже обогнали время. Это звучит наивно?
– Нет, всегда есть ученые, которые обгоняют время.
– Во главе института стоял гениальный ученый. Крупинский. Вы слышали о нем?
– Простите, нет.
– Он работал у Резерфорда. Эйнштейн звал его к себе. Но он остался. С нами, с его учениками. А времена становились все хуже. И к власти в институте пришли… мерзавцы.
Он потушил папиросу и сразу достал новую.
– И потом взяли одного из нас, и он исчез. И было ясно, что очередь за другими. Многие из нас бывали за границей. И потом, мы не могли быть осторожными. В самые тяжелые времена наверх вылезает осторожная, но наглая серость. Она везде. Она в биологии, она в генетике, даже в истории. Вы знаете, что генетика фактически под запретом?
– Я слышал, что так было.
– Слава богу, я не зря приехал сюда. Хоть генетика… И мы стали работать. Крупинский сказал нам, что если мы не можем уехать, не можем спрятаться, то мы не имеем права бесславно и незаметно умирать. Наука нам этого не простит. Наш долг – остаться в живых. И есть одна возможность – уйти в будущее. Пока теоретическая. Но если нам очень хочется жить, то мы сделаем это. Практически. И знаете, никто не донес. Мы все работали вечерами, даже ночами, а днем делали вид, что прославляем и так далее. И все было готово.
– А в каком институте, если не секрет?
– Ну какой теперь может быть секрет. Институт экспериментальной физики имени Морозова. Слышали?
Я кивнул.
– Все было готово. Позавчера. И знаете, почему мы особенно спешили? Три дня назад взяли Кацмана. Аркашу Кацмана. Совсем по другому делу. Там что-то с его родственником. Но мы знали, что его будут допрашивать и, когда начнут сильно допрашивать, он расскажет. Знаете, когда пишут про Гражданскую войну, там всегда есть герои, которых белогвардейцы пытают целыми неделями, но те молчат. В самом деле так не бывает. Они ведь профессионалы. Они умеют пытать. Сознаются все. И мы знали, что, даже если Аркашу не будут спрашивать об институте, что было маловероятно, он все равно все расскажет, чтобы купить жизнь. Он очень хороший человек, Аркаша. Но мы были правы. Я дежурил в институте, и в срок никто не пришел, даже Крупинский. Я думал, что Крупинского не посмеют тронуть. Я позвонил ему домой, а незнакомый мужской голос спросил, кто его просит. И я сразу понял. По интонации. Знаете, они почему-то привозят людей с Украины, с таким мягким южным акцентом. Я не знал, сколько у меня времени. Я позвонил домой. Я сказал Марии, чтобы она взяла детей и больше ничего. Правда, она догадалась взять свои кольца. Иначе бы я забыл. Зато здесь я продал сегодня одно кольцо – знаете, мне за него дали двадцать рублей. Такой черненький человек. Иначе и по телефону не позвонишь. Она догадалась и больше не спрашивала. Хорошо, что мы рядом живем. А знаете, что я сделал, когда уже включил машину? Я позвонил к себе домой. И там подошел к телефону человек с таким же мягким акцентом. Мои успели уйти буквально за считаные минуты. И мне кажется, что, когда машина уже работала, они ворвались в лабораторию. Но, может быть, мне показалось.
– Трудно поверить, – сказал я.
– Ах, это так просто…
Теперь, когда он мне все рассказал, он чувствовал себя иначе, страх отпустил его. Я стал его сообщником. Почти родным ему человеком. Не важно, что произойдет с нами потом, но сейчас мы были сообщниками в бегстве из прошлого. Он извлек из внутреннего кармана пиджака черный кожаный бумажник и из него паспорт в серой мягкой обложке. Мне было любопытно поглядеть на его паспорт. В паспорте значилось, что мой собеседник – Мик Анатолий Евгеньевич, год рождения – 1901. И фотография была правильная. Узкое лицо. Светлые глаза. Конечно, можно сделать все – и паспорт, и фотографию. Но ради чего? Чтобы удивить меня? И я поверил этому человеку.