Страница 50 из 63
На всем протяжении колониальной эпохи этот зеленый остров оставался надежной и прекрасной спасительной гаванью. Многие авторы пытались передать словами то великолепное зрелище, какое Гезира представляла собой на закате, когда лучи заходящего солнца придавали неторопливым нильским водам оттенок голубизны. В «Дереве опасностей» есть сцена, когда Саймон Болдерстоун с восточного берега Нила (в годы войны там находились армейские казармы, а сегодня — отель «Хилтон») разглядывает остров:
В неверном вечернем свете Гезира напоминала огромный парусник… Небо подернулось розовым, и из сумрака вдруг проступили очертания зданий, которые словно формировались на глазах, как бы возникая из моря жидкого жемчуга. У кромки воды высились силуэты пальм, высоких и стройных…
Одно из лучших описаний колониального Каира мы находим в книге «Не к месту» (1999), автобиографии палестинского критика и ученого Эдуарда Саида (1935–2003). В этой книге, «записках о том, что давно утрачено или забыто», Саид подробно и красноречиво описывает собственное детство, проведенное в англоязычной и англофильской среде острова Гезира 1940-х годов. Сам он англичанином не был и никогда не ощущал себя полноправным членом этой общины, во многом определившей его жизнь.
Замалек был своего рода колониальным форпостом, и тон в нем задавали европейцы, с которыми мы почти не общались — точнее, которые почти не общались с нами. Вынужденные жить в их мире, мы создавали свой мир внутри.
Книга палестинского араба Саида — свидетельство причастности многим культурам и традициям, и, как следствие, подтверждение того, что целиком он не принадлежал ни к одной из них.
Саид родился в Иерусалиме в 1935 году и с рождения имел американское гражданство; его родным языком был арабский, однако учился он в английской школе Каира, а затем — в американской школе в Ливане. После школы он отправился в США, слушал лекции в Принстоне и Гарварде. Высшей точкой его академической карьеры стала должность профессора английской литературы в Колумбийском университете Нью-Йорка, а прославился он как наиболее страстный и последовательный защитник прав палестинцев. Даже его имя есть воплощение слияния двух традиций — арабская фамилия и сугубо английское имя собственное. Крещеный араб, ревниво хранивший верность наследию предков-палестинцев и ставшей второй родиной Америке, Саид олицетворяет собой ту многоликость, которая свойственна Ближнему Востоку XX столетия.
В своих воспоминаниях он в красках описал жизнь общества экспатриантов в Каире 1940-х годов. По его словам, в городе безраздельно властвовала коррупция, а король практически не возвращался из Европы, где находиться было куда приятнее, нежели в обнищавшем Египте. Тем не менее именно привычки и манеры англоговорящего сообщества, а не политика египетского государства сформировали Эдуарда Саида как человека и как мыслителя, и именно об этом сообществе Саид много пишет в начальных главах своей книги.
Его описание начальной школы на острове Гезира, которую он посещал с шести до одиннадцати лет, читается так, словно речь идет о каком-либо учебном заведении одного из лондонских пригородов, а не о школе на нильском острове в тени раскидистых пальм. Сама «английскость» этой школы — ревностное соблюдение чисто английских традиций образования, при том что большинство учеников никогда не были в Англии — являлась основой ее существования. В фильме Стивена Спилберга «Империя солнца» по одноименному автобиографическому роману Дж. Г. Балларда — действие фильма разворачивается в колониальном Шанхае тех же лет, в какие рос в Каире Эдуард Саид — одиннадцатилетнему Джиму, ученику соборной школы, говорят с гордостью: «Мы — англичане», на что он отвечает: «Да», а потом прибавляет: «Но я там не бывал». Пенелопа Лайвли в «Олеандре, палисандре» описывает растерянность ребенка, который волею обстоятельств растет в мультикультурной среде: «Мне внушали ценности одной культуры, а окружали меня проявления культуры иной. Египет был моим домом, это я знала твердо, но при этом частично понимала, что не являюсь здесь своей. Быть англичанкой считалось принципиально важным, мне категорически не позволялось об этом забывать; но что это конкретно означало, я была не в состоянии объяснить». Детство Балларда в Шанхае, детство Саида и Лайвли в Каире — все они росли приблизительно в одни и те же годы (1930-е — начало 1940-х) — этот опыт типичен для тысяч детей колониальной эпохи, воспитывавшихся на всей территории империи, от Азии и Африки до карибских островов. Культура, в которой они росли, оставалась для них запретной.
Каждое утро юный Саид выходил из дома в костюмчике английского школьника начальных классов — серые бриджи, серый блейзер, черные ботинки на шнурках и кепи с эмблемой и девизом начальной школы Гезиры. Эту форму мгновенно узнал бы всякий британец 1940-х годов. На школьных собраниях Саид вместе с другими ребятами пел «Все светло и чудесно»[12] и слушал учителей, рассказывавших о далекой стране, где коровы пасутся на зеленых лугах, где почти всегда идет дождь и где когда-то произошла знаменитая битва в местечке под названием Гастингс. Школьными приятелями были «голубоглазые английские мальчики и девочки, говорившие правильно и без ошибок».
Директором школы был Кийт Баллен, глава литературного кружка «Саламандра», члены которого собирались по воскресеньям в директорском доме, пили джин и обсуждали современную поэзию. Кружок выпускал свой журнал, в котором публиковались и стихотворения солдат британской армии. Однако с учениками Баллен вел себя весьма сурово, наказывал за малейшие провинности и не стеснялся использовать собственную трость в качестве розги. Саид не избежал этой постыдной участи, о которой вспоминают едва ли не все британские авторы, чье школьное детство пришлось на начальные десятилетия XX века.
Спортивный клуб Гезиры: времяпрепровождение элиты
Центральную часть острова Гезира занимает знаменитый спортивный клуб «для избранных», территория которого тянется через весь остров с запада на восток. Высокие стены, камеры слежения и посты охраны означают, что о происходящем внутри известно лишь самым богатым горожанам. Сегодня, впрочем, любой, у кого хватит средств и имеются нужные связи, может брать в этом клубе уроки гольфа и верховой езды. (Прекрасный вид на спортивные площадки открывается с верхней галереи Каирской башни — видны аккуратные лужайки, теннисные корты, открытые плавательные бассейны и виллы в тени деревьев, этакий крохотный кусочек зелени в сердце каменной махины города).
Клуб, как и большинство других построек на острове, достался городу в наследство от колониальной эпохи. Спортом здесь начали заниматься едва ли не с первых дней британской оккупации, а сам клуб был основан в 1882 году на земле, выделенной хедивом Тевфиком; за образец при его строительстве взяли лондонский клуб «Херлингем». Британские офицеры играли тут в крокет, гольф, крикет, поло и теннис, состязались в скачках (как утверждается, армия не упускала случая оценить возможности потенциальных новобранцев кавалерийских частей). Терраса самого клуба — так называемая «лидо» — выходила на плавательный бассейн, а неподалеку располагалось кладбище для домашних животных.
В своих «Дневниках», опубликованных в 1967 году под редакцией Роберта Роудса Джеймса, член английского парламента сэр Генри Чэннон вспоминает о посещении скачек на Гезире. Когда в ложу в сопровождении супруги (разумеется, в экзотической шляпке) вошел посол Великобритании, оркестр исполнил национальный гимн. Атмосфера напомнила Чэннону скачки в Ньюмаркете. Впрочем, социальные функции клуба были, пожалуй, еще более важны, нежели спортивные. В декабре 1940 года, вскоре после победы, одержанной в пустыне над итальянцами, здесь устроили торжественный вечер для 3000 британских солдат, и сама супруга посла помогала разливать чай. Хотя, конечно, сюда приглашали далеко не всех и каждого. С самого основания этот клуб имел ауру эксклюзивности. Недаром Рональд Сторрз, либерально настроенный колониальный чиновник, назвал это место «второй британской ставкой».
12
Церковный гимн, написанный английским поэтом Сесилом Ф. Александером.