Я ухожу

Служка подает ему кропило, Феррер хватает его, отнюдь не будучи уверен, что держит за правильный конец, и начинает действовать наобум. Вышагивая вокруг гроба, он чертит в воздухе кропилом, под удивленными взорами собравшихся, то круги, то треугольники, то квадраты, то крест Святого Андрея и не знает, как остановиться; наконец, когда зрители уже начинают перешептываться, служка вежливо, но решительно берет Феррера за рукав и легким толчком отправляет к его стулу в первом ряду. От неожиданности Феррер испуганно роняет кропило, которое, задев гроб, с гулким стуком падает на пол.

Вскоре церемония окончилась. Выйдя из церкви, взволнованный Феррер заметил вдову Делаэ, беседующую с молодой женщиной; он не сразу узнал в ней Луизу. Увидев, что он смотрит на них, дамы обменялись загадочным взглядом. Феррер решил подойти, но ему пришлось прокладывать себе путь среди людей, собравшихся в группы, словно после театрального спектакля; они оборачивались на него, как на актера, только что сыгравшего сцену с кропилом.

Хотя Феррер ни о чем не спрашивал Луизу, она тут же сообщила, что от Виктории по-прежнему нет известий. Вдова, которую Феррер тоже ни о чем не спрашивал, тем не менее, твердо объявила, что кончина Делаэ разверзла перед нею пропасть, которую ничто не сможет заполнить. Хотя, воодушевленно добавила она, не исключено, что Делаэ и post mortem наверняка будет напоминать о себе. А пока что она ждет всех на кладбище часам к пяти. Приглашенный столь недвусмысленным образом, Феррер уже не мог ускользнуть просто так. Однако факт остается фактом: вернувшись к себе на Амстердамскую улицу перед тем, как отправиться на кладбище, он нашел большой бежевый конверт без марки, сунутый под дверь явно не почтальоном, и вид этого конверта усугубил его смятение. На конверте были начертаны фломастером имя и адрес Феррера, а внутри содержались точные координаты «Нешилика».

Потерпевшее бедствие судно застряло в проливе Амундсена, на пересечении 118-го градуса долготы и 60-го градуса северной широты, в ста или более километрах от Полярного арктического круга и менее чем в тысяче километров от магнитного Северного полюса, на верхней границе северо-западных территорий. Ближайший к нему город назывался Порт Радиум. Феррер обратился к своему атласу.

Полюсы — и это может проверить каждый — труднее всего рассматривать на карте. С ними вечно возникает путаница. И в самом деле, приходится выбирать из двух зол одно. Либо попытаться отыскать их вверху и внизу классической планисферы, взяв экватор за горизонтальную срединную линию. Но при этих условиях все происходит так, как если бы вы их рассматривали в профиль, с ускользающей перспективой и всегда лишь частично, что, конечно, недостаточно. Либо можно изучать их как бы сверху, с самолета, такие карты существуют. Но тогда они сливаются с континентами, которые мы привыкли видеть, так сказать, в фас, образуя самые странные конфигурации, и тут уж ровно ничего не понятно. В общем, полюсы не поддаются рассмотрению в плоском пространстве. Они вынуждают нас представлять их в нескольких измерениях одновременно и создают массу проблем для картографов. Легче было бы сориентироваться по глобусу, но Феррер таковым не располагает. Однако ему удается кое-как составить себе мнение об этом уголке планеты: очень далеко, очень бело и очень холодно. После чего ему пора уже отправляться на кладбище. Феррер выходит из дома и… что же он находит за дверью? Разумеется, запах духов своей соседки по площадке.

Беранжера Энсенман — рослая веселая девушка, сильно надушенная, и вправду очень веселая и вправду слишком надушенная. В тот день, когда Феррер наконец заметил ее, дело решилось в какие-нибудь несколько часов. Она зашла к нему выпить стаканчик, затем он пригласил ее поужинать, и перед выходом она спросила: «Можно я оставлю здесь свою сумку?» — «Ну конечно, — ответил он, — оставьте здесь вашу сумку!» Потом, когда первый восторг несколько поутих, Феррера стали одолевать сомнения: слишком близкие женщины всегда создают проблемы, что уж говорить о соседках по площадке. Не то чтобы они были слишком уж доступны — это-то как раз неплохо, скверно другое — то, что он, Феррер, становился слишком доступным для них, притом поневоле. Впрочем, за все нужно платить, а первым делом, конечно, следует твердо знать, чего хочешь.

Но главной проблемой грозили стать — и очень скоро! — ее духи. «Extatics Elixir» имеют жутко острый настырный запах, нечто среднее между запахами нарда и клоаки; он в равной мере и услаждает и раздражает обоняние, возбуждает и душит вас. Всякий раз, как Беранжера будет заходить к Ферреру, ему придется потом долго отмываться под душем. Но это средство окажется малоэффективным: духи пропитают все вокруг — простыни, полотенца, одежду, и тщетно Феррер будет бросать все это прямо в стиральную машину, минуя бельевую корзину, где проклятый запах немедленно испоганил бы остальные вещи. И тщетно он будет часами проветривать квартиру — запах слегка ослабеет, но не исчезнет окончательно. Этот аромат настолько силен, что Беранжере достаточно позвонить по телефону, и он снова заполонит квартиру через телефонный провод.

До знакомства с Беранжерой Эйсенман Феррер знать не знал о существовании «Extatics Elixir». Теперь же он поневоле дышит ими, на цыпочках пробираясь к лифту; аромат сочится из замочной скважины, сквозь дверные щели, преследует Феррера до порога и за порогом. Конечно, он мог бы намекнуть Беранжере, что недурно сменить духи, но не осмеливается; конечно, он сам мог бы подарить ей другие, но не решается по многим причинам, главная из которых — боязнь слишком увязнуть в их отношениях; о, Господи боже, где ты, далекий Северный полюс?!

Но мы слишком забежали вперед. Сперва нужно добраться до кладбища в Отейле. Это маленькое кладбище в форме параллелепипеда, ограниченное с запада высокой глухой стеной, а с севера, со стороны улицы Клода Лоррена, каким-то административным зданием. С двух других сторон тянутся жилые дома, из их окон можно беспрепятственно любоваться паутиной кладбищенских аллей и могилами. Это не те шикарные жилые дома, каких много в здешних красивых кварталах, — скорее, нечто вроде дешевых многоэтажек, разве что с окнами улучшенного типа, из которых, нарушая безмолвие последнего приюта, вырываются, точно белье на ветру, обрывки самых разнообразных звуков — кухонные шумы, журчание воды в душах и сливных бачках, фрагменты радиоконкурсов, ругань и детский плач.

За час до того, как на кладбище сошлись участники похоронной церемонии — уже далеко не такие многочисленные, как в церкви на «Алезья», — какой-то человек обратился к консьержке одного из близлежащих домов со стороны улицы Микеланджело. Незнакомец держится чрезвычайно прямо, изъясняется крайне скупо, его застывшее лицо ничего не выражает, он носит серый, явно только что купленный костюм. «Я по поводу студии[3], что сдается у вас на пятом этаже, — сказал он. — Это я звонил в понедельник». — «Ах, да, — припомнила консьержка, — ваша фамилия Баумгартен?» — «…тнер, — исправляет тот. — Баумгартнер. Так могу я взглянуть на нее? Не беспокойтесь, я поднимусь туда сам и потом скажу вам, подходит ли она мне». Консьержка протягивает ему ключи от квартиры.

Человек, назвавшийся Баумгартнером, входит в студию, довольно-таки темную, ибо она смотрит окнами на север, оклеена коричневыми обоями и обставлена всего несколькими темными предметами мебели весьма угнетающего вида, например, банкеткой Клик-Клак с коричневой полосатой обивкой, испещренной пятнами сомнительного происхождения и следами континентальной сырости; тюлевые шторы заскорузли от жирной пыли, портьеры имеют грязно-зеленый вагонный цвет. Однако пришелец пересек комнату, даже не взглянув на ее убранство; он слегка приоткрыл окно, держась за шторой, так, чтобы его не было видно снаружи. Оттуда он крайне внимательно проследил за церемонией похорон. Затем спустился и сказал консьержке, что нет, это ему не подходит, слишком темно и сыро, и консьержка признала, что квартирку в самом деле не вредно бы освежить.

3

Так называют во Франции однокомнатную квартиру.