Покорение

По его жестам Кармен поняла, что эта комната предназначалась для нее. Кармен ступила через порог. На противоположной от входа стене помещалось маленькое окошко без занавесок. Под ним была огромная, низкая, деревянная кровать с ковром в зеленых и голубых тонах. На другой стене висел огромный испанский веер с позолотой, и под ним были расставлены сундук, бюро, стул — все тяжелое, старой испанской работы. На четвертой стене был портрет суровой на вид испанки в тяжелой раме, стол и три стула.

Кармен рассмотрела портрет. Тонкие губы женщины были поджаты и напомажены; на одутловатых щеках алели два ярких пятна, как было модно в те времена, когда писался портрет; короткий нос был вздернут. Но более всего внимание Кармен привлекли ее глаза, глубоко посаженные и маленькие, как у Хуана Энрике Дельгадо. Глаза глядели так мрачно и уверенно, что будто говорили каждому, что их хозяйка не позволит, чтобы с ней не считались. У Кармен пробежал холодок по спине. Его мать, подумала она, вспомнив облик своего жениха: он был полным подобием этой грубой, жестокой на вид женщины. Да, решила Кармен окончательно, надо сообщить Хуану Энрике Дельгадо, что она не намерена выходить за него замуж. Жизнь с апачами навсегда перевернула ее собственную жизнь. Если бы она не встретила Пуму, она вышла бы за Дельгадо из чувства долга.

Услышав во дворе громкие голоса, Кармен поспешила по балкону и вниз по ступеням, чтобы посмотреть, в чем дело.

Во дворе лицом к лицу с чернокожим стоял Хуан Энрике Дельгадо и громко кричал, сопровождая свои выкрики ругательствами. Чернокожий молча с ненавистью взирал на него.

— Больше ты ничего не получишь! — кричал Хуан Энрике, и вены у него на шее напряглись от крика.

— Вы сказали тогда: пять ружей. — Проводник вытянул руку с пятью растопыренными пальцами. — И пять копий. — Он вытянул вторую руку.

У их ног в пыли уже лежали две аркебузы и два копья.

— Скажи спасибо и за это! — прорычал Хуан Энрике.

Чернокожий покачал головой:

— Нет. Мы договаривались на пять тех и пять других.

— Два!

— Пять. — Проводник не шевелился и не собирался сдавать своих позиций.

Хуан Энрике Дельгадо заскрипел зубами и, к изумлению Кармен, повернулся и побежал вверх по лестнице. Она услышала звук хлопнувшей двери, а потом топот ног Хуана Энрике. Он возвращался. Едва дыша, запыхавшись, он снова очутился перед чернокожим. Вытянул руку и направил ствол аркебузы прямо ему в лицо.

Кармен ахнула.

— Убирайся, — прорычал Хуан Энрике проводнику. — И чтобы я тебя больше не видел. Если ты еще мне попадешься, я убью тебя. Понял?!

Проводник не испугался и продолжал глядеть в лицо Дельгадо. Только Кармен собралась умолять проводника уйти, пока не поздно, как тот наклонился, молча взял две аркебузы и два копья, погрузил их на лошадь и взял ее под уздцы. Пройдя по двору, он, не обернувшись на Хуана Энрике, вскочил в седло и уехал.

Глядя вслед ему, Кармен подумала: Этот человек будет считать отныне Дельгадо своим врагом. Она надеялась, что он и впрямь больше не вернется, как ему велел Дельгадо. Она начинала подозревать, что у Хуана Энрике нет понятий о чести, а тем более о доброте. По-видимому, он обещал чернокожему большую плату, чем дал. Дельгадо нарушил свое слово. Кроме того, он наставил оружие на безоружного. Она переехала через океан, чтобы встретиться с человеком, который никак не соответствовал ее мечте. Внезапно ей стало страшно; ведь она в руках этого человека.

Хуан Энрике Дельгадо вытер потный лоб большим платком. Высморкался. Взглянул вверх по лестнице и, казалось, впервые увидел ее.

— Что вам угодно? — прорычал он.

Кармен в оцепенении посмотрела на него, затем отступила на шаг. До сих пор Дельгадо был хотя бы вежлив с нею.

— Не притворяйтесь такой удивленной, — криво усмехнувшись, сказал Дельгадо. — Без сомнений, вы повидали всякое. — Он медленно двинулся к Кармен. — …Живя с индейцами… как живут женщины с мужчинами.

Кровь отхлынула от лица Кармен.

— Тебе не удастся одурачить меня, маленькая потаскушка.

К Кармен вернулось самообладание, хотя от его грубости внутри нее все сжалось.

— Я желала сказать вам, что не выйду за вас замуж, — холодно произнесла она.

— Ха! Как будто я женюсь теперь на тебе! — хмыкнул Дельгадо. — У меня твое приданое, а это все, что мне было нужно. — Его маленькие жестокие глазки бесцеремонно окинули ее с ног до головы. — Это все, чего я хотел и прежде. Хотя, признаюсь, теперь, увидев тебя, я не прочь…

Кармен в ужасе и смятении поднесла ладонь к горлу. Кто этот человек?! Эта рычащая тварь — совсем не тот Хуан Энрике Дельгадо, о котором она мечтала.

— Считай себя моей пленницей, — тихим голосом добавил Дельгадо. — Можешь ждать меня к себе на ночь, донья Кармен. — Титул «донья» звучал в его устах так же оскорбительно, как и сам тон.

— И не забудь показать мне все эти грязные индейские ухищрения в постели — ты ведь наверняка многому научилась, пока прелюбодействовала с дикарями!

Кармен открыла было рот, чтобы ответить, но все это показалось ей чересчур омерзительным, чтобы отвечать. Казалось, вокруг нее рушился мир. Она была бледна.

Она не могла поверить, что все это происходит с ней. Она закрыла глаза, как от усталости. Наконец она выдавила из себя:

— …Вы не можете… вы не имеете права так поступить со мной…

Он рассмеялся, и звук его смеха резанул слух Кармен.

— У себя в доме я могу делать все, что захочу. — Он махнул рукой в направлении пустыни. — Ближайший сосед отсюда в пяти километрах. Кто вам поможет, а, донья Кармен? — Он снова рассмеялся. — Ты в моей власти, ты, индейская подстилка! И будешь здесь находиться столько, сколько я пожелаю!

Глава 38

Пума вернулся снова с последними мужчинами из охотничьей экспедиции. В ту роковую ночь, когда он оставил Кармен, он был зол и уверен, что никакая испанская женщина не сможет ничего для него значить. Но остыв, он почувствовал себя опустошенным. Надо поглядеть правде в глаза, думал Пума: он любит ее и не в силах это отрицать. То, что она — испанка, является ее неотъемлемой частью, так же, как и его частью. Она не выбирала своего происхождения.

После того, как он ускакал в ночь, у него было много времени, чтобы все обдумать. Он лежал в засаде, поджидая антилопу или оленя, и разбирался со своим испанским «наследством». Хотя он и не чувствовал радости по поводу того, что был наполовину испанцем, но сейчас он был уже более расположен принять это, как данность. Его рост, голубые глаза — все это от испанцев. Все это неотъемлемо от него. А то, что он перенес от испанцев в тюрьме — этого не знало большинство индейцев. Он будет наполовину испанцем, пока живет на этой земле. И он не имел права обвинять Кармен в испанском происхождении. Она такая, какой рождена.

Он почувствовал свою вину. Он знал, что Кармен будет обижена на него. Может быть, обилие мяса, добытого в этой очень удачной охоте, слегка смягчит ее — потому что им хватит этих запасов на всю зиму. Это несправедливо, что он обвинил ее в том, что она испанка: она не могла выбирать, кем родиться. Как и он. Теперь ему это ясно видно. Разница между ними в том, что он воспитывался индейцами и стыдился своего происхождения, а она была горда им.

Размышляя так, Пума не решался войти в вигвам. Он покормил жеребца, попоил и вычистил его. Выпустил его побегать с табуном. Пума наблюдал, как жеребец радостно поскакал к тому краю загона, где была привязана андалусская кобыла. И улыбнулся про себя: оба они, он и его жеребец, пали жертвой чар испанок.

Жеребец стал ручным, перестал кусаться и выглядел стройной, сильной лошадью. Пума с юмором напомнил самому себе, что обе лошади — подарки от испанцев. Да, некоторые вещи, которые принесли с собой испанцы, были совсем неплохи. Кармен, например.

Он шагнул к вигваму.

— Кармен! — тихо позвал он.

После слабого шороха из вигвама вышла женщина в индейском одеянии, со склоненной головой. Пума, онемев, смотрел на блестящие, черные, как вороново крыло, волосы вместо ожидаемых светлых.