Страница 74 из 77
Есть еще одно свидетельство, которое, кажется, работает на версию Н. Соколова. В 1920 году комендант Дома особого назначения и начальник команды, расстрелявшей Романовых, Я. Юровский написал довольно пространную записку о том, что произошло в доме Ипатьева в ночь на 17 июля. Она начинается фразой: «16 июля была получена телеграмма из Перми… об истреблении Романовых»[42]. Почему из Перми? Не было прямой связи с Екатеринбургом? А может быть, он чем-то руководствовался спустя четыре года после расстрела? Была уже совершенно иная обстановка, иные политические намерения. Может быть, он уже не хотел возлагать ответственность за содеянное только на уральцев, только на себя? Впоследствии в своих неизданных воспоминаниях о расстреле Романовых Юровский никогда не упоминал «пермской телеграммы». Так или иначе, одна «записка Юровского», не подкрепленная более достоверными документами, вряд ли может рассматриваться как прямое свидетельство того, что судьба Романовых была окончательно решена не в Екатеринбурге. Между прочим, в воспоминаниях других участников расстрела, например помощника Юровского Г. Никулина, прямо утверждается, что постановление о расстреле было принято Уралоблсоветом самостоятельно, на «свой страх и риск».
Возникает вполне законный вопрос: могли ли уральцы решить судьбу Романовых самостоятельно, взяв всю ответственность за столь важную политическую акцию на себя? Чтобы попытаться ответить на этот трудный вопрос, надо принять во внимание ряд факторов. Прежде всего довольно сильный сепаратизм ряда местных Советов по отношению к центральной власти. Существовавший с 1918 года Уралоблсовет занимал в этом отношении, пожалуй, одно из первых мест. В Москву не раз поступали жалобы на «сепаратистско-централистские действия» Екатеринбурга, совершенно не согласованные с Москвой (там начали было печатать даже собственные деньги). Совнаркому и ВЦИКу еще только предстояло создать единую систему Советов, подконтрольную центру. Другим обстоятельством, бесспорно способным повлиять на решение Уралоблсовета относительно судьбы Романовых, было наличие в нем сильного левоэсеровского и анархистского влияния, толкавшего и уральских большевиков на некоторые поступки левацкого характера. Член Уральского областного комитета партии И. Акулов еще зимой 1918 года писал в Москву Е. Стасовой, что левые эсеры просто «озадачивают» большевиков «своим неожиданным радикализмом». Большевики, конечно, не могли и не хотели давать своим политическим конкурентам возможность упрекать их в «сползании вправо», в либерализме, в утрате революционности. А такого рода обвинения раздавались не раз. Особенно усердствовали лидер анархистов в Екатеринбурге — Петр Жебенев и его шумное окружение.
Впрочем (и это третий фактор, который необходимо учитывать), многие большевики — члены Уралоблсовета и сами исповедовали ультралевые взгляды (например, в вопросе о Брестском мире). Уральский чекист И. Радзинский в своих воспоминаниях писал: «Засилие в головке было левое, лево-коммунистическое… Александр Белобородое, Николай Толмачев, Евгений Преображенский — все это были леваки». Сегодня нам непросто понять психологию этих людей. В большинстве своем это были еще молодые люди, уже прошедшие через царские тюрьмы и ссылки. Всю свою жизнь они посвятили борьбе с царизмом. Николай II и все Романовы были для них «коронованными палачами», врагами трудового народа. В их казни они видели только проявление исторической справедливости. А в обстановке, когда страна все более и более погружалась в пучину гражданской войны, когда в их представлении судьба революции висела на волоске, когда, как они считали, решался вопрос, быть или не быть власти Советов, смерть бывшего царя и его детей не могла казаться им чем-то невыносимо ужасным. Пожалуй, напротив, вынося смертный приговор Романовым, они, не колеблясь, считали, что выполняют тяжелый, но высший революционный долг. Сомнений у них не было…
Председатель исполкома Уралсовета Александр Белобородое был человеком, не знавшим пощады в борьбе с тем, что он считал контрреволюцией. Позднее, весной 1919 года, находясь на Дону, где вспыхнуло тогда Вешенское восстание, он требовал: «Основное правило при расправе с контрреволюционерами: захваченных не судят, а с ними производят массовую расправу…» Немногим отличались от Белобородова Е. Преображенский, Ф. Голощекин и другие. Узнав о покушении на В. И. Ленина в конце августа 1918 г., они телеграфировали в Москву: «Массовый террор против политических виновников и вдохновителей покушения в тылу, беспощадный натиск и кровавая расправа над подлыми белогвардейскими бандами на фронтах…» Таковы мысли и язык эпохи… Суровое время гражданской войны выдвигало людей с крепкими нервами, готовых на самые суровые меры в борьбе за то, что они считали правым делом.
И все-таки можно, пожалуй, считать: если бы не угроза Екатеринбургу со стороны подходивших к нему белочешских частей и частей армии Временного сибирского правительства, Романовы могли бы избежать страшной участи, постигшей их в ночь с 16 на 17 июля. Главком Восточного фронта Вацетис и находившиеся на этом фронте Кобозев, Мехоношин и Данишевский в середине июля сообщали Ленину, Свердлову и Троцкому: «Реввоенсовет считает своим долгом поставить в известность, что под Симбирском и Екатеринбургом положение критическое. Наши войска бегут, не сражаясь». Тяжелая обстановка сложилась не только под Екатеринбургом и вообще на Урале. Белочехи и части «народной армии» Комуча подходили уже к Казани. Ее падение фактически открывало им путь на Москву. Ощущение возможного падения Советской власти росло. «Как раз в июле 1918 года, — говорил В. И. Ленин, — тучи, казалось бы, самые грозные, и беды, казалось бы, совершенно непоправимые скопились вокруг Советской республики». Такая обстановка могла только крайне обострить ожесточение…
Имеются свидетельства о том, что исполком Уралоблсовета и местная партийная организация ввиду сложившегося положения не раз обсуждали вопрос о Романовых с Москвой. Так, например, известно, что в конце июня — начале июля в Москве находился военный комиссар Урала Ф. Голощекин, но мы все-таки точно не знаем, какие переговоры он там вел. Есть, правда, свидетельства в воспоминаниях уральского чекиста М. Медведева (Кудрина), в соответствии с которыми Голощекин не получил в Москве официальной санкции на расстрел Романовых. Но есть и противоречивые свидетельства. Например, Л. Троцкий в упоминавшихся дневниках 1935 года записал, что, когда в августе он приехал в Москву с Восточного фронта, Свердлов сообщил ему о расстреле Романовых и на вопрос: «Кто решал?» — ответил: «Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в наших трудных условиях». Конечно, это серьезное свидетельство, однако ценность его, на наш взгляд, несколько снижается другой записью, сделанной Л. Троцким несколько позднее. В тридцатых годах в Париже вышла книга бывшего советского дипломата Беседовского (перебежавшего на Запад) «На путях термидора». Касаясь расстрела Романовых, он, по вполне понятным для него причинам, утверждал, что к этому делу были причастны Свердлов и… Сталин. О характере своих литературных трудов сам Беседовский отзывался пренебрежительно, говорил, что просто «издевается над читателем». Несмотря на легковесность «откровений» Беседовского, Троцкий обратил внимание на его версию и сделал такую запись: «По словам Беседовского, цареубийство было делом рук Сталина…» Это, конечно, может породить некоторое сомнение в точности дневниковых воспоминаний Троцкого, относящихся к казни Романовых: в них все же чувствуется некий налет политической тенденциозности.
Можно, по-видимому, считать, что вопрос о Романовых действительно обсуждался в Москве (скорее всего и в приезд Голощекина), но в таком случае наиболее вероятной позицией «центра» могло было быть предоставление всей ответственности за решение этого вопроса самим уральцам. Ведь в апреле они решительно настояли на переводе Романовых в Екатеринбург: они лучше знали обстановку, они и должны были решать. Надо, вероятно, согласиться с одним из крупнейших эмигрантских историков, С. П. Мельгуновым, который в фундаментальной книге «Судьба императора Николая II после отречения» (вышла в 1951 году в Париже) писал: «Все другие толкования пока приходится признать еще мало обоснованными с фактической стороны». С еще большей уверенностью Мельгунов относит это к убийству брата бывшего царя — Михаила, в июне 1918 года похищенного в Перми группой анархически настроенных мотовилихинских рабочих во главе с Г. Мясниковым.
42
На основании этой записки М. Н. Покровский сделал свой набросок событий в доме Ипатьева. В нем говорится не о телеграмме, а о телефонограмме, полученной из Перми.