Песнь крови

Остаток дня он провел на охоте, но без успеха: силки, как назло, стояли пустыми, и пришлось ему удовлетвориться тем, что он нарыл корешков из-под снега. Найденные коренья оказались совсем не сытными, Ваэлину пришлось долго их варить, прежде чем они сделались хоть чуточку съедобными, однако же червячка заморить он сумел. Единственное, в чем ему повезло – он нашел корень яллина, несъедобный, зато содержащий на редкость вонючий сок, который должен был помочь защитить запасы и шалаш от волков или медведей.

Он брел обратно к своему убежищу после очередной бесплодной вылазки, когда снег повалил всерьез, и вскоре ветер уже нес хлопья, превращая снегопад в метель. Ваэлин успел добраться к себе прежде, чем метель сделалась такой густой, что и дороги не найдешь, плотно закрыл вход в убежище сплетенной из веток дверью и стал греть заледеневшие руки в заячьей шкуре, из которой он сделал себе муфту. Развести костер в пургу было нельзя, и ему ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать, дрожа и шевеля пальцами, спрятанными в мех, чтобы они не застыли.

Ветер завывал громче, чем когда-либо, неся голоса Извне. «Что это?!» Он выпрямился, затаил дыхание, насторожил уши. Это был голос, голос в ветре. Слабый, жалобный. Мальчик застыл, дожидаясь, когда голос послышится снова. Непрерывный вой ветра выводил его из себя: каждая новая нотка как будто сулила, что таинственный голос вот-вот послышится снова… Ваэлин ждал, беззвучно дыша, но ничего не слышал.

Мальчик покачал головой, снова лег, закутался в одеяло, пытаясь свернуться как можно плотнее…

– …Будь ты проклят!..

Он резко сел. Сна и след простыл. Ошибки быть не могло. В ветре действительно звучал голос! Вот он послышался снова, на этот раз почти сразу, но сквозь вой ветра до Ваэлина донеслось всего несколько слов:

– …Слышишь?.. Будь ты проклят!.. Ни о чем не жалею… Я… не жалею…

Голос был слабый, но в нем отчетливо слышалась ярость. Послание, отправленное этой душой через бездну, было исполнено ненависти. Ему ли оно предназначено? Ваэлин почувствовал, как ледяной ужас стиснул его, будто в огромном кулаке. «Убийцы. Брэк, и те двое». Его трясло все сильнее, но уже не от холода.

– …Ни о чем! – ярился голос. – Ничто… сделал… ничего! Ты слышишь?

Ваэлину казалось, будто он знает, что такое страх. Он думал, будто пережитое в лесу закалило его, сделало его почти неуязвимым для ужаса. Он ошибался. Мастера рассказывали о людях, которым доводилось обмочиться – так сильно одолел их страх. До сих пор Ваэлин не верил, что такое бывает – теперь поверил.

– …И я унесу свою ненависть с собою Вовне! Если ты проклял мою жизнь, смерть мою ты проклянешь тысячекратно!..

Ваэлина тут же перестало трясти. «Смерть? С чего бы Ушедшей душе говорить о смерти?» В голову ему пришла совершенно очевидная мысль, и ему сделалось так стыдно, что он порадовался, что никто его не видит: «Кто-то бродит там в бурю, пока я тут сижу и трясусь».

Ему пришлось откапывать путь наружу: метель намела перед входом сугроб в три фута высотой. После некоторых усилий он все-таки сумел выбраться навстречу ярости пурги. Ветер резал, как ножом, и прохватывал плащ насквозь, как будто тот был бумажный. Снег колол лицо, будто гвоздями, вокруг почти ничего не было видно.

– Эге-гей! – окликнул Ваэлин, чувствуя, что слова растворяются в реве бури сразу, едва сорвавшись с губ. Он набрал в грудь побольше воздуху, наглотавшись при этом снегу, и попробовал еще раз: – Эгей!!! Кто здесь?!

Сквозь пургу почудилось какое-то движение, смутная тень за белой стеной. И все исчезло прежде, чем мальчик сумел понять, что это было. Он снова набрал воздуху в грудь и принялся пробиваться туда, где ему померещилось движение, проваливаясь по колено в холодные сугробы. Несколько раз он споткнулся, но наконец отыскал их: две фигуры, сбившиеся вместе, наполовину занесенные снегом, большая и маленькая.

– Вставайте! – крикнул Ваэлин, толкнув фигуру побольше. Человек застонал, повернулся, снег осыпался с обмороженного лица, бледно-голубые глаза уставились на мальчика из-под этой ледяной маски. Ваэлин слегка отшатнулся. Он никогда прежде не видел такого пристального взгляда. Даже мастер Соллис не умел смотреть так: будто душу вынимал. Рука машинально стиснула спрятанный под плащом нож.

– Если вы останетесь здесь, через несколько минут замерзнете насмерть! – крикнул он. – У меня тут шалаш!

Он махнул туда, откуда пришел.

– Идти можете?

Глаза все смотрели на него. Ледяное лицо оставалось неподвижным. «Ну, удача мне не изменила! – грустно подумал Ваэлин. – Только я мог в разгар снежной бури наткнуться на безумца!»

– Я могу идти.

Голос мужчины больше походил на рык. Он кивнул на маленькую фигурку рядом с ним.

– А вот ей нужна помощь.

Ваэлин подошел к фигурке поменьше, рывком поднял ее на ноги, услышал болезненное оханье. Когда фигурка выпрямилась, с нее свалился капюшон, и мальчик увидел бледное, острое личико и копну каштановых волос. Девушка оставалась на ногах не больше секунды – она тут же рухнула на него.

– Идем! – буркнул мужчина, взяв ее за руку и закинув ее себе на плечи. Ваэлин взял вторую руку девушки, и они втроем побрели к убежищу. Это заняло целую вечность: пурга все усиливалась, хотя и казалось, будто сильнее уж некуда, и Ваэлин понимал, что, если они остановятся хоть на миг, смерть не заставит себя долго ждать. Добравшись до убежища, он разгреб заново нанесенный сугроб и затолкал туда девушку, а потом жестом предложил заходить мужчине. Тот покачал головой:

– Нет, мальчик, сначала ты.

Ваэлин услышал в его рыке адамантово-твердые нотки и понял, что спорить бесполезно, а вдобавок и опасно. Он заполз в укрытие, заодно затолкав поглубже девушку и прижавшись к ней как можно теснее. Мужчина быстро нырнул следом, заполнив своим телом все оставшееся пространство, и вставил на место дверь.

Они лежали все вместе, их смешанное дыхание заполняло убежище клубами пара, легкие у Ваэлина горели от утомительной ходьбы по сугробам, руки неудержимо тряслись. Он спрятал их под плащ, надеясь, что не обморозился. Неодолимая усталость начала охватывать его, затмевая взгляд по мере того, как он скатывался навстречу забытью. Последним, что он запомнил, был мужчина рядом с ним, выглядывающий наружу сквозь щель в двери. Прежде, чем изнеможение окончательно взяло над ним верх, Ваэлин услышал, как мужчина пробормотал:

– Значит, еще немного. Еще чуть-чуть…

Он вынырнул на поверхность. Голова у него раскалывалась. Тонкий солнечный луч, который бил сквозь крышу прямо ему в глаза, заставил болезненно вскрикнуть. Рядом с ним пошевелилась во сне девушка. Ее сапожок оставил синяк у него на голени. Мужчины в укрытии не было, а через вход сочился сильный и весьма аппетитный аромат. Ваэлин решил, что хочет наружу.

Он обнаружил, что мужчина печет на костре овсяные лепешки на железной сковородке. Запах еды вызывал мучительный приступ голода. Сейчас, без ледяной маски, лицо мужчины оказалось худощавым, изборожденным глубокими морщинами. Гнев, затмевавший его взгляд накануне, во время пурги, теперь исчез, сменившись жизнерадостным дружелюбием, которое Ваэлина несколько выбивало из колеи. Он решил, что этому человеку где-то между тридцатью и сорока, но наверняка сказать было трудно, потому что в лице его виднелась мудрость, а во взгляде – серьезность, говорящая об обширном и глубоком жизненном опыте. Ваэлин старался держаться подальше, опасаясь, что, если подойдет поближе, то не выдержит и ухватит лепешку.

– Я сходил за нашими вещами, – сказал мужчина, кивнув на два облепленных снегом мешка. – Вчера нам пришлось их бросить в нескольких милях отсюда. Слишком тяжело было.

Он снял лепешки с огня и протянул сковороду Ваэлину.

Рот у Ваэлина наполнился слюной, но он замотал головой.

– Мне нельзя.

– Ты из ордена, да?

Ваэлин кивнул молча – говорить он не мог, так ему хотелось лепешку.

– А зачем бы еще мальчишке жить здесь одному?