На последней парте

«Имя отца?» — «Дюла Лакатош». Руди так нажал на бумагу, что обе половинки пера разъехались в разные стороны… Тетя Бёшке принялась искать новое перо. Руди стал уже надеяться, что с писаниной на сегодня покончено, но все-таки перо нашлось между стенкой и плинтусом пола. «Это, конечно, еще прежний жилец позабыл его там, — подумала Кати. — Хотя тетя Бёшке и прячет сахарный песок, перо она вряд ли стала бы так уж старательно запрятывать в пол».

Руди пришлось продолжать. Под вопросом «Имя отца?» — стояло: «Профессия?»

«А чью профессию-то писать — мою или отцову?» — сердито буркнул Руди.

Это поставило в тупик даже тетю Бёшке. Тогда, посовещавшись, все решили: поскольку папина профессия — вязальщик корзин, а у Руди нет никакой, то записать папину.

Тетя Бёшке слезла со стула и сунула анкеты Кати в руки.

— А ну, быстро беги к тете Лаки, отдай их!

Кати секунду колебалась: ей вспомнилось, как она выплеснула днем злополучную эту воду, и потом — какие толстые у дворничихи руки. Но, взглянув тете Бёшке в лицо, сразу поняла, что колебаниям сейчас не место.

Дверь отворила сама тетя Лаки. Она смерила Кати недоверчивым взглядом. Кати заметила этот взгляд, но все же — соблазн был слишком велик! — бочком протиснулась в полуоткрытую дверь. Она еще днем решила, что ей необходимо посмотреть, какая у тети Лаки кухня. Ведь дома-то у бабушки настоящей кухни не было. Или, если считать, что она была, тогда, значит, не было комнаты, потому что весь их домик состоял из одного помещения. У тети Бёшке, правда, есть и комната и кухня, но кухня все же не настоящая, без буфета. А что за кухня без буфета!

Тетя Лаки как раз стирала, да еще стиральной машиной — мотор в машине так и гудел. Возле нее в корзине горой было навалено белье.

— Это грязное белье, видишь? — сказала тетя Лаки, которая вдруг неизвестно почему и отчего в первый раз за все время глянула на Кати ласково.

В самом деле, с тех пор как они сюда переехали, тетя Лаки ни одного из них не приветила, взглядом добрым не удостоила. Когда папа позвонил к ней в первый раз, чтобы спросить, в какой комнате живет Бёшке Лакатош, тетя Лаки вышла на порог и, забаррикадировав дверь своим огромным телом, сказала:

«Ковров не покупаю».

С тех пор Кати все время хотелось спросить ее, отчего она решила, будто они продают ковры, когда у них у самих-то ни одного ковра нет. Но она так и не спросила, да и сейчас тоже не осмелилась заикнуться о коврах, чтобы не спугнуть доброго расположения тети Лаки. Впрочем, сейчас Кати было не до того: она во все глаза глядела на корзину с бельем, про которое тетя Лаки сказала, что оно грязнее.

— Что, никогда не видела стиральной машины? — спросила тетя Лаки.

Лицо Кати так и вспыхнуло от возмущения. «Она, верно, думает, что я из какого-нибудь медвежьего угла приехала! — вознегодовала про себя Кати. — Да у нас на Главной площади в магазине электротоваров такая стиральная машина выставлена на витрине, что куда этой до нее!»

Но вслух она, конечно, только и сказала:

— Стиральную машину я видела, но вот такого грязного белья — нет.

— А какое ж ты видела?

— Куда грязнее.

Тетя Лаки ничего не промолвила, взяла листочки для прописки и, водрузив на нос очки, стала разбирать кривые каракули Руди.

А Кати, потрясенная, стояла перед буфетом. Она догадывалась, что буфет у тети Лаки должен быть красивый, но чтоб такой!.. Сверкающий светло-зеленый шкаф, окаймленный белой полоской, занимал почти всю стену. Верхняя его часть была сплошь из стекла. За стеклом выстроились перевернутые вверх донышком чашки в красный горошек. А посредине буфета великое множество крохотных ящиков. Кати уже совсем потеряла голову: еще секунда, и она подскочила бы к буфету, чтобы заглянуть в какой-нибудь ящичек… Но тут, на счастье, заговорила тетя Лаки:

— Как же это так получается? Ваша фамилия Лакатош, а фамилия тетки твоей — вернее, мужа ее — тоже Лакатош, хотя она твоему отцу сестрой приходится.

Кати с готовностью принялась объяснять, надеясь завоевать тем симпатию тети Лаки, — а уж тогда, может быть, и к буфетным ящичкам можно будет подобраться:

— А что ж здесь такого? Папа мой и правда Лакатош, и муж тети Бёшке — тоже. А вообще-то он умер, так что ему уж совершенно все равно, как его зовут. На нашей улице целых пять семей Лакатоши, и из них только две — родственники. И ведь ничего хорошего нет, когда всех по-разному называют..

Тетя Лаки открыла дверь, из чего Кати поняла, что ее ответ показался дворничихе исчерпывающим.

Вернувшись домой, Кати увидела, что тетя Бёшке разбирается в шкафу. Она должна была переехать к Лали, жениху своему, в Дебрецен, и теперь смотрела, что ей взять с собой. Уедет она послезавтра утром. Кати слышала, как они с папой вчера обсуждали это. Вся сжавшись, Кати напряженно следила за каждым движением тети Бёшке. Заметит ли она, что сталось с сахаром? Этот нахал Руди утром до тех пор совал проволочку в замок, пока шкаф не открылся. Руди схватил мешочек с сахаром, приставил ко рту и струйкой пустил сахар прямо в горло — совсем как Лаци, скрипач из ресторана, вино пьет: даже не глотнул ни разу. Совесть у Кати осталась спокойна: она-то одну только горстку сахара и съела!

Но тетя Бёшке даже не взглянула на мешочек с сахаром. Она вытащила красивый конверт с рисунком. Кати с восторгом вглядывалась в чудесную картинку. На ней во весь рост стояла девушка в длинном платье и с длинными, по пояс, распущенными волосами; руки ее были подняты вверх, будто она собиралась улететь. А что, если б она и вправду улетела? На красивом конверте ничего не осталось бы, кроме подписи «Фея», но сама по себе эта подпись ничего не стоила. Феей звали девушку с распущенными волосами. Кати до смерти захотелось узнать, что же там, в конверте.

Тетя Бёшке вытащила из конверта несколько открыток и, заметив, как жадно смотрела на них Кати, дала ей полюбоваться. На одной из открыток стояло: «Вид на Дебрецен». Церковь, большой дом, какой-то памятник и еще дорога, обрамленная деревьями. На другой открытке, внизу, Кати разобрала: «Привет из Ниредьхазы». Здесь тоже изображалась церковь, большой дом, памятник и аллея. Открытки были так похожи друг на дружку, что Кати их непременно перепутала бы. Она так и сказала, на что тетя Бёшке ответила, что не спутала бы их ни за что на свете, так как дебреценскую открытку она получила от Лали, своего жениха, а ниредьхазскую прислал какой-то там Эдён, уличный торговец льдом.

И тут Кати увидела еще одну открытку — с золотым обрезом. Посередине было нарисовано сердце; по одну сторону от него, с сигаретой во рту, стоял мужчина, по другую сторону — женщина, терпеливо наблюдавшая, как мужчина пускает дым себе под нос. И вокруг всего этого сияла золотая кайма, словно радовалась такому миру и согласию. Кати прижала к себе открытку и стала клянчить нараспев:

— Те-етя Бёшке, подари-ите мне эту-у…

Видно было, что тетя Бёшке колеблется, но потом она все же сказала решительно:

— Эту нельзя, эта мне на память. Но я дам тебе кое-что другое.

Она вытащила из большого конверта с феей другой конверт, без картинки и поменьше, но с листком бумаги для письма. Кати взяла его с кислым видом, — она-то ведь уже и кнопку высмотрела в полу и так явственно представила себе, как приколет открытку с золотым обрезом над своей кроватью! А бумага для письма — на что она ей? Впрочем, бумага красивая, чистая и очень белая. Кати сразу узнала ее: точно такой листочек они получили от тети Бёшке, и там было написано, что тетя Бёшке временно уезжает в Дебрецен и чтоб они приезжали, незачем квартире пустой стоять. О том, что семья Кати получила письмо, знала вся улица, ведь в их краях письмо — это событие. Обычно все, что надо, передают через кого-нибудь на словах. Вот и в прошлом году один парень передал из Задунайщины Мари Лакатош, что знает про нее все и, когда вернется домой, протащит ее за косы по всей улице. Кати очень ждала, чтобы парень приехал, потому что эта противная Мари Лакатош как-то назвала Кати лягушонком, да еще при Лаци Надьхаю. Жаль все же, что тот парень так и не вернулся.