Сказано — сделано

— Дай мне последний раз бабахнуть, — сказал я, уже слабо что-либо соображая.

— Нет, — сказал Генка. — Последний. Приберечь надо на всякий случай.

— Да какой там ещё случай, — сказал я и потянулся за капсюлем. Но Генка накрыл коробку рукой.

— У меня светлая мысль, — сказал он, глядя на меня мутными глазами. — Завтра, если ты ещё что-нибудь помнишь, опрос по русскому. Учить сейчас бесполезно. Да и в голове туман — надо сходить проветрить мозги. Поэтому предлагаю сделать мину замедленного действия.

— Это как? — спросил я.

— А вот так.

Генка достал из ящика стола здоровенный длинный гвоздь.

— Кладём на донышко капсюля немного пластилина, насаживаем на острие гвоздя, а к шляпке тоже пластилин лепим. Вызывают тебя, к примеру, отвечать. Я подвешиваю гвоздь к трубе отопления — а труба-то горячая! — и сижу как ни в чём не бывало. Пока ты там бекаешь и мекаешь, пластилин плавится, гвоздь падает и — бабах! Ну, тут, натурально, паника, суета и переполох. Все в шоке. Опрос, естественно, отменяется.

Генкина мысль мне понравилась. И мы, открыв форточки, пошли гулять.

На другой день русский был первым уроком. Время шло, Мария Николаевна одного за другим вызывала ребят, а нас не спрашивала. И я уже с облегчением подумывал, что дело кончится миром. Тем более что утром на светлую голову Генкина светлая мысль показалась мне не такой уж и светлой. Но когда до звонка оставалось всего минут восемь, меня вызвали к доске.

— Вот что, Лапин, — сказала Мария Николаевна. — Времени у нас в обрез, а спросить тебя я хочу основательно. Поэтому сделаем так. Сейчас ты расскажешь мне басню Крылова, за которую у тебя двойка, а по русскому ты мне завтра ответишь.

Я мысленно прокричал троекратное «ура!» и сыграл туш. Басню-то я как раз знал! После маминой взбучки я знал её как таблицу умножения. Это была большая жизненная удача.

Я вздохнул свободно и громко объявил:

— «Лебедь, щука и рак». Басня Ивана Андреевича Крылова. «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт, и выйдет из него не дело — только мука. Однажды…»

И в эту секунду мой взгляд упал на трубу отопления. А там, словно кошмарное видение, висел ужасный ржавый гвоздь со зловещим жёлтым капсюлем на конце! Слова басни из моей головы как ветром сдуло. Я представил себе, что сейчас будет, и в ушах у меня раздался малиновый звон, а под языком почему-то стало щекотно. Я принялся подавать Генке отчаянные сигналы, чтобы он снял мину, но не тут-то было. Генка самодовольно улыбался и показывал мне большой палец, как бы говоря, что, мол, всё в порядке, сейчас жахнет.

— Ну, дальше, Лапин, дальше! — нетерпеливо сказала Мария Николаевна. — Однажды…

— «Однажды в студёную, зимнюю пору…» — забормотал я, мало что соображая, заворожённо глядя на страшный гвоздь. И в это самое мгновение адское Генкино изобретение пришло в действие: пластилин растаял, гвоздь как бы нехотя оторвался от трубы и плавно, набирая ускорение, понёсся вниз! Я зажмурился, сжался в комок и слегка присел. Но вместо ожидаемого грохота услышал только, как гвоздь слабо звякнул, упав на пол.

— Осечка, — облегчённо сказал я и открыл глаза.

— Вот именно, Лапин. Опять осечка, — сухо сказала Мария Николаевна, доставая из портфеля ручку с красными чернилами. Этой ручкой она любила ставить нам единицы.

С Генкой я не разговаривал три дня.

— За что? — удивился он.

— За светлую мысль, — отвечал я ему.

Телепатия

Трудная попалась задачка. Прямо заколдованная. Уж чего я только с ней не делал! То умножать всё подряд пытался, то делить, то вычитать! Наизусть даже выучил, но так и не решил.

«Наверное, в ответе опечатка», — подумал я.

Каждый раз, когда у меня задачка не получается, я думаю, что в ответе опечатка. Но потом всегда оказывается, что опечатки нет. Прямо невезение какое-то. Бывают ведь в книгах опечатки. Я сам видел, как в конце одной книжки было написано: «Замеченные опечатки».

«Позвоню-ка Генке, — решил я. — Тоже небось сидит корпит».

Только я номер набрал и сказать ещё ничего не успел, как Генка кричит мне:

— Серёга, ты?!

— Я, — говорю. — А что?

— Колоссально! Просто потрясающе! Ведь это я сейчас сказал, чтоб ты позвонил!

— Ничего ты мне не говорил. Я сам взял и позвонил. У меня задачка не выходит. И потом как ты мог мне сказать, если я дома и ты дома.

— В том-то и петрушка! Я тебе мысли свои передал, понимаешь? На расстояние. Сижу сейчас и изо всех сил думаю: «Серёга, позвони. Серёга, позвони…» Пять раз только подумал — и вдруг звонок. Скажи: ты чего-нибудь чувствовал?

— Чувствовал, — говорю, — кое-что.

— А что ты чувствовал? — не унимается Генка.

— Разное, — говорю, — чувствовал. Не помню уже. А задачку ты решил?

— Да погоди ты со своей задачкой. Тут такая телепатия! В общем, сейчас приду.

Через пять минут Генка был у меня.

— Так, — сказал он. — Сейчас буду передавать. Смотри и улавливай.

Генка смешно вытаращил глаза и уставился на меня. Вид у него был такой потешный, что я не удержался и щёлкнул его по носу.

— Ну, Серёга, кончай, — обиделся Генка. — Мы же делом занимаемся.

— А мне показалось, что ты мне такую мысль передал, чтоб я тебя щёлкнул, — сказал я.

— Ничего я такого не передавал. Я хотел, чтобы ты телевизор включил.

— Так рано ещё. Чего его включать.

— Ну при чём тут «рано»! — взвился Генка. — Это же так, для опыта, понимаешь? Давай ещё раз.

Генка снова на меня уставился, и мне опять ужасно захотелось его щёлкнуть.

— Нет, — сказал я, — ничего не выйдет. Ты меня смешишь, когда смотришь. Давай лучше я попробую передавать. А ты на кухню иди, чтоб я тебя не смешил.

— Годится, — сказал Генка. — Только ты смотри, изо всех сил передавай, А я уж уловлю.

«Что бы ему такое передать?» — подумал я, когда Генка ушел. Тут я вспомнил, что на кухне на столе лежит кусок торта, накрытый бумажной салфеткой. Я подумал, что неплохо Генку угостить, и начал передавать: «НУ-КА, ГЕНКА, ПОДОЙДИ К СТОЛУ. ТАК. ВИДИШЬ ТОРТ? БЕРИ ЕГО, НЕ СТЕСНЯЙСЯ. БЕРИ И ЕШЬ. ТОРТ, ГЕНКА, ВКУСНЫЙ. СВЕРХУ КРЕМ, ОРЕХИ И САХАРНАЯ ПУДРА, А В СЕРЕДИНЕ ВИШНЁВОЕ ВАРЕНЬЕ…»

И так я это здорово всё ему передал, что мне самому страшно захотелось съесть кусочек. У меня даже слюнки потекли. «Неужели все смолотит? — подумал я. — Кусок большой, мог бы и оставить».

— Генка, ну как ты, — крикнул я, — улавливаешь?

— Улавливаю, — отвечает он из кухни. А я чувствую: жуёт.

Приходит Генка в комнату, крошки со рта вытирает и говорит:

— Ну, чего ты передавал?

— Передавал, — говорю, — чтобы ты пол на кухне подмёл.

— Я — пол?! Чего это я буду у вас полы подметать?

— Для опыта, — говорю. — Для чего ж ещё.

— М-да, — говорит Генка, — осечка, значит, вышла. У вас там торт лежал. Так я его того… слопал. Мне показалось, ты про торт передавал. Но половину я оставил, ты не думай…

— Тогда другое дело, — засмеялся я. — Я ведь про торт и передавал. А про пол я нарочно сказал. Думал, ты не оставишь.

— Ура! Получилось! — закричал Генка и забегал вокруг стола. На пол полетели мои книжки и тетрадки.

— Постой, — сказал я, поднимая учебник математики. — Ты так и не ответил: задачка у тебя получилась?

— Задачка? — Генка перестал бегать. — Подозрительная что-то эта задачка. Знаешь, Серёга, мне показалось, в ответе опечатка.

— Не может быть! — удивился я. — Я тоже про опечатку думал!

— Ну, я же говорю: телепатия!

Петрарка

— Серёга, ты когда-нибудь любил? — спросил Генка и покосился на меня.

— А как же, — ответил я. — Много раз.

Генка любит загнуть что-нибудь такое. Я к этому привык. То он вдруг спросит, почему обезьяны больше в людей не превращаются, то — отчего лысина блестит.

— А вот скажи, — продолжал он, — ты что-нибудь о Петрарке слышал?

— Вроде слышал. Композитор, кажется.