Страница 8 из 60
Прогуливаясь по залитой солнцем платформе, наблюдая за пассажирами, столпившимися у станционного буфета, он в сотый раз спрашивал себя, что мешает ему в общении с ближними. Другие священники, он это знал, находили особое удовольствие в разговорах с простым людом. Они подбирали жемчужины мудростизa крестьянским столом или за чашкой вина на кухне рабочего. Они говорили на одном языке как с проститутками Трастевере, так и с холеными матронами Париоли. Они наслаждались солеными шуточками рыбного рынка и остроумной беседой на обеде кардинала. И были при этом хорошими священниками, полезными для прихожан и получавшими удовольствие от своих трудов.
Что отличало его от них? Отсутствие страсти, сказал ему Маротта. Способности любить, ощущать боль другого, разделять чью-то радость. Христос ел и пил с бродягами и гулящими девками, но монсеньор Мередит, профессиональный служитель его церкви, жил один среди пыльных томов библиотеки Дворца конгрегаций. И вот, в последний отведенный ему год, он так и остался один с маленькой серой смертью, растущей в животе, без единой души в этом мире, готовой разделить его последние дни.
Раздался свисток кондуктора, и Мередит вернулся в душное купе. Неаполь, Носера, Салерно, Эболи, Кассано, Козенца и, наконец, поздним вечером – Валента, где его встретил сам епископ.
Аурелио, епископ Валенты, высокий, широкоплечий, пышущий здоровьем, лет сорока-сорока пяти, родился в Трентино, на севере Италии, и казалось странным, что его направили в южную епархию. До перевода в Валенту он был помощником в патриархате Венеции. Его лицо с классическими римскими чертами светилось умом и юмором. Епископ усадил Мередита в автомобиль, но повез не в город, а на виллу в двенадцати километрах от Валенты, окруженную апельсиновыми и оливковыми садами.
– Эксперимент, – объяснил он на чистейшем английском. – Эксперимент в практическом образовании. Здешние жители воображают, что священники могут только читать молитвы да махать кадилом в кафедральном соборе. Я уроженец севера. Мои родители – фермеры, хорошие фермеры. Я купил эту виллу у местного землевладельца, погрязшего в долгах, и обрабатываю землю с помощью шести молодых парней, которых пытаюсь обучить азам современной агротехники. Это настоящая война, но я чувствую, что начинаю брать верх. Я также перенес сюда свою резиденцию. От прежней так и веет средневековьем… В центре города, рядом с кафедральным собором. Я оставил ее викарию. Он – представитель старой школы. Ему там нравится.
Мередит хохотнул, очарованный добродушным юмором епископа. Тот пристально посмотрел на него.
– Вы удивлены, монсеньор?
– Это приятное удивление, – ответил Мередит. – Я ожидал увидеть нечто другое.
– Барокко Бурбонов? Бархат, парчу и золоченых херувимов с облупленными спинами?
– Да, что-то в этом роде.
Епископ остановил машину перед лепным портиком виллы, но остался сидеть за рулем, глядя на вершины деревьев, посеребрённые лунным светом.
– Этого на юге более чем достаточно, – тихо проговорил он. – Формализм, феодальные отношения, консерваторы, старики, цепляющиеся за прошлое, потому что не готовы к настоящему. Нищета и невежество представляются им крестом, который суждено нести до конца дней, но не болезнью, подлежащей лечению. Они уверены: с ростом числа священников, монахов, монахинь мир станет лучше. Я с этим не согласен. Пусть церквей станет меньше, лишь бы в них ходило больше людей.
– Святых тоже многовато? – вкрадчиво спросил Мередит.
Епископ резко повернулся к нему, затем неожиданно рассмеялся.
– Слава Богу, у нас есть англичане! В таких ситуациях чужеземный скептицизм может принести нам немало пользы. Вам кажется странным, что такой человек, как я, взялся за дело Джакомо Нероне?
– Честно говоря, да.
– Давайте оставим эту тему до фруктов и сыра, – предложил епископ.
Слуга открыл дверцу автомобиля и ввел их в дом.
– Обед через тридцать минут, – объявил епископ. – Надеюсь, комната вам понравится. Окна выходят на долину, и утром вы сможете увидеть, чего мы тут добились.
Он откланялся, и слуга проводил Мередита на второй этаж, в просторную комнату для гостей. Высокие стеклянные двери открывались на узкий балкон. Скромная современная мебель. В углу над аналоем – деревянное распятие. На полке – французские, английские, итальянские книги. Еще одна дверь вела в ванную, с туалетом и душем.
Приняв душ и переодевшись, Мередит почувствовал, как уходит усталость. Даже ноющая боль в животе стихла, и он уже с нетерпением ждал новой встречи с епископом.
Хозяин не пытался удивить гостя изысканностью трапезы: овощной суп, макароны, жареный цыпленок, фрукты, сыр местного изготовления, зато вино – с виноградников севера. Простая, вкусная еда, превосходно вышколенные слуги. Правда, на главную тему разговор перешел задолго до того, как принесли фрукты.
– Перед самым вашим приездом, мой дорогой Мередит, я уже начал подумывать, а не допустил ли я ошибку.
– Ошибку?
– Да, обратившись в Рим за помощью. Как вы понимаете, этим я нанес определенный урон автономии епархии.
– Вам это дорого стоило?
Епископ кивнул:
– Могло стоить. На реформаторов всегда косятся, особенно здесь, на юге. Добившись успеха, они становятся живым укором более консервативным коллегам, потерпев неудачу – предостережением на будущее. Они, мол, хотели слишком многого и слишком быстро. Поэтому я предпочитаю делать все сам и никого не посвящать в свои планы… Предоставляю право первого хода моим оппонентам.
– У вас их много?
– Хватает. Земледельцы меня не любят, а их влияние в Риме весьма велико. Духовенство считает, что я слишком суров в вопросах морали и безразличен к местным традициям. Моя епархия – вотчина монархистов. Я же отношу себя к умеренным демократам. Политики не доверяют мне, потому что в проповедях я утверждаю: партия менее важна, чем человек, который ее представляет. Они дают обещания. Я требую, чтобы они выполнялись. В противном случае – протестую.
– Вас поддерживают в Риме?
Тонкие губы епископа разошлись в улыбке:
– Вы знаете Рим лучше меня, мой друг. Они ждут результатов, а в такой провинции, как Калабрия, результаты моей политики могут не проявиться и через десять лет. Если успех будет на моей стороне – прекрасно. Если я проиграю, они покачают головами, как бы говоря, что иного и не ждали. Поэтому я предпочитаю держать Рим в неведении. Чем меньше там знают, тем лучше для меня.
– Зачем же вы написали кардиналу Маротте? Почему попросили прислать из Рима постулатора и защитника веры?
Епископ поиграл бокалом вина, наблюдая за бликами света, прошедшего через рубиновую жидкость, на белоснежной скатерти.
– Потому что оказался на незнакомой территории. Я понимаю добро, но не знаком со святостью. Я верю в мистицизм, но не встречался с мистиками. Я – северянин, прагматик по натуре и образу мышления. Я верю в чудеса, но не ожидал, что кто-то будет творить их у моего порога. Поэтому я и обратился в Конгрегацию ритуалов, – Аурелио широко улыбнулся. – Вы же специалисты в подобных делах.
– Это единственная причина?
– Вы говорите со мной, как инквизитор, – добродушно заметил епископ. – Вы можете назвать другую?
– Политика, – сухо ответил Мередит. – Предвыборная кампания.
К его удивлению, епископ откинул голову и расхохотался.
– Так вот в чем дело! А я-то гадал, почему его преосвященство оказался таким сговорчивым. Недоумевал, почему он послал англичанина, а не итальянца. Какой же он умница! К сожалению, он ошибся. – Смех замер, епископ снова стал серьезным. Поставил бокал на скатерть, взмахнул руками. – Он ошибся, Мередит. В Риме такое случается. Глупые становятся там еще глупее, а умные, вроде Маротты, так умнеют, что перестают понимать простых смертных. Это дело заинтересовало меня по двум причинам. Первая проста и строго официальна. Возник стихийный культ. Я обязан провести расследование, чтобы одобрить его или запретить. Со второй все сложнее. В Риме меня бы не поняли.