Жак де Моле

Прошло не очень много времени, и подобные же признания стали делать рыцари, высшие иерархи ордена. Уже белая братия принялась чернить себя и поливать грязью белый хитон, словно совершая обряд самобичевания.

А 24 октября было сделано признание и самим Жаком де Моле. Он сообщил инквизитору Гийому де Пари, что был принят в орден сорок два года назад в Боне, в диоцезе Отён, Умбертом де Пейро, Магистром Англии, и Амори де ла Рошем, Магистром Франции. И признался далее, что после того, как он дал множество клятв относительно соблюдения обычаев и законов ордена, его плечи окутали плащом тамплиера, и приор Умбер де Пейро приказал принести бронзовый крест, на котором было изображено Распятие, и велел ему (Моле) отречься от Иисуса Христа, чье изображение держал перед ним. Он нехотя подчинился; потом ему велели плюнуть на Распятие, но он плюнул на пол. Когда его спросили в суде, сколько раз он плевал на Распятие, он поклялся, что плюнул только один раз и помнит это очень хорошо.

Зачем нужно было старому Магистру (в это время ему уже было за шестьдесят) чернить себя и делать подобные признания? Если он действительно раскаялся, то почему нельзя было произнести подобные признания сразу после ареста, почему понадобилось 10 дней передышки?

Впрочем, некоторые историки склонны объяснять неожиданное признание Магистра тем, что де Моле был совершенно сбит с толку, насмерть перепуган и, казалось, абсолютно утратил почву под ногами, ни разу не проявив себя в тот ответственный момент как сколько-нибудь решительный руководитель. Причину подобного состояния историки видят в том давлении, которое оказывали на Магистра королевские чиновники.

Во-первых, никто из историков, стремящихся представить портрет разбитого и замученного старика, сам и в глаза не видел де Моле. О человеке нельзя судить лишь по репликам, записанным на допросе инквизиции, где нет и не может быть никакой объективности.

Во-вторых, историки сами оказываются под влиянием собственного метода, основанного лишь на сборе фактов, не учитывая того, что описываемая эпоха была полна тайн и мистицизма.

Человек, стоящий во главе самого могущественного ордена, вряд ли мог напоминать обыкновенного испуганного старика. Магистр был воином, и напугать его мало что могло после тех крестовых походов, в которых он принял самое активное участие. Скорее всего, безразличие де Моле, его готовность произнести любое признание были продиктованы тем, что Магистр на этом этапе своей славной жизни осознал, что он успел-таки сделать нечто очень важное, нечто такое, с чем не может сравниться ни позор, ни физические муки, ни смерть. Что же касается «коричневых», то они спасали свою жизнь как могли и поэтому отвечали с готовностью на все вопросы инквизиции, прибавляя и от себя немало.

Накануне ареста произошло еще одно очень важное событие, и событие это не поддается никакому разумному объяснению с точки зрения современной исторической науки.

Вот как пишет об этом событии историк-реалист, для которого просто не существует никакой мистики: «Основная масса арестов планировалась как одновременный и внезапный налет на утренней заре 13 октября, в пятницу. Эта операция, успешно позаимствовав многое из опыта прошлых лет, когда проводились конфискации имущества евреев и ломбардцев, прошла весьма удачно, была повсеместно четко скоординирована и подготовлена в обстановке строгой секретности. Нескольким тамплиерам удалось скрыться — согласно официальным источникам, их было человек двенадцать, но, по всей видимости, их было примерно в два раза больше, — однако из них лишь один, Жерар де Вильи, приор Франции, был действительно крупной фигурой; к тому же для некоторых, например для рыцаря Пьера де Букля, это была лишь временная отсрочка. Два других, Жан де Шали и Пьер де Моди, бежавшие вместе, были позднее опознаны, хотя и надели жалкие лохмотья». (Малькольм Барбер. «Процесс тамплиеров»).

Как мы видим, реалист не придает этому событию никакого особого значения. Это всего лишь незначительный эпизод. Основная масса тамплиеров была захвачена врасплох и оказалась деморализована. Однако далеко не всех беглецов удалось поймать. Большая часть из них растворилась в воздухе, и при этом, как утверждают историки-мистики, беглецам, как и в случае осады крепости Монсегюр, удалось кое-что прихватить с собой.

По мнению историков, которые пытаются смотреть на описываемые события с эзотерической точки зрения, несмотря на строжайшую секретность, тамплиеры все-таки были предупреждены о готовящихся арестах. Они заранее решили избавиться от священных для ордена книг, пергаментов и реликвий, и вечером 12 октября, то есть ровно за день до ареста, три повозки, груженные сеном, в сопровождении сорока рыцарей покинули пределы Парижа.

Магистр, чтобы не привлекать к этому кортежу внимание, в этот же вечер принял участие в похоронах жены брата короля. Король думал, что он усыпил бдительность старика де Моле, а де Моле сделал все, чтобы король из подозрительности, которая вполне могла возникнуть в случае отказа прийти на похороны, не закрыл ворота Парижа раньше дня повальных арестов. И три телеги с секретным грузом спокойно смогли выехать из-под самого носа обманутого Филиппа Красивого (Патрик Ривьер. «Тамплиеры и их тайны»).

Этот исход упоминает даже Нострадамус в одном из своих пророчеств. Действительно, 13 октября 1307 года почти все храмовники на территории Франции были схвачены, а имущество конфисковано. Но хотя Филиппу Красивому и удалось, как ему казалось, достигнуть эффекта внезапности, его истинный интерес, его подлинная цель — несметные сокровища ордена неожиданно исчезли.

Птичка в последний момент выпорхнула из гнезда. Сокровищам тамплиеров суждено было стать неразгаданной тайной, мифом. Те далеко не простые три повозки с сеном, на которые никто не обратил внимания, по слухам, благополучно достигли побережья у города Ла-Рошель, где стоял на якоре небольшой флот, принадлежащий опальному ордену. Груз разместили на восемнадцати галерах, о которых с этого момента уже никто ничего не слышал. Скорее всего, корабли беспрепятственно покинули бухту, потому что ни в одном отчете не было зафиксировано, что хотя бы один из них попался на глаза королевским чиновникам. Флотилия растворилась в утреннем тумане, словно призрак.

Что увозили с собой эти корабли? Опять, как и в Монсегюре, древние книги, пергаменты и что-то еще, относящееся к священным реликвиям. Золото и серебро в расчет не шли, хотя и их тоже хватало в трюмах. Корабли исчезали из виду, превращаясь в маленькие, еле различимые точки на горизонте. А оставшиеся на берегу братья должны были принять мучительную смерть, как некогда приняли ее катары.

Если король и Церковь хотели представить храмовников, этих хранителей заветной реликвии, еретиками, то здесь уже ничего нельзя было изменить. Слишком велико было значение того, что увозили сейчас тамплиеры в открытое море навстречу стихиям, которые словно ждали этого дара и покорно сами усмирялись перед малой флотилией утлых суденышек. То, чем владели храмовники, не вписывалось ни в одну из земных религий. Возможно, поэтому инквизиторы ничего не могли понять в обрядах рыцарей Храма. Судьи увидели лишь то, что могли увидеть, — грех содомии, столь распространенный почти во всех монастырях средневековья, а коричневая братия с радостью поддерживала любое обвинение, заботясь лишь о сохранении своей жизни. Орден должен был сбросить с себя всех этих мелких людишек, как сбрасывают балласт, который не позволяет оторваться от земли и все тянет и тянет вниз.

Взять хотя бы поцелуй in posteriori parte spine dorsi (в место пониже спины). Некоторые эзотеристы считают, что тамплиеры исповедовали индийские доктрины. Поцелуй в указанное место должен был пробудить змея мудрости Кундалини, космическую силу, которая находится в основании позвоночного столба, а после пробуждения достигает шишковидной железы, и с ее помощью во лбу должен открыться третий глаз, способный видеть во времени и пространстве.

…А корабли все плыли и плыли, все отдалялись и отдалялись от мира людей. Море и небо держали эти суденышки в своих ладонях, будто догадываясь, что то, что везли сейчас в одном из трюмов тамплиеры, не могло долго принадлежать людям с их королями, папами, бальи, сенешалями, крепостями и тюрьмами, а главное, с их представлениями о Боге как о чем-то таком далеком от людей и столь не похожем, как представлялось людям, ни на одну из частей своих, рассыпанных по миру в виде различных религий.