Вольф Мессинг

Выступления Вольфа Мессинга между тем шли хорошо. И в 1917 году господин Цельмейстер сообщил ему, что они выезжают в большое турне. Маршрут охватывал чуть не весь земной шар. За четыре года они побывали в Японии, Бразилии, Аргентине… Было очень много, даже слишком много впечатлений, нередко заслонявших и искажавших друг Друга.

В 1921 году Мессинг вернулся в Варшаву. За те годы, что он провел за океаном, многое изменилось в Европе. В России вспыхнула Октябрьская революция. На перекроенной карте Европы обозначилось новое государство — Польша. Местечко, где Вольф родился и где жили его родители, оказалось на территории этой страны.

Ему исполнилось двадцать три года, и Вольфа призвали в польскую армию. Прошло несколько месяцев. Однажды его вызвал к себе командир и передал приглашение самого «начальника Польского государства» Юзефа Пилсудского.

В роскошной гостиной собралось высшее «придворное» общество, блестящие военные, великолепно одетые дамы. Пилсудский был в подчеркнуто простом полувоенном платье, без орденов и знаков отличия.

Начался опыт. За портьерой был спрятан портсигар. Группа «придворных» следила за тем, как Вольф его найдет. Право же, это было проще простого! Его наградили аплодисментами. Более близкое знакомство с Пилсудским состоялось позднее в личном кабинете. «Начальник государства» (кстати, это был его официальный титул в те годы) был суеверен, как женщина. Он занимался спиритизмом, любил «счастливое» число тринадцать. К Мессингу он обратился с просьбой личного характера, о которой ему никогда не хотелось вспоминать. Достаточно сказать, что он ее выполнил.

По окончании военной службы Мессинг вновь вернулся к опытам. Его новому импресарио господину Кобаку было лет пятьдесят. Это был очень деловой человек нового склада. Вместе с ним Вольф совершил множество турне по различным странам Европы: выступал с опытами в Париже, Лондоне, Риме, снова в Берлине, Стокгольме. По возможности стремился разнообразить и расширять программу выступлений. В Риге ездил по улицам на автомобиле, сидя на сиденье водителя. Глаза у него были завязаны накрепко черным полотенцем, руки лежали на руле, ноги стояли на педалях. Диктовал ему мысленно, по существу управляя автомобилем, настоящий водитель, сидевший рядом. Этот опыт, поставленный на глазах у тысяч зрителей с чисто рекламной целью, был, однако, очень интересен. Второго управления автомобиль не имел. Ни до этого, ни после этого за баранку автомобиля Мессинг даже не держался.

Посетил он в эти годы также и другие континенты — Южную Америку, Австралию, страны Азии. Из бесчисленного калейдоскопа контактов особое впечатление на него произвела происшедшая в 1927 году встреча с выдающимся политическим деятелем Индии Мохандасом Ганди, в учении которого, как известно, причудливо переплелись отдельные положения древней индийской философии, толстовства и разнообразнейших социалистических учений.

«Ганди меня глубоко потряс, — сообщает Мессинг. — Удивительная простота, всегда соседствующая с подлинной гениальностью, исходила от этого человека. Запомнилось его лицо мыслителя, тихий голос, неторопливость и плавность движений, мягкость обращения со всеми окружающими. Одевался Ганди аскетически просто и употреблял самую простую пищу.

Во время опыта, который я демонстрировал в его присутствии, Ганди был моим индуктором. Он продиктовал мне следующее задание: взять со стола и подать третьему человеку флейту. Этот третий взял ее, поднес к губам, и тонкие музыкальные звуки задрожали в воздухе. И вдруг из стоящей у его ног корзины, похожей на бутыль, начала выливаться серо-пестрая лента змеи. Ее движения четко повторяли ритм, заданный флейтистом. Это был настоящий танец, не менее точный и прекрасный, чем человеческий. До этого я никогда не видел ничего подобного и смотрел как завороженный».

Находясь в Индии, Мессинг не мог, конечно, упустить возможности собственными глазами посмотреть на искусство йогов. Виртуозное умение управлять своим телом, достигаемое непрестанной тренировкой, потрясло его. Вольфу особенно интересно было наблюдать погружение в глубокое каталептическое состояние, длящееся иногда по нескольку недель. Самому же ему никогда не удавалось добиться столь длительного пребывания в этом состоянии.

В своих воспоминаниях Мессинг признается, что к нему нередко обращались и с личными просьбами самого разного характера: урегулировать семейные отношения, обнаружить похитителей ценностей и т. д. Как и всю свою жизнь, он руководствовался только одним принципом: вне зависимости от того, богатый это человек или бедный, занимает ли он в обществе высокое положение или низкое, — стоять только на стороне правды, делать людям только добро. В этой связи стоит рассказать хотя бы о некоторых из таких случаев.

Один из них связан с происшествием в старинном родовом замке графов Черторийских. Это была очень богатая и известная в Польше семья, владевшая гигантскими поместьями, располагающая огромными средствами. Сам граф был весьма влиятельным человеком в сейме.

И вот в этой семье пропадает старинная, передававшаяся из поколения в поколение драгоценность — бриллиантовая брошь. По мнению ювелиров, она стоила не менее 800 тысяч злотых — сумма поистине огромная. Все попытки отыскать ее оказались безрезультатными. Никаких подозрений против кого бы то ни было у графа Черторийского не было: чужой человек пройти в хорошо охраняемый замок практически не мог, а в своей многочисленной прислуге граф был уверен. Это были люди, преданные семье графа, работавшие у него десятками лет и очень ценившие свое место. Приглашенные частные детективы не смогли распутать дело.

Граф Черторийский прилетел к Мессингу на своем самолете — он тогда выступал в Кракове, — рассказал все это и предложил заняться поисками. На другой день на самолете графа они вылетели в Варшаву и через несколько часов оказались в его замке. Надо сказать, в те годы у Мессинга был классический вид художника: длинные до плеч иссиня-черные, вьющиеся волосы, бледное лицо. Носил он черный костюм с широкой черной накидкой и шляпу. И графу нетрудно было выдать его за художника, приглашенного в замок поработать.

С утра Мессинг приступил к выбору «натуры». Перед ним прошли по одному все служащие графа до последнего человека. И он убедился, что хозяин замка прав: все эти люди абсолютно честны. Познакомился и с домочадцами — среди них тоже не было похитителя. И лишь об одном человеке Вольф не мог сказать ничего определенного. Он не чувствовал не только его мыслей, но даже и его настроения. Впечатление было такое, словно он закрыт непрозрачным экраном.

Это был слабоумный мальчик лет одиннадцати, сын одного из слуг, давно работающего в замке. Он пользовался в огромном доме, хозяева которого в общем-то жили здесь далеко не всегда, полной свободой, мог заходить во все комнаты. Ни в чем плохом мальчик замечен не был, поэтому и внимания на него не обращали. Даже если это и он совершил похищение, то без всякого умысла, совершенно неосмысленно, бездумно. Это было единственное, что Мессинг мог предположить. Но следовало проверить свое предположение.

Вольф остался с ним вдвоем в детской комнате, полной разнообразнейших игрушек. Сделал вид, что рисует что-то в своем блокноте. Затем вынул из кармана золотые часы и покачал их в воздухе на цепочке, чтобы заинтересовать беднягу. Отцепив часы, положил их на стол, вышел из комнаты и стал наблюдать.

Как он и ожидал, мальчик подошел к часам, покачал их на цепочке, как Вольф, и сунул в рот. Он забавлялся ими не менее получаса. Потом подошел к чучелу гигантского медведя, стоявшему в углу, и с удивительной ловкостью залез к нему на голову. Еще миг — и часы, последний раз сверкнув золотом в его руках, исчезли в широко открытой пасти зверя. Да, Мессинг не ошибся. Вот он, невольный похититель. А вот и его безмолвный сообщник — хранитель краденого — чучело медведя.

Горло и шею медведя пришлось разрезать. Оттуда в руки изумленных «хирургов», свершивших эту операцию, высыпалась целая куча блестящих предметов — позолоченных чайных ложечек, елочных украшений, кусочков цветного стекла от разных бутылок. Была там и фамильная драгоценность графа Черторийского.