Страница 36 из 63
Во времена своего девичества Елена Петровна с трудом переносила это раздвоение. Ее изматывало присутствие в душе кого-то постороннего, без всякой учтивости, настырно влезающего в любой ее разговор со своими высокопарными словами, заставляющего ее вести себя в соответствии с его волей, перекраивающего ее натуру по своему усмотрению и капризу. Этот невидимый для окружающих «некто» преображал ее изнутри до неузнаваемости, менял до такой степени, что она уже не воспринимала себя Лелей, а с ужасом ощущала кем-то еще, совершенно неизвестной ей личностью, которая была к тому же наделена по отношению к другим людям непомерными амбициями и серьезными претензиями. Она словно впадала в сон, если хотите, транс долгий или кратковременный.
После пробуждения она едва вспоминала кое-какие обрывки этого сна, мучилась головной болью и чувствовала себя совершенно раздавленной.
С прожитыми годами Елена Петровна все больше и больше укреплялась в духовном отщепенчестве, свыклась с ним и ждала нового транса с необыкновенным воодушевлением. Она более детально запоминала происходящее с ее второй натурой и искренне удивлялась тому, что получила возможность без особых затруднений передвигаться во времени и пространстве. Этой невообразимой свободе она была всецело обязана, по ее глубокому убеждению, своим Учителям, «махатмам».
В таком потустороннем состоянии она позволяла себе говорить и делать, что угодно. Однако совсем не в этом заключалась ценность благоприобретенного дара. Действительный смысл был в том, что свои рассуждения, казавшиеся некоторым людям бессвязными и самонадеянными, она не из пальца высасывала, а выводила из сопоставления картин прошлого и будущего. Панорама дня вчерашнего и дня будущего разворачивалась перед ней без всякого принуждения, стоило ей только впасть в эту своеобразную летаргию. и все же ее провидческие экстазы не были легкими, они отнимали у нее здоровье и преждевременно старили.
Потом Елена Петровна осознала, что провидение будущего и воспоминания о далеком прошлом являются способностью памяти ее предков, которую она от них унаследовала. Как сейчас сказали бы, способностью генетической памяти, по разным причинам у Елены Петровны чрезвычайно обострившейся и ставшей объемной.
Разумеется, эти провидения и воспоминания не занимали каждого мига ее неприкаянной жизни. Она жила преимущественно мгновением, сумбурной жизнью авантюристки. Ей приходилось выживать с помощью сомнительных средств и не задумываться о последствиях некоторых своих необдуманных решений и поступков. В то же время Елена Петровна переломила себя в главном, заставив жить не по любви, а в соответствии с идеями и поста пленными целями. На склоне лет она почти утеряла способность понимать обыкновенную жизнь, отчего нередко впадала в нервную депрессию, никого не хотела видеть и неделями не выходила из своего дома в Лондоне.
Елена Петровна пыталась лечить сама себя сном. Однако новые страшные видения и кошмары настолько ее ошеломляли, что, придя в себя, она едва слышно произносила пересохшим ртом малозначительные слова и долго после этого мучилась бессонницей.
Ей снились вещи невероятные, труднопредставляемые. Она долго оставалась под влиянием этих апокалиптических сновидений.
Она собственными глазами наблюдала многотысячные людские жертвоприношения, при которых никто не избежал смерти: ни дети, ни женщины, ни старики. Людей сжигали не поодиночке, а целыми городами. Для массовых убийств употреблялись снаряды страшной разрушительной силы. Она также видела, как миллионы людей безропотно позволяли уничтожать себя каким-то отравляющим газом. Это было настоящее светопреставление.
Она видела тупые и сытые лица палачей, методично забивающих людей, как скот на бойне. Елена Петровна чувствовала, как седеет во сне: ее золотистые, в мелких кудряшках волосы превращались в извивающихся серебристых змеек.
Блаватская узнала правду — она подспудно участвовала в подготовке всемирной бойни, идейно благословила ее. В своем провидческом сне она бежала мимо просторных загонов, в которых находились, ожидая смерти, истощенные, сбившиеся в огромные толпы люди, мимо дымящих труб крематориев, мимо сожженных садов и разрушенных зданий. Она не замечала, как лощеные и самодовольные люди приветствовали ее римским жестом, вскидыванием перед собой правой руки. Она бежала изо всех сил обратно, в свое время. Она ныряла в мертвые воды Стикса с единственной надеждой — избавиться навсегда от сострадания и от любви к людям. В этой маслянистой, со свинцовым отсветом воде забвения находились ответы на все вопросы ее многострадальной жизни.
После смерти матери отец Блаватской боготворил и баловал свою любимицу — старшую дочь. Петр Алексеевич позволял ей делать, что вздумается. И девочка словно срывалась с привязи, становилась заносчивой и дерзкой. При неблагоприятном стечении обстоятельств это обожание обязательно принесло бы скорые горькие плоды, не будь бабушки Елены Павловны, которая старалась обуздать капризный и своенравный характер внучки.
А бабушка Блаватской за свои выдающиеся качества пользовалась в Тифлисе прекрасной репутацией и уважением. «Невзирая на то, что сама ни у кого не бывала, весь город являлся к ней на поклон», — вспоминали ее современницы.
Труженица, она и детей своих приучила не бить баклуши, всех поставила на ноги. Старшая дочь, Е. А. Ган, прославилась как писательница, хотя рано умерла. Ее сестра Екатерина Андреевна прожила дольше, вышла замуж за Юлия Витте. Сын Елены Павловны, Ростислав Андреевич Фадеев, артиллерийский генерал, был видным деятелем в славянских землях и известным военным писателем 70-х и 80-х годов XIX века. Образованный и остроумный, он неудержимо привлекал к себе людей. В дяде Ростиславе, в сестре Вере и ее детях Елена Петровна очень нуждалась. Только они питали и поддерживали ее героическое и романтическое жизнелюбие. Между тем ее любовь к миру, всеохватная и грандиозная, утверждалась большей частью в отстраненности от каких-либо личных привязанностей.
Для понимания психологии Елены Петровны и ее матери весьма существен один момент: их как бы одновременное пребывание в двух реальностях — художественной и повседневной, бытовой. Однако для матери такая двойственность положения обернулась трагедией. В повести «Идеал» ее героиня видит один выход из сложившейся ситуации — в вере и приобщении к Богу.
Для самой Блаватской этот путь малопривлекателен, она не уповает на милосердие Божие. Церковное христианство вообще и православие в частности, как она считала, не способны управлять человеческой совестью.
Вот почему Е. П. Блаватская, развивая в себе бунтарское начало, нередко позволяла себе кощунствовать, юродствовать и лукавить. По воспоминаниям ее сестры, она еще с детства примеряла роль сокрушительницы привычных духовных устоев. Вне христианства Елена Петровна жила авантюристически вольготно, а последние шестнадцать лет своей жизни всецело посвятила себя конкретному делу — оформлению своих эзотерических прозрений в определенную организацию, в новую церковь, — Теософическое общество.
С ранних лет Блаватская стремилась к духовному и умственному общению, наиценнейшему дару русского человека. По ряду причин, сугубо семейного, личного характера, такое общение постепенно вырождалось в демонстрацию ее оккультных способностей.
Последовательница учения Е. П. Блаватской, известная русская теософка Е. Ф. Писарева, основываясь на эпизодах, которые относятся к жизни Елены Петровны в детстве, была убеждена в том, что «Е. П. Б. обладала ясновидением; невидимый для обыкновенных людей астральный мир был для нее открыт, и она жила наяву двойной жизнью: общей для всех физической и видимой только для нее одной!».
Но и та жизнь Елены Петровны, которая находилась на виду всех, была полна поступков, вызывавших удивление у окружающих. В 1847 году она вместе с дедушкой и бабушкой переселилась в Тифлис. Там Елена Петровна познакомилась с молодым князем Александром Голицыным, беседы с которым укрепили ее интерес к масонству. Другим ее приятелем стал местный чиновник Никифор Васильевич Блаватский. Елена Петровна дала ему согласие на брак. Но, как вспоминала ее сестра Вера, замужество понадобилось Елене лишь для того, чтобы «вырваться из родного дома, найти самостоятельность».