Рис

– В зале товара полно, – Ци Юнь вышла во двор и направилась вслед за У Лун’ом. – Куда еще тащишь?

– Сменился главарь у Портовой Братвы, – не взглянув на Ци Юнь, тот плетеным совком насыпал рис в корзину. – Сказал, что возьмут. Нужно только дань[30] риса внести.

– Рис не тронь! Сам хоть в горы подайся, в разбойники – мне наплевать. Но мой рис не замай!

Не ответив, У Лун поспешил со двора, унося на шесте две корзины, наполненных рисом.

– Не дам, разоритель! – Ци Юнь, изрыгая проклятия, бросилась следом, вцепившись в одну. – Тебе мало семью объедать, так на сторону тащишь? Не дам!

– Ты меня не удержишь, – У Лун, сняв корзины с шеста, устремил на Ци Юнь исторгавшие злобные искры глазницы. – Я что задумал, то сделаю. Не удержать.

Размахнувшись, он с силой ударил шестом по обнявшим корзину рукам. Под истошные вопли Ци Юнь, У Лун, чуть приседая под тяжкою ношею, вынес зерно из лабаза.

Учитель, следивший за стычкою возле окна, вновь уселся за стол и, раскрыв родословец, поставил большой вопросительный знак под строкой «Фэн У Лун», приписав чуть правее: «Подельник Портовой Братвы».

Глава IX

Войдя в зрелый возраст, У Лун наконец-то стал местною шишкой, и старый лабаз на замызганной улице Каменщиков перестал для него быть родным очагом. Воплотив на чужой стороне грезы нищих юнцов из селения Кленов и Ив, У Лун вместе с подручными ночи и дни проводил в кабаках и притонах. Вина он не пил, отдавая свое предпочтенье зеленому, до чрезвычайности горькому чаю. Зато любил шлюх. При У Лун’е всегда был наполненный рисом мешочек, чтоб в нужный момент с силою втиснуть горсть зерен в продажное лоно. О мерзкой страстишке прознали со временем все наводнявшие южный квартал потаскухи. И пусть они тайно судачили о обездоленной юности, о «заставлявших встать волосы дыбом» деяньях У Лун’а – происхождение невыносимой для женского тела привычки для них оставалось загадкой.

В борделях У Лун под визг флейт и дрожание струн иногда вспоминал, как его вывел в люди дань[30] риса.

– Для мести есть столько путей, – он отхлебывал чай, и в словах его слышались мрачные нотки. – Порою не нужно ножа и ружья. Порой нет нужды убивать человека. Прикинься лишь духом, и месть свершена.

У Лун обводил потаскух исторгающим искры единственным глазом.

– Вы слышали про досточтимого Лю? Как его ночной призрак изгнал? – вопрошал он, задрав подбородок молоденькой шлюхи резной рукояткою маузера. – Знаешь, кто это был? Это я. Я, У Лун.

Раз промозглым и ветреным утром У Лун вместе с парой портовых громил миновал заведенье зубного врача и внезапно застыл, привлеченный покрытым эмалью лотком за витриной. В лотке возлежали стальные щипцы и сверкавшие золотом зубы. У Лун’у пришла на ум странная мысль.

– Надо зубы сменить, – заявил он подручным, откинув завесу у входа.

– Достойнейший Лун! – врач расплылся в улыбке. – Что, зубы болят?

– Не болят, – У Лун, плюхнувшись в кресло, крутнулся один раз, другой и ткнул пальцем в витрину. – Я зубы хочу поменять. Мои вынь, эти вставь.

– Но они… все здоровые, – глянув в распахнутый рот, врач пришел в изумленье. – Зачем же достойнейший Лун хочет вырвать «здоровых зубов полный рот»?

– Потому что хочу золотые, – У Лун, утомленный его болтовней, завертелся на кресле. – Меняй, и быстрее. Боишься, что денег не хватит? Тогда за работу!

– Как... все зубы рвать? – врач кружил возле кресла, пытаясь понять по лицу, что доподлинно хочет его пациент.

Тон ответа был решительным:

– Все вырывай!

– Но на золото прямо сейчас заменить невозможно. Как старые вырву, полмесяца ждать. Это самое малое.

– Долго, – У Лун призадумался и с нетерпением хлопнул в ладоши. – Пять дней тебе дам. Начинай!

– Нестерпимая боль, – озадаченный врач разбирал инструменты.

– Могу обезболить, но вряд ли поможет. Смотрите, – он взял со стола молоточек. – Вот этим я выбью все зубы. Один за другим. Я боюсь, досточтимый не выдержит.

– Ты, мать твою, плохо знаешь У Лун’а, – сомкнув правый глаз, тот с насмешливо стиснутым ртом растянулся на кресле. – За всю свою жизнь я какой только боли не ведал. Ни звука не выдавлю. Если хоть пикну, получишь вдвойне. Без обмана. У Лун держит слово.

Пара подручных – дантист провозился с зубами изрядное время – скучали за дверью. Внутри не смолкали глухие удары и звон инструментов – врач выбивал каждый зуб молотком и стальною стамеской – но ни единого стона они не услышали.

Рот наполняла кровавая жижа. Душа и всё тело парили над морем страданий. Оно покрывало селение Кленов и Ив: уносило волной жалкий колос созревшего риса, толпился у кромки воды жалкий люд – потерявшие весь урожай безнадежно стенавшие односельчане. Он видел себя – босоногого, с трепаным свертком на тощей спине обреченно месившего грязь беспросветной дороги бездомных. Снова и снова я вижу лишь мертвую плоть незнакомцев: труп мужика, околевшего возле железной дороги; синюшное тельце ребенка, лежащее в куче зерна. Почему я не вижу своих домочадцев, родных и детей? Я не знаю.

Мутная капля нечаянно выкатилась из-под сомкнутых век. У Лун попытался ее оттереть, но запястья его были стянуты.

– Больно? Я говорил, будет больно, – прервал свое дело встревоженный врач.

У Лун только мотнул головой и, сглотнув полный рот вязкой жижи, насилу исторг из сведенного горла невнятное:

– Жалко.

Уже через несколько дней У Лун, стоя у зеркала, нежно поглаживал новые зубы. Его желтоватое, цвета топленого воска лицо на глазах наливалось здоровым румянцем.

– Теперь я доволен, – сказал он зубному врачу. – Когда-то среди деревенских полей я мечтал о таких вот зубах.

На улице снова накрапывал дождь. Двое крепких подручных раскрыли клеенчатый зонт, приподняв его над головою У Лун’а.

– Смекнёте, зачем я здоровые зубы сменил? – врач велел ему не открывать больше рта, но У Лун’у хотелось болтать. – Никогда не любил «слепить людям глаза». Так скажите, зачем же я деньги на зубы истратил?

Державшие зонтик громилы растерянно переглянулись – для них побужденья У Лун’а всегда оставались загадкой – и предпочли промолчать.

– Очень просто: я прежде был бедным, меня человеком никто не считал. Но теперь, лишь открою свой рот с золотыми зубами, и всем будет ясно: У Лун – человек!

Их нагнал зубной врач, протянувший У Лун’у бумажный кулек:

– Я обязан отдать. Настоящие зубы. В них семя и кровь Ваших предков.

У Лун, раскрыв сверток, увидел в нем пригоршню белых, в кровавых подтеках зубов. И это мои настоящие зубы? Что в них настоящего? Взяв один зуб, У Лун долго смотрел на него и вдруг выбросил в сторону. Прочь! Эти зубы жевали мякину и отруби, лютой зимою стучали от холода.

– Все убирайтесь к чертям! – У Лун, вскрикнув как малый ребенок, швырнул сверток в мусорный бак.

В этот день на раскисшей от сырости улице было немного прохожих. Никто не заметил блестящие, странного вида вещицы, рассыпанные на размокшей земле. Это зубы У Лун’а белели меж мусорным баком и сточной канавой.

То моросящий, то вновь проливной, дождь стихал и опять лил стеною. Сквозь влажную дымку, сквозь «сети дождя» пробивались, кропя теплой россыпью солнечных зайчиков камни брусчатки, лучи никогда не тонувшего в тучах светила. Отмытая вешним дождем мостовая мерцала холодным агатовым блеском.

Ми Шэн’у был в тягость дождливый сезон. «Буйно росший» под стенами мох, будто бы поднимался по левой, увечной ноге, покрывая угрюмое сердце. Хромая, Ми Шэн вошел с улицы в залу, поплелся на внутренний двор...

– Вот зараза! – в гостиной играли в мацзян[9], и Ци Юнь как всегда «обвиняла людей и роптала на Небо».

30

Дань ~ 60 килограмм.

30

Дань ~ 60 килограмм.

09

Мацзян – игра в кости.