Рис

– Это книга. Её ни на что не сменяешь.

Вся троица, втайне от папы и мамы, отправилась в лавку. Ми Шэн, встав на цыпочки, грохнул о стойку шкатулкой.

– Там золота много, – сказал он хозяйке. – Я знаю, что золото – те же монеты. Дадите нам много конфет, и поладим.

Хозяйка открыла шкатулку и чуть не упала. Придя понемногу в себя, она бросилась к двери, закрыла её на засов и, вернувшись к своим малолетним гостям, зашептала:

– Коль взрослым не скажете, я преогромный кулек вам отсыплю. Вы мне обещаете?

– Я никому не скажу, – отвечал ей сгорающий от нетерпенья Ми Шэн. – И они не посмеют. А скажут, их в доску прибью. Где конфеты?

Окинув детей недоверчивым взглядом, хозяйка не слишком уверенно вынесла из-за прилавка кулек леденцов и вручила Ми Шэн’у.

Несколько дней дети ели конфеты с утра и до ночи. Набивший конфетами сумку Ми Шэн угощал, если был в настроении, школьных приятелей, но еще чаще менял леденцы на рогатки, коробки из-под сигарет и стеклянные шарики. Мать и отец, день-деньской пропадая за стойкой торгового зала, не замечали престранного пира, пока Сяо Вань не разбила еще одну чашку. Ци Юнь зашлась в крике.

– Ты, мама, меня всё ругаешь, – захныкала дочь. – Почему не ругаешь Ми Шэн’а? Он золото в доме украл, на конфеты сменял...

Ци Юнь словно ударило громом. Она первым делом помчалась в лавчонку. Прохожие – в утренний час их немало толкалось на улице – слышали, как надрываясь в неистовом плаче, Ци Юнь изрыгала проклятья за дверью. Зеваки, протиснувшись внутрь, наконец, уяснили из свары «ты слово, а я тебе два» суть скандального дела. Семья из лабаза Большого Гуся снова стала посмешищем. Бам. Хозяйка лавчонки швырнула чего-то на стойку. Прикрыв от зевак своим телом шкатулку, Ци Юнь принялась проверять содержимое.

– Серьги! – Ци Юнь крепко стиснула зубы. – Попробуй сережки зажать, в гроб живьем затолкаю.

Ми Шэн, возвратившись из школы, почуял неладное, но не успел убежать. Обмотав его тощее тельце веревкой, У Лун, перекинув конец через балку, подвесил Ми Шэн’а в гостиной. Вращаясь под кровлей с болезненной миной, тот видел лицо одержимого жутким убийственным гневом отца, длинный шест в его сильных руках, боязливо скрывающихся за отцовской спиной Сяо Вань и Чай Шэн’а.

– Кто выдал? – Ми Шэн вдруг забился под крышею. – Кто рассказал?!

Сяо Вань, подскочив от испуга, помчалась к Ци Юнь и прижалась к ней телом.

– Не я, – опустил лицо долу Чай Шэн. – Я вообще ни при чем.

Мать недвижно сидела на кресле, и даже в едва освещенном углу было видно, как мелко дрожат ее бледные губы. Нетерпеливо поднявшись, Ци Юнь, оттолкнув Сяо Вань, со скривленным от злобы лицом закричала У Лун’у:

– Лупи его! До смерти бей! Мне такой сын не нужен.

Сверкнув, полированный шест с тихим свистом ударил в висящее тело. Ми Шэн поначалу сносил нестерпимую боль, беспрерывно твердя: «Я тебя придушу, Сяо Вань», но затем провалился в беспамятство. Он еще слышал глухие удары шеста, но и те, «ускользая сыпучим песком», постепенно оставили слух. Его часто лупили, но как в этот день – никогда.

Он очнулся в постели. С распухшими веками красных заплаканных глаз мать латала подметки под тусклою лампой. Ци Юнь тут же бросилась к сыну, обняв его голову.

– Что ж ты такой бестолковый? – она захлебнулась в рыданьях. – Ведь золото это – «судьбы нашей корень». А ты поменял на конфеты.

Ми Шэн тоже плакал. Он вырвался из обнимающих рук, отвернулся и через дыру в занавеске стал злобно таращить глаза на стоявшую подле кроватку. В ней спали Чай Шэн с Сяо Вань.

– Поклялась, что не выдаст, и выдала. Я её точно убью.

Ему было десять, и жажда отмщенья была так сильна – в этом он походил на отца – что отныне все помыслы, все устремленья Ми Шэн’а сошлись на сестре.

Сяо Вань, грациозно болтая косичкою, прыгала через скакалку на заднем дворе.

– Будешь прыгать, Ми Шэн? – прошло несколько дней, и она позабыла о том, что случилось.

Ми Шэн покачал головой. Стоя возле амбара, он мрачно взирал на сопливое личико:

– Прыгать сегодня не будем. Мы будем на рисовой куче играть.

Сяо Вань поскакала к хранилищу и лишь у самых ворот разглядела в глазах у Ми Шэн’а жестокие искры. Такие же как у отца.

– Драться будешь?

– Не буду, – тот снова мотнул головой. – Мы там в прятки сыграем.

Ми Шэн затащил Сяо Вань на вершину сверкающей кучи и с силой вдавил лицом в рис.

– Спрячься здесь, а Чай Шэн тебя будет искать, – говорил, задыхаясь, Ми Шэн. – Будешь тихо лежать, и никто не найдет. Мамка с папой, и те не отыщут.

Послушно зарывшись в зерно, так что сверху осталась одна голова с перевитою красною нитью косичкой, сестра прошептала:

– Пусть ищет быстрее: дышать тяжело.

– Не пойдет, – старший брат подтащил к ней наполненный рисом мешок. – Голова на виду. Так Чай Шэн тебя сможет увидеть.

Накрыв Сяо Вань, белоснежный поток поглотил во мгновение ока головку с косицей. Дрожа, осыпаясь, сверкающий холмик ходил ходуном – Сяо Вань еще билась под ним – но затем, будто бы отвердев, он застыл, и мертвецкая, странная тишь воцарилась в амбаре.

Ми Шэн хорошо понимал, что навлек на себя тьму несчастий, но в сердце давно был готов ко всему. Он закрыл дверь в амбар, подхватил свою школьную сумку и бросился прочь из лабаза. Промчавшись сквозь залу, Ми Шэн разглядел, как отец вместе с парой работников взвешивал рис для затянутых в форму солдат. Мать, усевшись за стойкой, вязала крючком шерстяную бордовую кофту. Он знал, она вяжет ему. Ему так не хотелось носить эту кофточку.

В полдень У Лун и работник пришли за товаром в амбар. После нескольких взмахов железной лопаты над кучей зерна показалась обвитая красною нитью косичка. Рис с шорохом сыпался вниз, и вдруг сверху к подножью сверкающей кучи скатилось согбенное тельце со страшным, синюшно-пурпурным лицом. Подхватив Сяо Вань, У Лун сунул ей палец под ноздри – дыхания не было. Окоченевшая ручка сжимала скакалку.

Нежданное бедствие чуть не лишило рассудка Ци Юнь. Она прежде с трудом сохраняла присутствие духа, а ныне душевные силы её в один миг «превратились в куски черепицы». Без всхлипов и стонов, сжимая в руках ледяное недвижное тельце, Ци Юнь дожидалась Ми Шэн’а у в хода лабаз. Сновавшие мимо прохожие – слухи о смерти ребенка еще не успели разлиться по улице Каменщиков – полагали, что мать просто греет свое захворавшее чадо на солнце.

Ми Шэн, убежав неизвестно куда, не вернулся в лабаз. День на третий У Лун, положив Сяо Вань в наспех сбитый из тоненьких досочек гроб, приколачивал крышку.

– Я видел Ми Шэн’а, – сказал вдруг работник. – На пристани. Он мандарины гнилые с земли подбирал. Я окликнул его, так он бросился прочь и швырнул в меня камень.

– Найди и верни! – зарыдала Ци Юнь, барабаня по хлипкому гробу. – Пусть вместе здесь спят, и Чай Шэн’а сюда положи. Я устала от них, ни один мне нужен.

– Устала, сама полезай, – У Лун выплюнул гвоздь изо рта. – Я для всех вас могу домовину сварганить.

У Лун нашел сына в порту крепко спящим в бочонке из-под керосина. На черном от грязи замасленном личике даже во сне проступали смятенье и страх.

– Ты и вправду похож на меня, – У Лун стиснул Ми Шэн’а в объятьях. – Но рисом родную сестру придушить... Как в столь малых летах до убийства додумался?

На переломе ноги настояла Ци Юнь. У Лун снова подвесил Ми Шэн’а под крышей гостиной, а та голосила:

– Прибей его! Ногу сломай!! Пусть запомнит урок.

У Лун взвесил в руках «серебром отливающий» шест: