Рис

– Что это за жизнь? Только мука и боль. Лучше смерть: так хотя бы спокойней.

Отчасти «робея в смущеньи отверзнуть уста», отчасти страшась осложнить ход болезни – она уповала на то, что, окрепнув, хозяин опять возьмет в руки лабаз – Ци Юнь не решилась поведать отцу о ночном происшествии. Но через день, войдя в спальню больного, она обомлела – лежащий в кровати хозяин сжимал в руках старый, изъеденный ржою топор. Подбежав к его ложу, Ци Юнь отняла здоровенный колун:

– Да на что он тебе?

Посмотрев на нее парой мутных безжизненных глаз, тот мотнул головой:

– Для тебя. Я вчера с ним полночи возился. Зубами в кровать затащил.

– И зачем мне топор? Скоро лето, поленья не надо колоть...

– Расколи этой псине башку, – устремив в пустоту отрешенный невидящий взгляд, еле слышно промямлил хозяин. – Еще раз пристанет, ты череп ему расколи. Сам я встать не могу, расколи за меня.

Ци Юнь с мертвенно бледным лицом запихнула топор под кровать и, поднявшись, взялась как ни в чем не бывало выравнивать ком одеяла:

– Я вижу, твой ум помутился, отец. Ты спокойно лежи, о семейных делах не заботься. А с ним я управлюсь.

– Он рода нашего «зловещая звезда». Не погасим ее, и род Фэн канет в бездну несчастий, – хозяин с мучительным вздохом сомкнул докрасна воспаленные, с мутными бельмами на роговицах глаза. – Это жадность моя. Ведь пираты-то золотом ляна[13] четыре всего запросили. Я дал только два...

– Прекрати! – сдвинув брови, Ци Юнь перебила отца. – От всех вас уже душу воротит.

– Я просчитался, впустив его в дом, – продолжал изливать разъедавшую сердце досаду хозяин. – Я же не знал, это бешенный пес: бей, лупи – всё равно не прогонишь. Я же не знал, это злая звезда. Рано ль поздно он сгубит лабаз.

– Ну и пусть его сгубит! – Ци Юнь, размахнувшись, в безудержном гневе разбила полночный горшок о ступени крыльца. – Хоть спокойнее станет. Я больше не вынесу жизни такой. Выйду замуж, вы кучу вонючую сами сто лет разгребайте.

Таскавшие рис от тележек в амбар работяги вдруг подняли гам. Из мешка вместе с рисом на кучу зерна выпал мертвый ребенок. Большие в заплатках штаны, вздутый мяч обнаженного брюха, синюшнее с красным отливом лицо, ледяные оплывшие члены. В сведенных горстях чуть присыпанный зернами трупик сжимал свежий рис.

Прослышав в чем дело, в амбар заявился У Лун. Опустившись на корточки у бездыханного тельца, он всунул без тени испуга на смуглом лице большой палец ребенку меж губ. Растворившийся рот был набит пожелтевшими зернами риса. Потыкав рукой в потерявший упругость живот, У Лун тихо промолвил:

– От риса сырого до смерти раздуло: сожрал пол мешка.

– Вот несчастье! – у кучи зерна бестолково топталась Ци Юнь, не дерзавшая даже взглянуть на недвижное тело. – В мешок-то забрался зачем?

– Чтобы есть, – обернувшись к Ци Юнь, У Лун вперил в нее жесткий взгляд. – Он голодный был, что тут не ясно?

– Так вынеси вон побыстрей! – Ци Юнь, выйдя во двор, оглядела торговую залу. – В мешок только сунь: покупатели все разбегутся.

– Да где тебе, дуре, понять. Ты хоть день голодала? – У Лун запихнул труп в мешок, водрузил груз на плечи, направился к выходу.

– В ров его выбрось, – вдогонку велела Ци Юнь. – И смотри, чтоб никто не увидел.

– Чего суетишься? Ты что ль удавила его? – огрызнулся кипевший от злости У Лун. – Его рисом раздуло. Понятно?

Испускавший холодный дух смерти мешок тяжелел с каждым шагом. Добравшись до рва, У Лун сбросил его на траву, напоследок решив еще раз оглядеть труп ребенка. У Лун распустил бичеву, отвернул мешковину, и перед глазами предстало спокойное, темно-пурпурных оттенков лицо. Захлебнувшийся рисом малыш, может статься, и ты убежал из залитого мутной водою селения Кленов и Ив? Сжав в руках ледяную головку, он, словно желая навеки запомнить ее жуткий вид, еще долго смотрел в мертвый лик малыша. Наконец, приподнявшись, У Лун оторвал неподъемный мешок от земли, и еще один труп канул в мутное чрево забитого мусором рва. У Лун думал, что вешние воды вольются в Великий Поток[24], и малыш, обретя «погребенье в утробах прожорливых рыб», будет вечно скитаться средь бурной стремнины.

У Лун, свесив голову, плелся по улице Каменщиков. Бубенцы старой пагоды громко звенели на сильном ветру, окруженный толпою работник закусочной жарил воробушков в старом казане – всё в мире как прежде. У Лун засопел, оттирая полою глаза.

– Эй, У Лун! – закричала из лавки Чжи Юнь, накупившая рисовой выпечки. – Ну-ка домой помоги отнести.

Не расслышав, тот плелся, как прежде, с опущенной вниз головой, со скривленными набок плечами. Чжи Юнь еле-еле его догнала:

– Ты поможешь мне, нет?

У Лун, словно очнувшись от сна, посмотрел на Чжи Юнь, облизал пересохшие губы:

– Не знаешь, людей сколько в день умирает?

Чжи Юнь обомлела: У Лун походил на того, кто гуляет во сне, и вдобавок в глазницах его набухали тяжелые капли.

– На кой тебе это? Откуда мне знать? Я, по-твоему, кто? Преисподней владыка?

«Девять приемов лекарственных трав» не несли облегченья. Напротив, владельцу лабаза Большого Гуся с каждым днем становилось всё хуже. От частых запоров иссохшее тело причудливо вздулось – жизнь теплилась в нем, как свеча на ветру. Он ещё открывал впалый рот, когда младшая дочь подносила дымящийся темный отвар, но лекарство стекало на шею: хозяин забыл, как глотать. Обтирая рукой подбородок отца, Ци Юнь осознавала, что дни его можно исчислить по пальцам.

Во время последнего, краткого, словно закат, просветления духа хозяин спешил завершить все земные дела. Младшей дочери он передал связку медных ключей от лабаза, поведав о тайных местах, где упрятаны золото и серебро. Очень долго, тревожно-отчаянным взглядом осматривал грузное тело Чжи Юнь:

– О тебе беспокоюсь я: на мужиков больно падка. Они-то тебя и погубят.

Последним к постели был призван У Лун. Печать подступающей смерти на тощем лице старика показалась У Лун’у знакомой. Как будто бы с дня первой встречи он чувствовал мертвенный дух. Подцепив на крючок синий полог кровати, У Лун хладнокровно рассматривал лик умиравшего.

– Ближе. Приблизься, У Лун. Я скажу пару слов.

Наклонившись, У Лун вдруг увидел – хозяин немыслимым образом приподнимает давно неподвижную руку.

– Скотина паршивая! Злая звезда!! – грязный ноготь проткнул роговицу У Лун’а.

Казалось, что левое око разбилось на тысячу мелких частей. Капли брызнувшей крови окрасили щеку. Но мог ли он знать, что лежащий на смертном одре замышляет паскудное дело? Как мог он предвидеть, что тот еще может поднять омертвевшую длань?

– Продолжай! – заревев низким басом от боли, У Лун стал трясти широченное, красного дерева ложе. – Еще один глаз у меня. И елда. Ты их тоже проткни!

Сотрясаясь всем телом, хозяин сомкнул свои очи. В пылу исступленного гнева У Лун разобрал звук забулькавшей в горле слюны. Гнев мгновенно прошел. У Лун вышел из спальни, прикрыв пятерней левый глаз. На дворе две сестры раздирали на ленточки белую ткань. Подобрав с земли пару обрывков, он вытер одним кровь с лица, опоясал другой вокруг стана:

– Издох старый хрыч. Выбил глаз мне и умер счастливым.

Ринувшись в спальню, Ци Юнь, не разжав кулачка, увлекла за собою отрез белой ткани. За ней поспешила Чжи Юнь, и среди гробовой тишины вдруг раздался то низкий, то вновь высоченный скулеж погребального плача. Работники, выбежав из переполненной залы на крик, натолкнулись у вороха белых клочков на зажавшего око У Лун’а:

– Отныне лабаз мне подавно прокорм обеспечить обязан: старик меня глаза лишил.

13

Лян – весовая единица для золота и серебра.

24

Великий Поток – нижнее течение Янцзы.