Рис

– Я сегодня особенно зол, всех к чертям повыбрасываю.

Соскочив наконец-то с дивана, Чжи Юнь, оступаясь, помчалась во двор, обхватила за ствол здоровенную яблоню и принялась очень громко блевать и еще громче плакать. Ветви, лишенные листьев, тряслись в полоумном, неистовом танце. На крытых верандах, с обеих сторон обрамляющих двор, показались следившие за представлением люди.

– Ну, мужики! Песьеглазые вы мужики!! – неустанно вопила Чжи Юнь, вызывая улыбки у зрителей.

– Мало позору? До дому ступай! – за спиною бранилась сестра.

Обхватив ствол руками, Чжи Юнь продолжала стенать, возводя к небосводу глаза. И в тот горестный миг в её черных зрачках как и прежде сверкал чудный блеск драгоценных каменьев.

– Не слышала, что досточтимый сказал? Он с тобой как с рыбешкой: натешился – выбросил. Думала, лучше других? Ты рыбешка несчастная, больше никто!

Накричавшись, Ци Юнь оглянулась на окна гостиной. Почтенный в обнимку с Второй госпожой поднимался по лестнице в сопровожденьи английской овчарки. Остолбенев на мгновение, Ци Юнь строгим тоном велела отцу:

– Ну, ступай же! Чего здесь торчать?

– Вот так взять и уйти? – на хозяйском лице проступила гримаса отчаянья. – Мы ж не сказали всего. Может, денег нам...

– Ты еще клянчить собрался? – Ци Юнь потащила отца к неохватным железным воротам. – Чего ему скажешь? Знай, нос зажимай, да дерьмище глотай. С кем тягаться надумал? Не знаешь, кто он, а кто мы?

Миновав под лукавыми взглядами слуг щель едва приоткрытых ворот, удручённый отец с постаревшим, скривленным от боли лицом плюнул в глотку гранитного льва. Погруженные в мрачные мысли, Ци Юнь и хозяин тащились вдоль длинной, увенчанной черным карнизом стены, окаймлявшей дворец господина. Где носит дешевку? Дворец уже был далеко позади, когда возле стены наконец показалась зеленая точка. Ципао[4] Чжи Юнь? Изумрудная тень доплелась до угла и пропала из виду.

Небо темнело, успели отужинать, а непутевая дочь не вернулась в лабаз. Прислонившись к воротам, хозяин оглядывал улицу Каменщиков. Ни единой души. Все лабазы и лавки закрыты. В окнах, заклеенных белой бумагой, одна за другой загораются тусклые свечи. Ветер, «скобля мостовую», несет по замызганной грязью брусчатке обрывки бумаги и перья. Насколько мог вспомнить хозяин, зима каждый год приносила несчастья: зимою истлела в чахотке жена, зимой из-за трудностей с рисом едва не закрылся лабаз, зимой по ночам колотили в ворота голодные нищие. Этой зимою молва о брюхатой Чжи Юнь разольется по улице Каменщиков.

– Ты ... сходи-ка, сестру поищи,  – отец робко вошел в спальню младшей сестры. – Чжи Юнь бестолочь с детства: боюсь, бестолковое дело затеет.

– Пусть в реку сигает, я плакать не стану, – Ци Юнь повернулась спиною к отцу. – Мне давно на нее наплевать. Не пойду.

– Видно, хочешь, чтоб я самолично поперся? – хозяин уставился в спину Ци Юнь негодующим взглядом. – И что я за грех в прошлой жизни содеял, что вместо наследника двух бессердечных дешевок сумел настрогать? Проку нет никакого, одни лишь несчастья приносите.

– Сказано же, не пойду, – подобрав зубочистку, Ци Юнь принялась ковыряться в зубах, засверкавших под тусклою лампой. – У Лун’а пошлем. Пусть поищет дешевку.

Ци Юнь второй раз прокричала у кузницы имя У Лун’а. Скрипучая дверь приоткрылась, сверкнула обритая в ноль голова, а затем и все тело без явной охоты протиснулось в щель... Тут Ци Юнь разглядела – У Лун впопыхах оправляет штаны.

– Что за гадостью там...

Тот неловко хихикнул:

– Не гадость, забава. Они стали меряться, ну и с меня...

– Что с тебя? Чем там мерились?

– Этим... елдой, – поперхнувшись, У Лун, продолжал уже голосом громким и ясным. – Насильно штаны с меня сняли!

– Да чтоб ты издох! – покраснев, отвернулась Ци Юнь. – Только ешь задарма, да от дела лытаешь. А эти, что в кузнице – шайка.

– От дела лытаю? Ночами? – пытаясь согреться, топтался на месте У Лун. – Вы, барышня, видно, меня в холодину такую хотите куда-то послать?

– Чжи Юнь не вернулась домой. Так найди и верни, – Ци Юнь, обернувшись к У Лун’у, нахмурила брови. – Чего? Неохота?

– Что, прям в особняк? Мне к воротам приблизиться духу не хватит.

– Она в это пекло не сунется боле. Ищи в другом месте. Глазенками что разморгался? – Ци Юнь в нетерпеньи пихнула У Лун’а. –  Ступай!

Вжав голову в плечи, объявши промерзшее тело руками, У Лун нерешительно плелся по улице Каменщиков. Что-то явно стряслось. Размышляя о жизни семейства, он быстро пришел к очень близкому к истине выводу – достопочтенный оставил Чжи Юнь. И вполне ожидаемо: ведь таковы мужики – что легко им дается, легко приедается. Женщины не исключение. Вот он и бросил Чжи Юнь. Взял и вышвырнул вон, несмотря на объемистый зад и высокие груди. Теперь она словно лежащий в пыли у дороги красивый, но драный платок. Не известно еще, кто ее подберет.

Северный ветер бил прямо в лицо, принося с собой стынь родников и колодцев. Кривые, в ухабах и ямах проулки. Кривые столбы фонарей. Яйцевидные тусклые лампы. Снующие вместе и порознь, одетые в пестрый вечерний наряд мужики и бабьё со следами распутства на лицах. У Лун уже свыкся с душком городской суеты. Сунув голову в двери борделя под длинной гирляндой больших фонарей, У Лун не успел оглядеться, как сонная девка схватила его пятерней за обритое темя, промямлив скрипучим мужским голоском:

– Заходи, развлекайся. Недорого.

Красные губы ее приоткрытого рта походили на пару опавших и слипшихся листьев. У Лун промычав что-то вроде «совсем денег нет», поднырнул под двумя фонарями и, выскочив вон, отбежал на десяток шагов. На душе было гадко.

– Вонючая шлюха!

Он тронул холодной, как талые воды, рукой необычно горячую щеку.

– Вонючие шлюхи, имел я всех вас! – чертыхался У Лун, ударяя себе по щекам.

Чертов северный пригород. Столько водилось здесь легкого нрава девиц, сколько дома, в селении Кленов и Ив, не росло на полях всходов риса. Похоже, что шлюхи взрастают из каждой блудливой елды. Ну и пусть. Мне на них наплевать.

В кинотеатре как раз завершился показ, и все зрители плотной толпой разом хлынули через стеклянные двери. У Лун, оглянувшись, заметил зажатую в давке Чжи Юнь в её броском зеленом ципао. Под ручку с Чжи Юнь, утиравшей платочком слезу – вероятно, проплакала все представленье – У Лун разглядел мужичонку. Уже подцепила кого-то, полдня не прошло. Если в зале Чжи Юнь и рыдала, то выйдя на улицу, с томной улыбкой на бледном лице она строила глазки.

– Чжи Юнь! – заорал во весь голос У Лун, привлекая брезгливые взгляды.

Плевать. Он приставил ладони ко рту, наклонился вперед, набрал в легкие воздуха:

– Старшая барышня!!

Та подвела мужичонку к У Лун’у:

– Чего разорался? Я только с показа: трагично, слезливо, чувствительно. Ты же как чёрт здесь орешь.

– Возвращайтесь домой. Я искал вас. Все ноги стоптал.

– Ты искал меня? Я не терялась, – Чжи Юнь, засмеявшись в ладошку, толкнула поклонника. – Топай, давай: домочадцы меня обыскались. Смотри, чтоб мужик мой тебя не побил. Эх, и сильный же он у меня.

– Твой мужик? – мужичонка брезгливо взглянул на нескладные туфли, обвислые, не по размеру штаны, мешковатую куртку У Лун’а. – Я так и поверил. Мы завтра где встретимся?

– Пшёл! Ты свое получил, – Чжи Юнь, шаркнув подошвой по коже его до слепящего блеска начищенных туфель, опять ухмыльнулась. – У Лун, не отстанет, побей. Я терпеть не могу приставал.

У Лун молча уставился прямо в лицо ухажеру. Отпрянув на пару шагов, тот испуганно бросился прочь, чтобы скрыться во тьме прилегавшего к театру проулка. Чжи Юнь колотила в ладоши:

4

Ципао – длинное, в талию платье со стоячим воротником и широкой правой полой.