ОТКРОВЕННО. Автобиография

Затем кто-то грубо выталкивает меня из мира грез, требуя попозировать для групповой фотографии. Сверкает вспышка. Сегодняшнее событие - счастливое и одновременно пугающее: ведь столько еще предстоит сделать! Школу нужно создать, получить лицензию, найти финансирование - словом, битва будет долгой. Если бы не моя отчаянная попытка вернуть свое место в теннисе, восстановить здоровье и душевное равновесие, если бы не очевидные успехи, достигнутые на этом пути в последние несколько месяцев, не уверен, что у меня хватило бы духу взяться за это.

Все интересуются, где Брук, почему она не пришла на церемонию. Я отвечаю правду: я не знаю.

НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР, последние часы 1998 года. Мы с Брук устраиваем традиционную новогоднюю вечеринку. Неважно, сколь далеки мы друг от друга: она настаивает, чтобы в праздничные дни мы не демонстрировали своих разногласий друзьям и родным. Как будто мы - актеры, а наши гости - публика. Но, даже когда зрители расходятся, Брук продолжает играть и я - вслед за ней. За несколько часов до появления приглашенных мы проводим что-то вроде репетиции в костюмах: пытаемся казаться счастливыми. И потом, когда все расходятся, все равно притворяемся: это уже больше похоже на вечеринку для труппы.

Сегодня друзей и родных Брук среди публики будет больше, чем моих. Один из членов ее когорты -новый пес, питбуль-альбинос по имени Сэм. Он рычит на моих друзей столь усердно, как будто Брук вкратце поведала ему, что она на самом деле о них думает.

Мы с Джей Пи сидим в углу гостиной и пристально смотрим на пса. Тот, в свою очередь, пялится на нас.

- Было бы круто, если бы эта собака сидела здесь, - говорит Джей Пи, показывая на место у моих ног.

Я смеюсь.

- Нет, правда. Сейчас это совершенно бессмысленная собака, не твоя собака. Не твой дом. Не твоя жизнь…

- Хм.

- Андре, этот стул украшен красными цветочками.

Я смотрю на стул, на котором сидит Джей Пи, словно впервые вижу его.

- Красные цветочки, Андре, - повторяет Джей Пи. - Красные цветочки.

ПОКА Я СОБИРАЮСЬ на Открытый чемпионат Австралии 1999 года, Брук хмурится и бесцельно бродит по дому. Ее раздражают мои попытки вернуться в спорт. С учетом наших напряженных отношений вряд ли ее волнует мой предстоящий отъезд. Но ее раздражает пустая, как она считает, трата моего времени. При этом она явно не чувствует одиночества.

Я прощаюсь с ней, она желает мне успеха.

Я дохожу до шестнадцатого раунда. В ночь перед игрой звоню Брук.

- Все это так трудно, - вздыхает она.

- Что все?

- Все. Мы с тобой.

- Да, правда.

- Мы так далеко друг от друга.

- Австралия далеко, да.

- Нет, не то. Даже если мы в одной комнате, мы все равно далеко друг от друга.

«Ты назвала всех моих друзей «шипами» и «прилипалами», - думаю я. - Разумеется, после этого мы далеки друг от друга».

- Я знаю, - говорю я вслух.

- Когда ты вернешься, нам надо поговорить. Обязательно.

- О чем?

- Когда ты вернешься, - повторяет она. Кажется, она очень взволнована. Неужели она плачет?

- С кем ты играешь? - Брук решила сменить тему.

Я называю имя моего соперника. Брук в жизни не отличала эти имена друг от друга и не знает, что за человек стоит за каждым из них.

- Вас покажут по телевизору? - спрашивает она.

- Не знаю. Может быть.

- Я посмотрю.

- Хорошо. Спокойной ночи.

Несколько часов спустя я играю со Спэйди, тем самым, с которым играл тренировочный матч в новогодние праздники год назад. Он выступает вдвое хуже меня. В свои лучшие дни я бы победил его с линейкой в руках. Но тридцать две недели из последних пятидесяти двух я провел в путешествиях, и это не считая тренировок с Джилом, работы, связанной со школой, и семейных проблем. У меня не выходит из головы телефонный разговор с Брук. Спэйди обыгрывает меня в четырех сетах.

Газеты безжалостны. Они напоминают, что из последних шести турниров Большого шлема я стабильно вылетал на самых ранних этапах. Что ж, зато честно. Но они также пишут, что я выставляю себя на посмешище. «Что-то он подзадержался на сцене, - ерничает пресса. - Похоже, Агасси не в силах понять, когда подходит время прощаться. Он выиграл три Шлема. Ему почти двадцать девять. Сколько еще он намерен играть?»

И каждая вторая статья начинается с избитой фразы: «В то время как его ровесники уже подумывают уходить на покой…»

Я ПОЯВЛЯЮСЬ В ДВЕРЯХ и зову Брук. Тишина. Сейчас позднее утро, она наверняка уже на студии. Я целый день жду, пока Брук появится дома. Пытаюсь расслабиться, однако питбуль-альбинос, злобно провожающий меня взглядом, не способствует отдыху.

Брук появляется, когда на улице уже сгустился мрак. Погода испортилась. Начинается дождливый, неприветливый вечер. Она предлагает сходить поужинать.

- Суши?

- Прекрасно.

Мы едем в один из наших любимых ресторанов - Matsushita и присаживаемся в баре. Я голоден. Заказываю сашими из голубого тунца, роллы с крабом, желтохвостом, огурцом и авокадо. Брук вздыхает:

- Ты вечно заказываешь одно и то же.

Я слишком голоден и устал, чтобы придавать значение ее замечаниям. Она снова вздыхает.

- Что не так?

- Я просто не могу смотреть тебе в глаза.

В ее глазах слезы.

- Брук?

- Правда, я не могу на тебя смотреть.

- Ну, что ты, не надо. Вдохни поглубже. Пожалуйста, прошу тебя, постарайся не плакать. Давай попросим счет и пойдем отсюда. Поговорим об этом дома.

Не знаю почему, но после всего, что газеты вывалили на меня за последние дни, мне все же не хочется, чтобы завтрашние номера пестрели сообщениями о том, что я был замечен ссорящимся с женой.

В машине Брук продолжает плакать.

- Я несчастна, - всхлипывает она. - Мы несчастны. И я не знаю, сможем ли мы быть счастливыми, если останемся вместе.

Вот, значит, что. Вот оно.

Я вхожу в дом, словно зомби. Достаю костюм из гардероба: вещи там расположены в столь идеальном порядке, что на это страшновато смотреть. Начинаю понимать, как тяжело, должно быть, приходилось Брук, вынужденной жить с моими поражениями, приступами молчания, взлетами и падениями. Но, кроме того, замечаю: в этом гардеробе моим вещам отведено до смешного мало места. Что ж, символично. Я вспоминаю слова Джей Пи: «Это не твой дом».

Хватаю несколько вешалок со своей одеждой и спускаюсь вниз.

Брук сидит на кухне, всхлипывая. Не плачет, как в ресторане и в машине, а всхлипывает. Она сидит у разделочного стола на табурете, как на островке. Снова на острове. Так или иначе, проводить время вместе нам удается только на островах. И мы сами - острова. Два острова. Не могу вспомнить, когда было иначе.

- Что ты делаешь? - спрашивает она. - Что происходит?

- Ты о чем? Я ухожу.

- На улице дождь. Подожди до утра.

- Зачем? Надо жить настоящим.

Я собираю самое необходимое: одежду, блендер, ямайский кофе, френч пресс - и подарок, который недавно сделала мне Брук. Это та самая пугающая картина, которая много лет назад так поразила нас с Фили в Лувре. Она заплатила художнику, чтобы он сделал точную копию. Я смотрю на мужчину, который хватается за скалу. Как ему удалось до сих пор не упасть? Забрасываю вещи на заднее сиденье авто - недавно купленного «кадиллака» с откидной крышей. Он сделан в 1976-м - последнем году, когда выпускались машины этой серии. Машина ослепительно-белого цвета - поэтому я назвал ее Лили. Поворачиваю ключ в замке зажигания, и на приборной панели загораются огоньки, как на корпусе старого телевизора. На одометре 37 тысяч километров. Лили - моя полная противоположность. Старая, но с небольшим пробегом.

Я вылетаю на шоссе.

В километре от дома начинаю плакать. Сквозь слезы и наползающий туман едва могу разглядеть хромированную фигурку на капоте своей машины. Но продолжаю ехать до самого Сан-Бернардино. К этому времени туман сменился снегом, и проезд через горы закрыли. Я звоню Перри, чтобы узнать, существует ли другой путь в Вегас.