ОТКРОВЕННО. Автобиография

Следующий мой визит - в магазин игрушек, в секцию, где продают приспособления для плавания. Покупаю резиновую надувную трубу, аккуратно подкладываю ее под Касси, уложив голову по центру, а затем осторожно надуваю. Голова девочки медленно приподнимается, шея при этом остается неподвижной. Взгляд, полный облегчения, радости, благодарности освещает ее лицо, и в этой мужественной маленькой девочке я вижу то, что так давно искал: улыбка, с которой она принимает страдания, моя помощь в облегчении ее участи - именно в этом и кроется первопричина всего. Сколько раз я мог уже понять это! Именно для этого мы здесь - чтобы бороться с болью и, по возможности, облегчать страдания других. Так просто. И так трудно это понять.

Джил смотрит на нас с Касси, и у него на щеках блестят слезы.

Позднее, когда Касси уснула, а Джил клюет носом, устроившись в углу палаты, я сижу на стуле с жесткой спинкой и, раскрыв на коленях блокнот, пишу письмо в Ассоциацию. Письмо это - сплошная ложь, кое- где перемежающаяся крупицами правды.

Я признаюсь, что в моем организме были наркотики, однако заявляю, что никогда сознательно не принимал их. Я пишу, что Слим, мой администратор, которого я уже уволил, - известный торговец наркотиками; он периодически подмешивал себе метамфетамин в содовую (и это правда). Потом перехожу к главной порции лжи: заявляю, что не так давно по ошибке отпил из его стакана воду с наркотиками и таким образом, не желая того, принял дозу. Я утверждаю, что почувствовал все симптомы опьянения, однако надеялся, что наркотики быстро выйдут из моего организма, чего, к несчастью, не случилось.

Я прошу о понимании и снисхождении, торопливо дописывая концовку: «… Искренне и с уважением».

Сижу с письмом в руках и смотрю на лицо Касси. Конечно, мне стыдно. Я всегда предпочитал говорить правду. Вру я, как правило, неосознанно или самому себе. Но я будто вижу, какими глазами посмотрит на меня Касси, узнав, что дядя Андре - наркоман, отлученный за это на три месяца от игры в теннис, затем представляю себе миллионы лиц, глядящих на меня с тем же выражением, - и не могу придумать, что мне поможет, кроме лжи.

Обещаю себе, что эта ложь станет последней. Я отправлю письмо и этим ограничусь. Пусть остальным занимаются мои юристы. Не буду выступать перед комиссией, где мне придется лгать людям в лицо. Я не буду лгать об этой истории публично. Сейчас отошлю письмо, после чего положусь на судьбу и людей в дорогих костюмах. Если они смогут решить проблему тихо, без шума - прекрасно. Если нет, я смирюсь с тем, что меня ждет.

Просыпается Джил. Сложив письмо, я выхожу вместе с ним в холл.

В свете флуоресцентных ламп Джил выглядит еще более опустошенным. Он кажется - и я не могу в это поверить - слабым. Я совсем забыл, что именно в больничных коридорах мы постигаем истинный смысл жизни. Я обнимаю его, говорю, что люблю и что вместе мы преодолеем эту беду.

Он кивает, благодарит, бормочет что-то бессвязное. Мы долго молчим. Глаза Джила словно смотрят в бездну. Ему необходимо отвлечься, он должен поговорить о чем угодно, только не о терзающих его страхах.

Я рассказываю, что решил вновь вернуться к серьезным занятиям теннисом, начав с самых нижних ступеней, чтобы затем пробиться обратно на вершину. Касси вдохновила меня на это.

Джил говорит, что хотел бы помочь мне.

- Тебе и так есть чем заняться.

- Эй, ты должен стоять на моих плечах, помнишь? Дотянешься?

Я поражен тем, что он все еще сохраняет веру в меня, хотя я дал ему столько поводов для разочарований. Мне двадцать семь, в этом возрасте карьера теннисиста уже движется к закату. А я говорю о втором шансе - и Джил даже бровью не ведет.

- Давай рискнем, - произносит он. - Я в деле.

МЫ НАЧИНАЕМ с самого начала, будто я - подросток, никогда всерьез не занимавшийся спортом. Так и есть - я толстый, медлительный и слабый, как котенок. За год я едва ли брал в руки гантели. Самое тяжелое, что мне приходилось поднимать за последнее время, это кондиционер для Касси. Мне придется вновь раскрывать возможности своего тела, аккуратно и постепенно возвращая ему былую силу.

Для начала мы садимся поговорить у Джила в зале. Я устроился на скамье, Джил облокотился на тренажер. Я честно рассказываю обо всем, что успел натворить со своим телом. О наркотиках, о дисквалификации. Не могу просить Джила вытащить меня из трясины, пока он не поймет, насколько глубоко я увяз. Кажется, он поражен и раздавлен не меньше, чем там, в палате своей дочери. Джил всегда напоминал мне атланта, и сейчас при взгляде на него кажется, что ему на плечи свалился тяжким грузом весь наш мир. Он будто держит на своих плечах жизни шести миллиардов человек. Его голос срывается.

Я еще никогда не был так противен самому себе.

Заверяю Джила, что завязал с наркотиками, что никогда больше к ним не притронусь. Джил прокашливается, благодарит меня за честность - после чего считает торжественную часть законченной:

- Где ты был, неважно. Важно, куда ты будешь двигаться.

- Куда мы будем двигаться!

- Точно!

Он подробно расписывает план занятий, составляет для меня диету.

- И больше не проси о снисхождении! - добавляет он. - Никакого фастфуда, никаких поблажек, никаких нарушений. И даже алкоголь придется сократить.

Кроме того, по плану Джила, мне предстоит придерживаться строгого графика. Еда, тренировка, поднятие тяжестей, теннисный корт - все - в определенные часы.

В мою жизнь добавит аскетизма и то, что теперь я буду реже видеться с женой. Интересно, заметит ли она это?

МЕСЯЦ ПРОХОДИТ в тяжелых, изматывающих занятиях с Джилом, вызывающих в памяти наш тренировочный лагерь 1995 года. Теперь мне предстоит турнир местного уровня: я стартую с самой нижней ступени профессионального тенниса. Победитель получает чек на 3500 долларов. Болельщиков на трибунах меньше, чем в удачный день собирается на школьном футбольном поле. Дело происходит на стадионе Университета Невады: знакомая местность, но крайне непривычная ситуация. Пока Джил паркует машину, я размышляю о том, чего достиг, а чего - не сумел. На этих кортах я играл, когда мне было семь лет. Сюда я приехал в тот день, когда Джил уволился, чтобы работать со мной. Я стоял здесь, у входа в его офис, от волнения подпрыгивая на одной ноге, пораженный открывшимися перспективами. И вот теперь, в нескольких шагах от этого места, я играю с дилетантами и сбитыми летчиками.

Такими, как я сам.

На турнире подобного уровня все делается быстро, особенно это заметно в комнате отдыха для игроков. Еда, предлагаемая перед матчем, напоминает паек, выдаваемый в самолете: резиновый цыпленок, переваренные овощи, вода без газа. Когда-то, давным-давно, на турнирах Большого шлема я, помнится, неспешно проходил вдоль бесконечных столов с закусками, переговариваясь с поварами в белых колпаках, пока те готовили для меня воздушный омлет и домашнюю пасту…

Увы, те времена прошли.

Унижения, однако, на этом не заканчиваются. На подобных турнирах очень мало мальчиков, подающих мячи. Естественно: ведь с мячами здесь напряженка. Каждому игроку положены лишь три штуки на весь матч. По обе стороны от корта тянется длинный ряд других кортов, на которых идут параллельные матчи. Подбрасывая мяч для подачи, вы видите игроков слева и справа, слышите, как они спорят. Никого не волнует, что они мешают вам сконцентрироваться. Все плевать хотели на вас и вашу концентрацию. То и дело мяч скачет мимо ваших ног, и вы слышите с соседнего корта возглас: «Помогите, пожалуйста!» Вы должны тут же бросить свои дела и перекинуть мячик обратно. Я вновь выступаю в роли мальчика, подающего мячи.

Кроме того, по ходу игры сами теннисисты управляют табло. Вручную. Во время смены площадок я меняю на табло маленькие пластиковые цифры, похожие на детали детской игры. Болельщики смеются и выкрикивают оскорбления. Как низко, оказывается, могут пасть великие! «Имидж - все», да, парень? Чиновники высокого уровня открыто заявляют: Андре Агасси, участвующий в местных турнирах, - все равно что Брюс Спрингстин, играющий в баре на углу.