Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв.

Различия в обстановке и образе жизни двух зна­менитых монахов отражали разное понимание ими самой цели монашества. Нил Сорский и его соратни­ки стремились личным примером утвердить евангель­ские принципы доброты, бессребреничества и чело­веколюбия. «Стяжания же, иже по насилию от чужих трудов сбираема, вносити отнюд несть нам на ползу.. но яко яд смертоносен отбегати и отгоняти», — учил Нил Сорский[92]. Нил во многом походил на Сергия Радонежского. Оба они находили особую сладость в нищете и самоотречении. Однако монастырская ре­форма Сергия имела целью коллективное, общее «спасение». Внутри общежительного монастыря («ки­новии») царило принудительное равенство, отсутствие всякой собственности. В то же время сама киновия могла выступать как собственник, стяжатель имения. Оправданием накопительству служил известный те­зис: «богатство монастырей — нищих богатство».

Сам Сергий и его наиболее последовательный уче­ник Кирилл Белозерский, по-видимому, осуждали «владение селами». Но остальные «старцы» не отли­чались такой щепетильностью. Уже в конце XIV — первой четверти XV в. Троицкий монастырь, а вслед за ним другие «пустынные» киновии превращаются в крупных землевладельцев. В результате монастыри оказываются втянутыми в путы «мирских» отношений и конфликтов. Общежительные порядки в них осла­бевают, а кое-где и совсем исчезают. «К сожалению, общежитие как-то слабо прививалось в наших мона­стырях,— писал об этом времени известный церков­ный историк второй половины XIX в. архиепископ Макарий. — Даже лучшие из них, основанные Сер­гием Радонежским и его учениками на правилах об­щежительных, уже клонились к «лаврскому обычаю», то есть обычаю, по которому каждый инок живет осо­бо, сам собою»[93].

Стремясь предотвратить личное обогащение мона­хов за счет имуществ монастыря, такие ревнители «благочестия», как, например, тот же Иосиф Волоц-кий, вынуждены были вводить в своих обителях стро­жайшую дисциплину. Однако никакими запретами нельзя было удержать оголодавших иноков от со­блазна попользоваться за счет тугой монастырской мошны. Со временем монастырская реформа Сергия стала приносить далеко не те плоды, которых ожидал ее инициатор. «Пустынные» монастыри по образу жиз­ни стали приближаться к городским боярским и кня­жеским «богомольям».

Выход из создавшегося положения Нил Сорский видел в переводе монашеской жизни в русло «скит­ского жития». Побывав на Афоне, изучив практику древних синайских монастырей, Нил пришел к выво­ду, что только немногочисленные, по 2—3 человека, сообщества иноков могут жить в обстановке братской любви и подвижничества. По сравнению с казармен­ными порядками в киновиях обитатели скита поль­зовались гораздо большей личной свободой. Они мог­ли иметь кое-какую собственность, продавать плоды своего рукоделия, нанимать работников для мелких нужд. При этом «Устав» Нила Сорского категориче­ски запрещал принимать крупные вклады и пожерт­вования, использовать труд зависимых от монастыря людей. Нил отрицал необходимость раздачи милосты­ни, содержания нищих, так как именно это служило оправданием монастырского стяжательства. В итоге скит Нила Сорского оказывался полностью самостоя­тельным по отношению к «миру». Это давало воз­можность без помех приступить к главному для монаха занятию: «внутренней молитве», «умному дела­нию», нравственному очищению.

Стройная и по-своему красивая утопия Нила Сор-ского не изменила основного направления развития мо­настырской жизни на Руси.

Второе поколение нестяжателей оказалось несрав­ненно более практичным и политически активным, чем первое. Наиболее ярким его представителем стал Вассиан Патрикеев. Сосланный в конце 90-х годов в Кирилло-Белозерский монастырь, князь Василий Иванович Патрикеев, отпрыск знатной боярской семьи, лет десять спустя вернулся в Москву в мона­шеском обличьи. Во время своей ссылки он позна­комился с Нилом Сорским, увлекся его идеями. Посе­лившись в московском Симоновом монастыре, Вас­сиан жил открыто, принимая посетителей. Сам вели­кий князь Василий прислушивался к его суждениям.

Не слишком увлекаясь проблемой оптимального устройства иноческой общины и вполне равнодушно относясь к мистике и «умному деланию», Вассиан со­средоточился на критике Иосифа Волоцкого и его последователей. Вместе с приехавшим в Москву в 1518 г. афонским монахом Максимом Греком Вассиан перечитал множество старинных актов, церковно-юри-дических сборников, «Кормчих» в поисках доказа­тельств незаконности «владения селами». Максим предоставил Вассиану уточненные переводы грече­ских оригиналов многих канонических текстов.

Свои взгляды на монастырское землевладение Вассиан настойчиво внушал Василию III. «Аз вели­кому князю у монастырей села велю отъимати»,— откровенно признавался он[94].

Вассиан сочувствует тяжелому положению кресть­ян, живущих на монастырских землях. «Сребролюби­ем и алчностью побежденные, братьев наших убогих, живущих в селах наших, различным образом оскор­бляем, запросами неправедными притесняем их...» Он бросает упрек монастырским властям: «Сами же, раз­богатев сверх меры и питаясь ненасытно, сверх ино­ческой потребы, работающих на вас в селах христиан, братьев наших, нищетой крайней со свету сживаете».

Князь-инок прямо называет монастырские земли «чужими», принадлежащими иному, законному вла­дельцу. Кому же следует их вернуть: боярам, удельным князьям или великому князю? На этот вопрос Вассиан ее дает ответа.

Человек гуманистического склада, Вассиан питал отвращение к инквизиторским притязаниям Иосифа. Он хорошо понимал, к чему могут привести идеи во-лоцкого игумена. В своих посланиях Вассиан упрекал Иосифа в лицемерии, жестокости, сребролюбии, в раболепном преклонении перед великим князем. Уче­ник заволжских пустынников, Вассиан с глубоким уважением относился к индивидуальной духовной жизни человека. Ему претил казарменный дух, на­саждавшийся Иосифом в общежительных монастырях.

Великий князь Василий Иванович долгое время увлекался проповедью нестяжателей, восхищался чи­стотой их религиозно-нравственного идеала. Он от­крыл им дорогу к вершинам иерархической власти. Летом 1511 г. на митрополичий престол был возведен убежденный нестяжатель Варлаам. Он долгое время жил в Кирилло-Белозерском монастыре, среди мона­хов которого широко распространены были нестяжа­тельские воззрения. С 1506 г. Варлаам возглавлял Симонов монастырь, в котором позднее поселился Вассиан Патрикеев и куда для беседы с ним приез­жал сам великий князь Василий Иванович.

Взойдя на кафедру, Варлаам сместил ряд еписко­пов-иосифлян, заменив их «своими», близкими к не­стяжателям иерархами. Однако торжество нестяжа­телей было недолгим. Как и следовало ожидать, их погубила несговорчивость. Осенью 1521 г. Василий III решил расправиться с внуком мятежного Дмитрия Шемяки князем новгород-северским Василием Ивано­вичем Шемячичем. С этой целью предполагалось за­манить Шемячича в Москву, на переговоры и здесь арестовать. Однако Шемячич соглашался приехать к Василию III лишь при том условии, что митрополит Варлаам гарантирует его безопасность.

За полтора столетия до этих событий митрополит Алексей в схожей ситуации пошел на обман и дал Михаилу Тверскому «охранную грамоту». Варлаам оказался более разборчивым в средствах. Он отка­зался пойти на вероломство и в результате 17 декаб­ря 1521 г. вынужден был сложить с себя митрополи­чий белый клобук. Вскоре Варлаам был сослан в Уединенный    Спасо-Каменный    монастырь,   находившийся далеко за Вологдой, на небольшом острове посреди Кубенского озера.

В феврале 1522 г. митрополитом по воле великого князя стал игумен Иосифо-Волоцкого монастыря Да­ниил. Он быстро удалил из рядов высшего духовен­ства всех проникших туда нестяжателей. Так закон­чился краткий период расцвета нестяжательства, этого оригинального, смелого по тем временам тече­ния русской общественной мысли. Будущее сулило нестяжателям одни лишь гонения и расправы.

92

 Памятники древней письменности и искусства. Т. 179. Б/м. 1912. С. 6.

93

 Макарий, архиеп. История русской церкви. Т. VII. Кн. 2. СПб., 1874. С. 58.

94

 Цит. по: Синицы на  Н. В. Указ. соч. С. 91.