Возвращение из мрака

– Погоди, – поднял руку Яша Холера. – Того я люблю слушать. Хочу понять, почему он всю дорогу дыбится.

Понять и на сей раз не удалось. Сатаркин не сказал ничего путного, лишь предупредил, что начался передел собственности и всем честным людям надобно быть настороже. Его место на экране занял известный творческий интеллигент, писатель Курицын. Говорил как всегда раздраженно и презрительно, словно обращался к душевнобольным. «Поймите, наконец, уважаемые россияне! Пока не будет окончательно отменена смертная казнь, как во всех цивилизованных странах, преступники будут все больше ожесточаться. Им нечего терять. Убив единожды, будут убивать до бесконечности, и по-человечески это вполне объяснимо. Что один труп, что десяток – приговор одинаковый – вышка. Мы сами не оставляем им ни единого шанса. Слава богу, президент, кажется, начал прислушиваться…» В заключение сюжета «Вести» показали эксклюзивную съемку, сделанную незадолго до первой кончины Атаева. Знаменитый бизнесмен побывал на открытии хосписа для беспризорных детей, самолично перерезал огромными ножницами алую ленточку. Камера выхватила крупным планом породистое, бровастое, усатое лицо со сверкающими черными очами. Никаких признаков того, что бизнесмен предчувствует приближение грозного часа. Фоновой заставкой почему-то пустили душещипательный шлягер Газманова: «Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом…» Впечатление сильное. Сидоркин вырубил телевизор.

– Извини, Яков Николаевич, больше мочи нет смотреть… Но и так все ясно. Это Магомай, больше некому. Его почерк.

– Спорить не буду, – согласился Холера. – Если не передумаешь, через день-два получишь адресок.

– Спасибо, – поблагодарил майор.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

К новому 2001 году поголовье россиян заметно уменьшилось. Но еще не настолько, чтобы не ощущалось нехватки продовольствия. Особенно худо жили в провинциях, зимой вымерзали от холода с отключенным за чьи-то долги электричеством, летом спекались от жары, тонули в паводках, мужчины околевали от паленой водки, женщины страдали от экзотических инфекций, завезенных со всех концов света, по городам шатались толпы одичалых молодых наркоманов, мелкие и крупные паханы повсеместно занялись политикой, но в массе свой народец душевно успокоился, ибо правительство Касьянова-Кудрина-Грефа денно и нощно внушало, что в стране наступила долгожданная стабилизация, завещанная Черномырдиным, уровень жизни растет не по дням, а по часам, и осталось только продать землицу, железные дороги и энергоресурсы, довести плату за убогие жилища до ста процентов, как, словно по мановению волшебной палочки, наступит всеобщее благоденствие. Феномен российских реформ, приведший к полной дебилизации населения, во всех крупных научных центрах мира внимательно изучали, пытаясь постичь его мистический смысл, опасаясь, не является ли стремительное крушение великой империи провозвестником неизбежного и скорого конца света, но счастливые, как всегда уверенные в светлом будущем россияне об этом не задумывались, по той простой причине, что у большинства не было ни сил, ни желание заботиться о чем-либо еще, кроме как о хлебе насущном на завтрашний день. Сбылась, наконец, давняя мечта младореформаторов, чикагских мальчиков и девочек: пенсионеры, это вредоносное исчадие прошлых времен, дольше всех грезившее о каком-то справедливом социальном устройстве, естественным путем сократились настолько, что их можно было не принимать в расчет. Из новых, состарившихся уже в условиях рынка поколений, мало кто дотягивал до пенсионного возраста, когда появлялась охота бузить, но и тут правительство собиралось подстраховаться и принять закон об увеличении срока выхода на пенсию.

В один из ясных, жарких дней второй половины мая на Курском вокзале с поезда «Москва-Симферополь» сошел стройный молодой человек среднего роста и довольно примечательной наружности. Трое щебечущих девчушек, пробегавших мимо вагона, взявшись за руки, как бы невольно притормозили, и двое из них не выдержали и оглянулись. Молодой человек радостно заулыбался и поднял в салюте левую руку. Девчушки переглянулись, прыснули, одна показала ему язык, и помчались дальше. В правой руке он держал большой светло-коричневый кожаный чемодан, перехлестнутый ремнями, на спине висел темно-синий рюкзак, явно набитый под завязку. Светлые, густые волосы молодого человека опускались до шеи, закрывали уши, но были аккуратно причесаны и вокруг головы перехвачены черной лентой. В одном ухе болталась золотая сережка с камушком. Лицо чистое, с сильным подбородком, чуть великоватым, прямым носом и широко расставленными, большими глазами серо-зеленого цвета. Когда он поворачивался к солнцу, в глазах вспыхивал изумрудный огонек. В его облике не было изъянов, будто сошел он с рекламного плаката сигарет «Мальборо», но больше всего привлекало внимание то, как он двигался. В жесте, в походке, в повороте головы чувствовалась нездешняя, не городская пластика и сдерживаемая энергия. Наверное, такое же впечатление произвел бы молодой тигренок, если бы обернулся человеком и смешался с вокзальной толчеей.

С любопытством поглядывая по сторонам, словно свыкаясь с новыми местами не только зрением, но принюхиваясь, прислушиваясь, молодой человек двинулся к выходу в город, задерживаясь возле некоторых киосков, к примеру, постоял у одного из книжных развалов и быстро пролистал несколько книг, отбирая их по одному ему ведомому признаку. На эскалаторе поднялся вверх и миновал огромный зал, уставленный длинными скамьями, здесь опять замедлял шаги, дивясь разномастному скоплению людей, жующих, гомонящих, спящих, передвигающихся в хаотичном, броуновском движении, но объединенных, казалось, какой-то общей целью, – и, наконец, очутился на улице, на площади, уставленной сотнями машин, автобусов, фургонов, между которыми почти не оставалось проходов, а чуть дальше гудело, источало ядовитые испарения, медленно, по-змеиному шевелилось Садовое кольцо. Тут у молодого человека произошел первый контакт с московским аборигеном. Откуда-то сбоку, как из дыры, подкатился угрюмый детина, с красным, словно распаренным лицом и в кожаной кепке с кокетливой черной пуговкой.

– Куда поедем, хозяин?

Молодой человек посмотрел на него с удивлением, но что-то вспомнил, сверкнул белозубой улыбкой.

– Пока никуда, спасибо.

– Ну, гляди, а то вот моя тачка… Дорого не возьму. Молодой человек не ответил, пошел дальше, а детина смотрел ему вслед, потом тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и ринулся к пожилой паре, появившейся в дверях вокзала, за которой носильщик катил тележку с поклажей.

Молодой человек добрался до выстроившейся вдоль стены шеренги таксофонов и пристроился к одному из них, зажав чемодан ногами. Не сразу сообразил, как управиться с незнакомым аппаратом, наконец понял, что нужны жетоны, которых у него не было. Мимо как раз проходила дама лет тридцати, в короткой юбчонке и с шеей, туго схваченной коричневой лентой, – профессионалка, но он этого не знал. Дама на ходу улыбнулась ему ласково и доверительно. Он ответил тем же.

– Мадмуазель, – произнес церемонно, – у вас не найдется жетона, чтобы позвонить?

Женщина развернулась на высоких каблуках, как балерина, колыхнув тяжелой грудью.

– Жетон найдется, малыш, но могу предложить кое-что получше, если у тебя есть время.

Его озадачил наспех припудренный кровоподтек на ее правой скуле, но к ее предложению он не остался равнодушен. Охотно познакомился:

– Меня зовут Камил… А вас?

– Тамара… Так как насчет свободного времени?

– Сперва надо позвонить, потом все остальное.

– Камил? – усмехнулась она. – Но ты не похож ни на какого Камила. Ты же русский?

– Да, русский… Но я мусульманин… Так у вас найдется жетон?

Дама порылась в лаковой сумочке и протянула ему ладонь в горсти, на которой, среди монет темнели коричневые пластиковые кругляши.