Возвращение из мрака

– Какое же? Что-то я забыл.

– Бен-оглы, понимаю, ты немного устал и хочешь поддержки. Пожалуйста, отвечу. Человек создан лишь затем, чтобы проявить земную сущность божественного. Другого у него предназначения нет. Все остальное – борьба за существование.

Философский разговор стариков, происходящий после долгого перехода и в таком месте, где кончается белый свет, вовсе не казался Саше чем-то противоестественным. Напротив. К нему вернулась странная уверенность, не покидавшая его уже много дней: он попал туда, куда должен попасть, и с ним происходит то единственно, что должно происходить. А все прошлое опять вырубилось из сознания.

Хан Астархай чутко уловил произошедшую в нем метаморфозу и заново высверкнул на него бирюзовые лучи. Теперь он повел простой и словно домашний разговор. Начал расспрашивать Сашу о его родителях, о том, где он учился и чему учился, и прочее такое, напоминавшее собеседование при приеме в элитарный колледж. Но некоторые вопросы звучали чудно. К примеру, старец спросил, испытывал ли он когда-нибудь желание быть раздавленным, подобно червяку на асфальте. Саша ответил, что желания не испытывал, но раздавленным бывал не единожды, и собрался добросовестно перечислить все случаи, начиная с детского садика, где его однажды застала на горшке любимая девочка Нюся, и мало того, что застала, так еще, озорничая, подскочила и столкнула на пол, опрокинув вместе с горшком. Саше было в ту пору около пяти лет, но он не забыл испытанного унижения и крушения едва зародившегося любовного чувства к энергичной красотке. Хан Астархай замечательную историю прервал на середине, и задал следующий вопрос:

– Правда ли, что твое сердце не ведает страха?

Саша ничуть не смутился.

– Ужас смерти мне действительно не ведом, я ее не боюсь. Но есть вещи, которые меня пугают, как любого нормального человека. Например, я не хотел бы ослепнуть. Еще не хотел бы, чтобы мной помыкали старики, живущие в расщелинах скал. В этом есть какой-то надрыв, а я пацан реальный.

– О чем ты думаешь, когда ночью светит луна?

– Хотите узнать, верю ли я в перевоплощение душ? Нет, не верю. Индивидуальная жизнь конечна. Другое дело, что она может протекать столетиями на одном-единствен-ном дыхании.

– Это правильно, – подтвердил старец. – Но с другой стороны, раз ты не боишься смерти, маленький гяур, и у тебя в запасе вечность, почему не попытался бежать? Разве тебе нравится быть пленником?

В каждой реплике старца таился подтекст, и Саша не был уверен, что улавливает значение намеков. Но он старался не хитрить и говорил так, как думал.

– Мне не нравится быть пленником. Мне не нравится висеть на дереве и слушать, как два дебила обсуждают, как отрежут тебе уши. Но я пройду этот путь до конца.

– Почему? Из-за юной горянки с сияющим взором?

Поразительный старец знал о нем все, хотя они встретились впервые. Дедушка Шалай отстранился, ушел в свои мысли и не участвовал в беседе. Может быть, его положение было такое, что он и не мог участвовать.

– Из-за нее тоже, – признался мальчик. – Но это не главное. Я из древнего рода и соблюдаю правила, установленные задолго до меня. Сопротивление само по себе не имеет смысла. У всего должна быть цель и причина. Пока не пойму, зачем оказался здесь, мне некуда и незачем бежать.

Хан обернулся к дедушке Шалаю.

– Хорошо, я возьму его… Но обещать ничего не обещаю… Может завтра верну.

– Не шути так, ата, – грустно возразил Шалай. – Ты же видишь, кто такой…

Саша спал в снегу, в ледяном углублении, в ледяной лунке-люльке. Третью ночь подряд. Астархай сказал, что он не замерзнет, но Саша ему не поверил и в первую ночь приготовился умирать. Он знал, что смерть от холода сладкая, и все равно умирать в таком возрасте, совсем не пожив, было делом неприятным, почти немыслимым. Но Астархай предупредил, что они и будут заниматься немыслимыми вещами, которые потом станут естественными. Он сказал, первое, что им предстоит сделать, – это вернуть юношу в природу. Ночлег в снегу, в меховой куртке и меховых штанах – это еще, конечно, не возвращение, а только прикидка, проба, предварительный контакт.

Старец употребил именно слово – «контакт», из чего Саша заключил, что новый учитель оснащен трансцендентными представлениями о мире.

Умирать он собрался ближе к утру, до того лежал в ледяной скважине, спокойно взирая на звездное небо, опустившееся на глаза, подобно черной шелковой занавеске. Холода не чувствовал, но нервы были напряжены, словно в ожидании чего-то. Как назвать то, что с ним произошло? Как оценить стремительно блеснувшую жизнь, от первых умственных прорывов, от московских тусовок до этого урочища на пике света и тьмы? Когда Саша пытался определить сущность прожитых лет, обязательно приходил к мысли о какой-то загадке, которую не успел разгадать. Если бы понять, зачем он родился, то нашелся бы ответ и на вопрос о дальнейшем пребывании. Надо всем, что он передумал за годы своей маленькой жизни, парила какая-то каверзная, досадная неразбериха. Дар улавливать цепочки противоречивых явлений и связывать их воедино, дар душевной гармонии, полученной от рождения, входил в противоречие с хаосом поступков, и мнений, привносимых людьми, среди которых встречались и мудрецы, и идиоты. И те, и другие одинаково внутренне сопротивлялись самым, казалось, незыблемым правилам мироздания. Та же самая путаница ощущалась во множестве прочитанных книг. Никто не мог ответить на действительно важные, насущные вопросы, которые он задавал, зато всякий охотно вешал лапшу на уши, распространяясь о каких-то неведомых материях. Дитя Интернета и книг, он переварил огромное количество информации, но не смог раскрыть ни один из секретов земного существования. Отец, единственный человек, которому он доверял, советовал набраться терпения, уверяя, что необходимое знание явится само по себе в нужный момент, но это тоже напоминало интеллектуальную лапшу. Вернее всего обратиться за истиной непосредственно к Господу Богу, который незримо присутствовал в каждой детали, в каждом фрагменте ускользающей реальности, но когда Саша пробовал это сделать, возносил к небесам неумелые молитвы, то слышал в ответ абсолютную тишину. Зато иногда явственно ощущал, что кровь, текущая в его венах, не совсем человечья, а отчасти лесная, скифская, древняя, как подземная плазма.

В первую ночь, когда улегся в снег, почувствовал такую благодать, словно вернулся в чрево матери. Да, он предполагал, что умрет, но воспринимал надвинувшееся ледяное небытие лишь как переход к прозрению. Даже подумал: наконец-то! Наконец-то он там, где сходятся все концы и начала.

После полуночи температура тела соотнеслась с температурой среды и у него появилось ощущение, будто вместо ночи наступил ясный солнечный день. Обманное видение длилось недолго и оборвалось жутковато. Двое рослых серых волков с лохматыми мордами и тускло горящими во тьме глазами явились поглядеть на притаившуюся в ледяной могилке добычу. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что это уже не сон, не предсмертный мираж. Он с трудом распрямился, разминая отекшее тело. Хан снабдил его охотничьим ножом с тяжелой костяной ручкой и широким лезвием, но он не сразу вспомнил об этом. Его заворожило, с каким сосредоточенным, умным видом звери его разглядывали. Стояли плечом к плечу, потом внезапно расступились на две стороны, чтобы напасть в соответствии с извечным волчьим ритуалом – распыляя внимание жертвы. Но что-то их еще сдерживало. Что-то их беспокоило. Саша заговорил с ними:

– Ну да, я человек. Сижу, никого не трогаю. Хотите отведать человечьего мяса? Не советую, ребятки. Ох, не советую!

Серые братья по-собачьи склонили головы набок, внимательно вслушиваясь.

– Чего хлопаете ушами? Голодные, что ли? Так лучше поймайте зайчонка. Или еще кого-нибудь. Со мной не справитесь, нет. Только зубешки обломаете…

К этому моменту он уже вспомнил про нож – и, вынув из чехла, взял его в левую руку. Он не был левшой, просто знал кое-какие приемы. Но серых хищников смущала не его предполагаемая удаль, а неестественность положения вроде не подраненного человечка ночью в снегу.