Страница 31 из 33
Розовый свет померк, и стало темно, как ночью.
Когда Ольга очнулась, был уже день.
В окне стояли серебряные узоры, и виден был желтый дом напротив. Уже в квартире хлопали дверями и звенели чашками.
Ольга поднялась и присела к зеркалу. Она всматривалась в свое лицо, которого давно уже не видала. Нежный румянец проступал сквозь белизну кожи, спутанные во сне золотистые пряди волос падали на лоб и придавали ей вид маленькой девочки, выпуклые глаза стали глубокими и светлыми, побледневшие последнее время губы теперь от вина заалели.
— Да, я красива,— сказала Ольга, и вдруг лицо ее стало внимательным и серьезным, глаза ушли в глубь зеркала. Там, в зеркале, за нею отражался стол, на нем лампа, стакан молока, не выпитого с вечера, и чье-то письмо.
Да, около стакана лежало письмо с городской маркой.
Ольга быстро поднялась. Сердце ее шибко билось. Пальцы дрожали, когда она взяла конверт с незнакомым мужским почерком и разорвала его.
Некоторое время она даже ничего не понимала, что написано в письме,— такое волнение охватило ее. Потом упала на стул и заплакала. Кусала губы и беззвучно плакала, без рыданий, без стонов.
Вот оно, наконец, это большое, огромное счастье! Боже мой, как долго она ждала его, боялась его и не верила, что это может прийти.
Ну да, вот оно, наконец, пришло к ней в это утро. Как она измучилась, как устала… Да… очень, очень устала… Хорошо, если бы кто-нибудь пришел и тихо-тихо погладил ее по голове и поцеловал бы в лоб, как мама.
Так она никогда еще не плакала.
И вдруг буйная радость наполнила ее сердце и быстро подняла ее со стула.
Шубку, шляпку, муфту — скорее, скорее.
Ольга бежала по лестнице, бежала по улице, никого не замечая, ничего не видя. Вошла в цветочный магазин. Звякнула стеклянная дверь, обдало душистое парное облако.
— Цветов!
— Каких угодно, сударыня?..
— Всяких… ландыши, гвоздики, роз, хризантем… все, что можно… только скорее, скорее… и вот вам деньги…
Высыпала на прилавок все полученные накануне деньги — десять золотых… Желтые кружочки рассыпались со звоном по стеклу. Смотрела на изумленного приказчика и улыбалась ему совсем по-детски.
И такой радостью сияет ее лицо, что приказчик тоже начинает улыбаться и уже не удивляется ей.
Он быстро и ловко завертывает в папиросную бумагу горшки с цветами.
— Прикажите отослать?
— Нет, пусть мальчик везет их вместе со мною. Только скорее.
И вот она у себя в комнате, а вокруг нее стоят горшки с цветами, цветы лежат на кровати, на полу, на подоконнике.
За окном мороз и снег, а у нее зацвел сад для ее жениха.
Ведь вот его письмо. Он сам написал ей, что решил прийти к ней сегодня, не ожидая ее ответа. Что он готов полюбить ее, еще незнакомую. Он мысленно целовал ее волосы.
Это письмо перед нею, и она не спит. Она действительно сидит тут, у себя в комнате, после бессонной ночи, а кругом нее дышат цветы…
Ольга опять подошла к зеркалу. Взглянула на себя и засмеялась от счастья. Она никогда не видала себя такой красивой. И как хорошо, что на ней простое синее платье и волосы спущены на уши, как у девочки…
Вдруг тень прошла по ее лицу. Глаза остановились, руки упали вниз. Ольга чувствовала, что радость, счастье, белое облако, спустившееся к ней, уплывает, тает, покидает ее.
Она сделала невероятные усилия, чтобы удержать его, вытянулась даже вся, напряглась, сжала холодеющими пальцами виски, пробовала улыбаться. Но душевные силы, вернувшиеся к ней с надеждой и цветами, покидали ее, без всякой видимой причины ускользали, безостановочно, и чем дальше, тем быстрее, как падают силы физические перед обмороком. Издерганные нервы, слабеющая воля не в силах уже были поддерживать ее радостный подъем, и где-то одинокое, потерянное стучало и ныло сердце, просило покоя у измученной души и не находило отклика.
Бесконечное равнодушие, холод небытия, душевный обморок сковали Ольгу. Она чувствовала себя так, как чувствует себя человек, когда, желая поднять только что парализованную руку, он с недоумением, покорным отчаянием видит ее недвижимой, не повинующейся его воле.
Даже на время мысли все ушли куда-то, и не приходило возмущение. Сонная одурь заволакивала, как туманом, все существо Ольги.
Наконец, ослабевшая, чуть проснувшаяся мысль пошла — покорная — за чувством, и родился страх, страх перед наступающей минутой.
Нет, нет, не надо. Но страх рос, переходил в ужас! Да что это с ней, наконец?
Нет, так больше нельзя, нельзя. Вечный страх.
Нет, нет, этого не должно быть, этого не будет. Как она смела только думать об этом? Она так устала.
Пусть он найдет только ее тело, такое же красивое, как и тогда, когда впервые они увидались, а душу, душу он не увидит, он не ужаснется перед ее мраком, не разгадает ее. Она навсегда останется для него желанной и чистой, чистой…
И неожиданно вспомнила. Ведь сегодня — двадцать второе декабря… Да, да… ровно год прошел с тех пор, с того снежного дня, с того мгновения, когда к ней пришла любовь. Как круто тогда повернуло колесо ее жизни, как быстро оно привело ее к концу…
Но почему, почему не жить дальше, не бороться? Да просто не стоит… Не нужно, пора все это кончить… Вот придет к ней возлюбленный, и умрет несбереженная ее любовь. Она не умеет строить, а как жить на развалинах? И почему-то вспомнила свой сон, тот вещий сон, что приснился ей в час, когда умерла мать.
Положила руки на стол, склонила голову на миг, закрыла глаза и увидала скорбный лик иконы, и вслед за этим мелькнуло в сознании: «Вот иду за вами следом, бледный мальчик Вася, нежный, любящий Скарынин». И улыбнулась так кротко, примиряюще, будто во сне. Спокойно и уготовано стало на душе, как бывало в детстве, когда шла к причастию.
Забылась, уплыла куда-то далеко, на мгновение почувствовала себя легкой, бесплотной и маленькой, и увидала песок золотой под солнцем и ласковое небо, и услышала, точно близко где-то попискивают, чирикают птички, воробьи. Так сладко было слушать их быстрый говор. Но резко вернул к жизни раздавшийся стук в дверь.
Невольно вскочила Ольга со стула, держась за сердце, вдруг нестерпимо забившееся, вытянулась — вся тревога и внимание. Бессознательно потянулась похолодевшей рукой за револьвером и быстро запрятала его на груди под кофточкой. Глаза пристально впились в белое пятно дверей.
— Можно войти?
Улыбаясь сладко, нарочито почтительно изгибая стан, вошел в комнату Ширвинский, а за ним следом, семеня короткими ножками, выдвинулся с серыми баками старикашка, бережно несущий перед собою букет цветов.
— Позвольте вам представить князя…— начал Ширвинский.
У обоих были лица торжественны, чуть-чуть изумленные. Смотрели на Ольгу, на цветы. Ошеломил пряный, густой запах…
Напряженно всматривалась Ольга в их лица. На время захватило дух, синие круги пошли перед глазами. Но поборола себя, осилила обволакивающую тело крутящую слабость и тотчас же оледенела — зимним холодом сковало сердце. Еще одно усилие — и уже спокойно Ольга протянула вошедшим руку, с достоинством дала ее поцеловать князю.
Ширвинский улыбался. Радовался Ольгиной выдержке. Уже готов был примириться с этой массой цветов, наполняющей комнату.
Когда Ольга заговорила, он благосклонно закивал головой. Ему нравилось, что голос ее хотя и глух немного, но тих и ровен.
Она сказала:
— Вы как раз вовремя. Я ждала вас…
И потом, точно вспомнив что-то, прислушиваясь к далекому, ей одной слышному шуму, она добавила:
— Так я сейчас приду, подождите минуту — недолго… я переоденусь…
И ровным шагом, как будто озабоченная чем-то незначительным, обычным, она прошла мимо Ширвинского и князя из комнаты своей в темный конец коридора.
Князь, восхищенный, разглаживал баки. Ширвинский шепнул значительно:
— Вот видите, я же говорил вам!..