Дети Эдгара По

В Аргус-колледже у неё тоже не появилось близких друзей, но здесь она уже не была одиночкой, как дома. Она уважала своих товарок по колледжу и научилась ценить женское общество. Целыми днями она не видела ни одного мужчины, не считая профессоров да людей, которые каждое утро проезжали мимо кованой ограды школы на работу, а вечером возвращались домой.

И ещё — она не была единственной красавицей. Аргус-колледж специализировался на молодых особах вроде Джейн: элегантных, скрытных девушках, изучающих погребальные обычаи монголок или брачное поведение редких птиц из страны антиподов; девушках, сочиняющих концерты для скрипки с ансамблем индонезийских ударных инструментов или пишущих компьютерные программы для расчета прохождения потенциально опасных небесных тел через облако Оорта. Под сенью этой образовательной теплицы Джейн казалась не столько орхидеей, сколько выносливым цветком молочая. И она процветала.

Первые три аргусовских года прошли в ярком ореоле разноцветных бабочкиных крыльев. Каждое лето было отдано интернатуре при музее, где она в одиноком восторге месяцами чистила и подготавливала экспонаты. На старшем курсе Джейн получила разрешение разработать собственный проект диссертации, касавшийся её любимых капюшонниц. Ей отвели уголок в пыльной передней у входа в лабораторию, и там она поставила свой лэптоп и микроскоп. Окон в её уголке не было, как и во всей передней, хотя лаборатория была приятно старомодной, с высокими стрельчатыми окнами, простенки между которыми занимали выставочные шкафы викторианской эпохи с экземплярами лепидоптеры[11], неоновых жуков, необычайных древесных наростов и (что казалось ей слегка трагичным) многочисленными экзотическими зябликами, чьи сверкающие плюмажи выцвели до пыльных оттенков. Поскольку она частенько засиживалась допоздна, то попросила и получила собственный комплект ключей. Почти все вечера она проводила в сиянии маленькой галогеновой лампы, занося в компьютер информацию, сравнивая изображения генетических мутаций самок капюшонниц, подвергнутых обработке диоксином, переписываясь с другими исследователями из Мельбурна и Киото, Лондона и Сибири.

Изнасилование произошло около десяти вечера, в пятницу, в начале марта. Она заперла дверь кабинета, оставив компьютер внутри, и пошла к станции метро в нескольких кварталах оттуда.

Ночь была холодная, ясная, жёлтый свет фонарей придавал мёртвой траве и голым деревьям призрачную осеннюю серебристость. Никого не встретив, она торопливо пересекла кампус и замешкалась у Седьмой улицы. Если пойти сначала по Седьмой, а потом свернуть на Мичиган-авеню, будет дольше, но безопаснее. Короткий путь быстрее, но администрация Аргуса и местная полиция предупреждали студенток, чтобы те не ходили там после наступления темноты. Джейн постояла с минуту, созерцая пустынный парк через дорогу; потом, решительно глядя прямо перед собой, энергично взяла с места, пересекла Седьмую и пошла коротким путём.

Крошащийся асфальт пересекал заросшее травой пространство пустыря, по которому были разбросаны битые бутылки и пять или шесть тощих, пыльных дубов. Там, где заканчивалась трава, неширокая дорога опоясывала квартал заброшенных домов в свете редких фонарей. Большая часть фонарей была разбита, а один упал, когда в него врезался автомобиль, — покорёженный бампер ещё висел на столбе. Аккуратно переступая через осколки, Джейн добралась до тротуара перед заколоченными домами и быстрее зашагала к ярко освещённому перекрёстку на Мичиган-авеню, ко входу в метро.

Она его так и не увидела. Знала, что он был там; знала, что у него было лицо и одежда; но ничего из этого так и не смогла потом вспомнить. Ни его прикосновений, ни запаха; только нож, который он держал в руке — довольно неуклюже, поняла она позже, возможно, его и удалось бы вырвать, — и те несколько слов, которые он сказал ей. Сначала он ничего не говорил, просто схватил её и поволок в тупик между домами, пальцами зажимая ей рот, а тыльной стороной ладони давя на горло так, что она чуть не задохнулась. Толкнув её на кучу сухих листьев вперемешку с принесёнными ветром рваными газетами, он сдёрнул с неё брюки, разорвал куртку, рывком расстегнул рубашку. Она слышала, как ударилась о кирпичи и откатилась в сторону пуговица. В отчаянии ей вдруг вспомнились слова из одной брошюры об изнасиловании: не бороться, не сопротивляться, не делать ничего такого, что могло бы побудить насильника убить её.

Джейн не боролась. Вместо этого она как бы разделилась натрое. Одна её часть стояла неподалёку на коленях и молилась, словно в детстве, не сосредоточенно, а машинально, стараясь побыстрее покончить с гирляндами слов. Вторая её часть подчинялась мужчине, глухо и слепо. А третья парила над двумя первыми и наблюдала, медленно помахивая руками, чтобы удержаться в воздухе.

— Попробуй, убеги, — прошептал мужчина. Она не видела и не чувствовала его, хотя его руки всё время были на ней. — Попробуй, убеги.

Она помнила, что сопротивляться нельзя, однако по шуму, который он производил, и по тому, как он дёргал её, она поняла, что именно это его и возбуждает. Ей не хотелось его сердить; тихо пискнув, она попыталась стряхнуть его со своей груди. Почти сразу он застонал, а несколькими секундами позже скатился с неё сам. Только его ладонь задержалась на мгновение на её щеке. Потом он вскочил на ноги — она слышала, как он возится с молнией, — и убежал.

Тогда девушка, которая молилась, и девушка, которая парила в воздухе, тоже исчезли. Осталась только Джейн, которая, кое-как прикрывшись порванной одеждой, выползла из тупика и побежала, крича и пошатываясь, к метро.

Приехала полиция, «Скорая». Её повезли сначала в участок, оттуда в городскую больницу, адское местечко, скудно освещенное, с бесконечными подземными коридорами, ведущими в тёмные комнаты, где одинокие фигуры лежали на кроватях, узких, как больничные каталки. Там ей причесали лобок, и все отделившиеся волоски сложили в стерильный конверт; взяли образец спермы и посоветовали сдать анализы на ВИЧ и другие инфекции. В больнице она провела всю ночь, проходя разные осмотры и ожидая новых. Сообщить полиции номер телефона родителей или кого-нибудь ещё она отказалась. Перед самым рассветом ей наконец-то дали уйти, предварительно вручив полный пакет брошюр из местного кризисного центра для изнасилованных. Там были «Новая надежда для женщин», «Плановое материнство» и визитка следователя, которому передали её дело. Детектив подвёз её домой на патрульной машине; когда они остановились перед зданием, где она жила, она вдруг испугалась того, что он теперь знает её адрес, что он вернётся, что он и есть тот самый насильник.

Но это, конечно, был не он. Он проводил её до двери и подождал, пока она войдёт внутрь.

— Позвоните родителям, — сказал он, прежде чем уехать.

— Позвоню.

Она отодвинула в сторону бамбуковые жалюзи и следила за полицейской машиной, пока та не скрылась из виду. Потом отправила брошюры в мусорное ведро, стянула всю одежду и запихала её туда же. Приняла душ, переоделась, собрала полную сумку вещей и ещё одну книг. После этого вызвала такси. Когда машина приехала, она велела шофёру отвести её в Аргус, забрала оттуда лэптоп и всю работу по капюшонницам, а потом велела везти себя на вокзал.

Там она купила билет домой. Только приехав и рассказав родителям о том, что с ней случилось, она начала плакать. Но даже тогда не смогла вспомнить, как выглядел тот человек.

Дома она прожила три месяца. Родители настояли, чтобы она сходила к психологу и записалась в группу терапии для жертв насилия. Она с неохотой подчинилась, но, проходив в группу недели три, бросила. Изнасилование было, но осталось в прошлом.

— Это длилось пятнадцать минут, — сказала она однажды в группе. — И кончилось. А моя жизнь продолжается.

Группа приняла её заявление без восторга. Женщины подумали, что она отказывается признавать очевидное; психотерапевт сказал, что Джейн будет страдать позже, если сейчас не найдёт в себе сил взглянуть в глаза своим страхам.

11

Лепидоптера — чешуекрылые (греч.).