Крах игрушечного королевства

— Вы одни? — снова повторил бородатый, все так же улыбаясь.

— Да, — сказал Уоррен, надеясь, что Тутс не придет в голову выглядывать на палубу. — Что вам нужно?

— Слышь, Луис, он хочет знать, че нам надо, — хриплым голосом сказал один из незнакомцев.

— Ну так давай ему скажем, Хуан, — отозвался тот, который перевешивался через перила.

— Нам нужна эта лодка, — сказал Хуан, продолжая улыбаться.

— Закон подлости, однако, — хмыкнул Уоррен.

— Чего-чего он сказал? — поинтересовался Луис.

— Я сказал, что я — частный детектив, и что у вас будут крупные неприят…

— Ну так арестуй нас, — улыбнулся Хуан и вытащил из-под полотняной рубахи девятимиллиметровый «глок». В то же мгновение Луис выдернул из ножен свой нож. Нож был довольно здоровый.

— Послушайте, парни… — начал Уоррен.

Хуан ударил его рукоятью пистолета.

Тутс понимала, что ей не стоит выходить из туалета.

Через дверь было слышно вполне достаточно, чтобы догадаться, что на борту находятся два латиноамериканца, и что они что-то сделали с Уорреном. Во время своей предыдущей сумасшедшей пляски с кокаином Тутс нахватала довольно много испанских слов. Для того, чтобы удачно продать себя и купить дозу, приходилось иметь дело с самыми разными людьми — белыми, черными, латиносами, мужчинами, женщинами, геями, лесбиянками — да какая разница? Она знала достаточно, чтобы осведомиться о цене кокаина или предложить себя. Да, Кокаиновая Тутси была порядочной стервой. Хотя сейчас у нее еще оставались кое-какие сбережения, так что пока ей унижаться не придется. Пока. Пока что.

Через полчаса двигатели снова заработали. Тутс поняла, что они куда-то движутся, но не знала, куда. В уборной был иллюминатор, но через него Тутс видела лишь серовато-зеленые волны, катящиеся в никуда, и вдали — размытую полосу горизонта.

Тутс не давала покоя мысль о том, что раньше или позже кому-то из чужаков захочется в туалет.

И он обнаружит, что дверь заперта изнутри.

Тутс прислушивалась и ждала.

Потом последовал СВМ — сокращенное название теста на слуховую восприимчивость мозга. Посредством этого теста проверялся восьмой черепной ушной нерв (или ЧН-8, как его назвал Спинальдо и прочая медицинская шатия-братия), а именно — с какой скоростью звуковые колебания доходят от ушных рецепторов к мозгу и обратно.

Они продолжали твердить, что все идет прекрасно.

Но…

У меня по прежнему были нелады с краткосрочной памятью. Я отправлял туда какие-нибудь сведения, требующие немедленного отклика, а через несколько часов или даже через несколько минут не мог вспомнить, что же это было.

Спинальдо продолжал уверять меня, что это пройдет…

Но…

Мне по-прежнему трудно было подбирать слова. Часто получалось так, что я точно знал нужное мне слово, но оно просто не шло мне на язык.

Спинальдо называл это афазией. Я это называл занозой в заднице.

Спинальдо говорил, что это пройдет. Я пытался сказать, что я на это надеюсь, но меня уже тошнило от слова «надеюсь». Спинальдо говорил мне, чтобы я не беспокоился.

Но…

Однажды эта свора медиков вручила мне часы и попросила перевести стрелки на семнадцать ноль-ноль. Когда я успешно справился с этой задачей, они спросили у меня, который сейчас час, а я ответил: «Самый подходящий». Ну да, я был несносен. Но я и вправду не знал, который сейчас час. Этот тест был направлен на проверку моторных, сенсорных, запоминающих и познавательных функций организма. То есть, они хотели определить, с какими проблемами я могу столкнуться в повседневной жизни. (ПЖ на их жаргоне). Под повседневной жизнью понималось умение самостоятельно одеться, помыться, побриться, поесть и подготовить краткое письменное изложение дела с привлечением документов, с которым сторона выступает в суде. Ха! Я завел себе перекидной календарь, в котором по часам было расписано, что я должен делать. Но я стал быстро уставать, и к тому же сделался раздражителен — «Совсем как всегда, только еще хуже», как сказала Патриция, — и меня просто бесили все эти тесты и их аббревиатуры, все эти ССЕП, МРИ, СПЕКТ, ВЕП, ЖОПА! У меня до сих пор болело в груди.

Видите ли, я был ранен. Получил две пули. С этого и начались все мои неприятности. А сейчас я приходил в себя после двух весьма серьезных ран, едва не доведших меня до вечного покоя. Когда я лежал на операционном столе, хирурги произвели торэктомию. В переводе с медицинского языка на человеческий это означает, что они вскрыли мне грудную клетку. Ничего себе шуточка, а? Когда они вскрывали мне грудь и забирались внутрь, чтобы произвести массаж сердца, я ничего не чувствовал, но теперь меня терзала мучительная боль. Персонал больницы пытался облегчить эту боль, вводя мне морфий, противовоспалительные препараты и тегретол. Ослабление боли позволило мне кашлять — Спинальдо сказал, что это один из важнейших защитных рефлексов. Ослабление боли давало возможность свободнее двигаться. Ослабление боли означало, что я могу самостоятельно завязать шнурки на ботинках.

Но я был адвокатом.

И я хотел вернуться к своей работе!

Я перехватил Бобби Диаса, когда он в десять минут первого выходил из конторы Толандов. Он сказал, что идет на обед. Я сказал, что я на минутку. Диас на это возразил, что я всегда говорю, что пришел на минутку, а разговор затягивается на полчаса.

— Это доказывает, что за приятным разговором время летит незаметно, — сказал я.

— Ну, что у вас на этот раз? — спросил Диас и нетерпеливо глянул на часы. Мы стояли у невысокого желтого кирпичного здания, на крыше которого восседали две куклы — эмблема фирмы. Сотрудники выходили из здания и направлялись к обнесенной сеткой автостоянке. Мы с Диасом стояли на самом солнцепеке. На мне был мой льняной костюм, белая рубашка и светло-желтый галстук. Бобби был одет в серые тропические брюки, светло-голубую рубашку спортивного покроя и белый льняной пиджак, рукава которого были закатаны по локоть. Он выглядел точно как коп из сериала «Трущобы Майами».

— Бобби, — сказал я, — я отправил ваши отпечатки пальцев в лаборато…

— Мои что?

— Извините. Именно для этого я и давал вам фотографию.

— Что-что?

— Черно-белую глянцевую фотографию. Извините.

Диас покачал головой.

— Какой дешевый трюк!

— Совершенно с вами согласен. Но ваши отпечатки, снятые с фотографии, совпадают с отпечатками, обнаруженными на кассете и на ее футляре. Так что теперь можно считать доказанным, что эта кассета попала к Бретту Толанду именно от вас.

— Ну и что с того? — спросил Диас.

— Возможно, теперь вы согласитесь сказать мне, когда вы передали ему эту кассету?

— А почему я должен это делать?

— Потому что если я вызову вас для дачи показаний под присягой, вам так или иначе придется…

— Вы собираетесь представить эту кассету в качестве вещественного доказательства и выставить вашу клиентку…

— Это мое дело, что я собираюсь представлять в качестве вещественного доказательства, а что не собираюсь. Сейчас значимо другое — имеет ли эта кассета отношение к убийству Бретта Толанда.

— Какое она может иметь к этому отношение?

— Пока не знаю, — сказал я. — Потому я и пришел поговорить с вами. Вы согласны? Или мы поговорим сейчас, в неофициальной обстановке, или нам придется разговаривать завтра, у меня в конторе, с диктофоном и свидетелями.

— Мне сперва надо позвонить в одно место, — сказал Диас.

— Конечно-конечно, — согласился я.

Телефон находился у Диаса в машине — в серо-стальном БМВ с черными кожаными сиденьями. Диас позвонил в ресторан «Поместье Мэнни» на рифе Фламинго и попросил передать Джону Ленски Роберту, что он не сможет присоединиться к нему за обедом. Потом мы поехали на запад по Вейвер-роуд, потом свернули на Намайями-Трейл и добрались до китайского ресторанчика «Ах Фонг». Я заказал один из их обедов стоимостью в шесть долларов девяносто пять центов. Обед состоял из омлета, цыпленка по-китайски, белого риса и чашки чая. Бобби взял суп по-вонтонски, бифштекс, жареный рис и тоже чай — все за те же шесть девяносто пять.