Страница 38 из 98
Нам неприятно также задумываться о том, какие действия может предпринять Индия, если победоносные войска союзников истощат в войне свои силы. Может случиться так, что Индия выйдет из состава Британской империи, не спросив разрешения у Его Величества короля Великобритании. Индия может пойти по вполне демократическому пути и принять решение о самоуправлении. Как в таком случае защитники свободы и цивилизации могут, не кривя душой, возражать против этого? Я лично не берусь ответить на этот вопрос. Не могу я также представить себе, как послевоенная Европа, решив вступить на путь подлинной демократии, может быть приневолена все теми же крестоносцами принять ту ее искаженную форму, которой «наслаждаемся» мы. Каждый день мы читаем о тех усилиях, которые предпринимаются, чтобы заставить Черчилля открыть его истинные цели. Не говоря уже о том, что это несколько преждевременно, мне кажется весьма неделикатным спрашивать у лидера, пытающегося спасти свою страну от гибели, за что он борется на самом деле. Но это так похоже на американцев. Влезая в какую-нибудь грязную аферу, но желая скрыть истинные мотивы своих действий и придать им достойный оттенок, мы измышляем некую благородную причину. Мы никогда не признаемся себе, что решили уничтожить немцев, потому что не способны их убедить, что наш путь лучше, — нет, мы должны сначала поверить в то, что они не просто не правы, а представляют страшное зло, угрозу всему миру. Вот тогда можно убивать их с чистой совестью. Я, естественно, не сторонник такого подхода. Даже если б я предпочитал наш образ жизни больше, чем русский, японский, немецкий или итальянский, мне никогда не пришло бы в голову отстаивать его с оружием в руках. Похоже, что наши принципы свободы и справедливости выглядят на поверку не очень хорошо, если не производят на соседей никакого впечатления, а лишь заставляют презирать нас и насмехаться над нами. Если за нашими принципами стоит такая неопровержимая истина, что мы готовы отдать за них жизнь, тогда почему они не убеждают остальных? Почему граждане других стран готовы умереть за свои принципы? Может, потому, что тоже верят в их истинность и непогрешимость?
Не буду отклоняться. Я знаю так же хорошо, как и ты, что простые, рядовые люди из стран Оси не являются страстными фанатиками идей своих политических лидеров. У нас, во Франции и в Англии дело обстоит так же. Обычные люди, где бы они ни жили, не бывают кровно заинтересованы в чем-нибудь, кроме еды, питья, крыши над головой и одежды. Как мы знаем, они упрямо хотят, чтобы их оставили в покое. Им уже не одну тысячу лет вбивают в голову, что цивилизованный путь — лучший и единственно приемлемый для них. А сама цивилизация всегда подавалась как нечто, дающее возможность вести мирный, трудолюбивый и не лишенный приятности образ жизни. Чтобы заставить одну страну воевать против другой, надо назвать противников «варварами». Но люди, еще вчера считавшиеся гражданами цивилизованной страны, не могут за одну ночь превратиться в варваров. Однако когда все остальные козыри уже пущены в ход, прибегают и к этому. Это как бы проекция нашего желания. Но как только «варваром» подписан мир, заблудшая овца возвращается в овчарню — теперь уже противника так не зовут, он снова уважаем, его даже называют «геройски сражавшимся врагом».
Кстати, если идти дальше, то в сегодняшней ситуации обнадеживает то, что на горизонте варваров нигде не видно. Цивилизация в ее нынешнем виде распространилась по всей планете, не захватив только некоторые примитивные народы, которых можно не бояться. Нет уже вандалов, гуннов, готов или вестготов, которые могли бы угрожать современным противоборствующим империям. На этот раз разрешение проблемы должно прийти изнутри, иначе вся планета погрузится во тьму, чернее которой еще не было. На горизонте не видно нового, энергичного племени варваров. Развязывают войну цивилизованные народы — все с относительно долгой историей. Если у них недостает мудрости, чтобы организовать жизнь на более разумных и справедливых основах, чем те, что сложились за последние десять тысяч лет, если они не хотят пойти на великий эксперимент, тогда все испытания человечества были напрасны.
Честно говоря, я не верю, что человечество ждет регресс. Думаю, что в решительный миг появится великий вождь, какого еще не было в истории, и выведет нас из тупика. Но для появления личности такого масштаба человечество должно пройти через горнило невиданных испытаний: мы должны впасть в такое глубокое отчаяние, что нам захочется наконец стать настоящими людьми. А это означает жить друг для друга в высшем религиозном значении этих слов: нам придется стать планетарными гражданами Земли, связанными между собой не страной, расой, классом, религией, профессией или идеологией, но простым биением сердца. До сих пор цивилизация была историей повторяющихся провалов. У нас были отдельные цивилизации, но не было одной — общей. Мы видели и читали, как возникали огромные города, представлявшие за недолгий срок своего существования расцвет одной культуры за другой; с их угасанием жизнь целого народа (или народов) чахла и умирала. Даже за краткий срок нашей жизни мы стали свидетелями тех смертельных ударов, которые были нанесены Вене, Праге, Копенгагену, Амстердаму, Будапешту, Парижу, Шанхаю, Санкт-Петербургу. Не исключено, что до конца жизни мы увидим и закат других городов: Москвы, Берлина, Токио, Рима, Лондона, Нью-Йорка, Афин. Однако теперь падение великих городов не означает обязательно конца очередной цивилизации. Напротив, есть основания верить, что только после исчезновения этих городов (а с ними и всего, что они олицетворяют) мы получим то, о чем мечтают люди, произнося слово «цивилизация».
Есть еще одно понятие, которое все чаще употребляется вместо старого, получившего дурную репутацию, и это понятие сообщества. Основное различие между этими символическими терминами заключается в том, что новый несет в себе идею всеобщности. Он заставляет предположить, что не может быть никакой практически осуществимой культурной программы, пока организация, олицетворяющая определенный идеал, не распространится по всему миру. Другими словами можно сказать, что человечество не способно по-настоящему двигаться вперед, пока каждый человек не станет рассматриваться как важный и незаменимый элемент более крупного организма. Тот факт, что все мы равны перед Богом, должен быть продемонстрирован на практике. Причина того кризиса, в котором мы сейчас пребываем и который повсеместно признан как принципиально новый и не имеющий аналогов в прошлом, коренится в том, что наши убеждения расходятся с жизненной практикой. Мы вынуждены признать, что в течение нескольких тысяч лет обманывали самих себя. Нужно либо привести наши убеждения в соответствие с нашими поступками, либо прекратить существование. Мы должны захотеть спастись все вместе — больше нельзя надеяться на спасение только через личную веру. Чтобы сделать этот шаг, весь мир должен быть вовлечен в происходящее. Пойми меня правильно, этот процесс еще не начался. Он может начаться (если это когда-нибудь случится), когда силы, противостоящие друг другу в настоящий момент, уничтожат друг друга. В нынешнем конфликте бороться не за что — пока не за что.
Наверное, это жестокая закономерность, но опыт вновь и вновь учит нас, что невинные из-за их неведения обречены погибнуть вместе с виновными. Миллионы людей обречены на гибель, даже не зная за что. Никто не может изменить этот непреложный закон. Но страдание, вызванное миллионами смертей, может породить осознание того, что можно жить иначе, и это открытие останется с живыми. Нам надо освободиться отложного убеждения, что творческий дух, лежащий в основе всех культур и цивилизаций, нуждается в том, чтобы его отстаивали силой. Дух никогда не защищают с помощью насилия. Люди пытаются защитить только то, что уже мертво; когда же кажется, что эти безнадежные попытки вот-вот достигнут цели, что сам дух жизни замурован, и похоже, что обеспечен статус-кво, тогда происходит то, что мы зовем революцией. Нынешняя война, как и все прочие войны, — всего лишь уродливое проявление болезни, которая до поры была скрытой. Это не бич божий, не результат дьявольских махинаций злых гениев человечества. Гитлер и Муссолини — простые инструменты в руках судьбы; я вижу в них не больше зла, чем в Черчилле, Рузвельте или в любом другом демократическом лидере. Мне кажется, никто не имеет права требовать от других, чтобы они принесли в жертву свои жизни. Мы в ужасе воздеваем руки, читая о жертвенных ритуалах ацтеков, и не видим ничего предосудительного в периодических жертвоприношениях миллионов жизней во имя отечества, Бога, демократии или цивилизации. Что же это за чудовищные вещи, во имя которых требуются столь ужасные жертвы? Кто предъявляет эти требования? Ни у кого нет смелости взять на себя за это ответственность; каждый с осуждением показывает пальцем на другого. Такое отношение само по себе — очевидное признание преступности войны. Мы оправдываем себя, говоря, что всего лишь защищаемся. С этой полуправдой на устах мы готовы совершить самые подлые преступления. Сначала мы снимаем с себя всякую вину, а затем с удвоенной силой предаемся насилию. До тех пор, пока ответственность за содеянное возлагается на врага, не имеет значения то, как поступаем мы. Именно так ведутся в наши дни войны — совсем не так (думаю, ты со мной согласишься), как в старые времена. Нас мучает совесть, но, как всегда бывает в таких случаях, это не меняет дела. Никто во время войны не бросает винтовку и не кричит: «Война — зло! Я отказываюсь сражаться дальше!» Сделай так — и на тебя наденут смирительную рубашку, или еще проще — выстрелят в затылок. Обрати внимание, что к любому другому виду безумия относятся снисходительно, но только не к этому. Этот вид помешательства зовется изменой. Однако в таком случае всех почитаемых человечеством святых (за исключением разве что Магомета) можно назвать предателями. Если копнуть еще глубже, то эти люди, прибавлю я, были также предателями по отношению ко всему роду человеческому. Все они, предтечи нового, высшего типа человека, твердо и последовательно выступали против существующего порядка. Отсюда в большинстве случаев их мученический конец — преимущественно на Западе.