Страница 57 из 148
Помнится, что, донося об этом Департаменту полиции, мне удалось выхлопотать отличившимся филерам лишь незначительную денежную награду. Скуповат был Департамент!
По натуре своей я был человек сдержанный. Служба моя в Корпусе жандармов выработала во мне большую выдержку. Не отказываясь в дружеской компании от рюмки водки, я никогда не переступал в этом отношении известных границ. Никогда никто и нигде не видел меня в нетрезвом виде. Пьяных же или даже просто выпивших я не терпел. Поэтому у меня иногда выходили неприятные разговоры с теми из служащих отделения, которых я находил излишне выпившими. В этом отношении больше всего доставалось именно тем же филерам. Мой заведующий наружным наблюдением П.В. Мошков сам не дурак был выпить! Пойдет, бывало, проверять посты, да и не выдержит искушения - зайдет «на минутку» выпить стакан-другой пивца. Смотришь, и филер иной, желая подслужиться начальству, поднесет ему стаканчик-другой. К вечеру иной раз мой Мошков совсем разомлеет. А в это-то время ему и предстоит увидеться со мной при рапорте. Иной раз скажется больным - значит, я за него должен проделать его работу; а иной раз расхрабрится и, стараясь держать себя особенно прямо и несколько более «независимо», начнет мне докладывать так, что у него непременно выпадают в словах один или два слога. Понимать трудновато, да я и знаю, что он может перепутать мои распоряжения. Изругаю его, отведу душу и пообещаю ему всяческих служебных неприятностей, но терплю! Человек он был в высшей степени надежный и в трезвом состоянии толковый. Несмотря на всю свою выдержку, как-то уже, помнится, в конце 1908 года, когда П.В. Мошков пришел ко мне в кабинет с докладом о наблюдении - а наблюдение было чрезвычайно важное, - он был в настолько «нетвердом» виде, что я сразу понял, что вести с ним какую-либо толковую беседу невозможно. Я так обозлился, что схватил весь пучок принесенных им «рапортичек» филеров и, швырнув их ему в лицо, крикнул пораженному Мошкову, чтобы он исчез с моих глаз1 Мошков, перепуганный, вышел, а мне пришлось самому на следующий день налаживать работу. Мы помирились. Я чувствовал свою вину - погорячился. Мошков давал заклятия не прикасаться к пиву, воздерживался некоторое время, а затем… снова начинал говорить со мной «незавимым» тоном
Россия^1^в мемуарах
Наклонность к нетрезвости обнаруживали в моем охранном отделении только филеры. Принимая во внимание действительно каторжный характер этого рода службы и ее беспросветность в смысле дальнейшей служебной карьеры, приходилось мириться с этим недостатком и ограничиться небольшими взысканиями.
Из всех служащих отделения выделялся своей толковостью писец канцелярии отделения Щербаков, которому я поручил заведование всеми делами канцелярии после того, как Антипин оставил службу. Из Щербакова образовался прекрасный письмоводитель, и он был единственным служащим охранного отделения, который был на своем месте и был отличным моим помощником. Этому человеку можно было поручить самые разнообразные дела и быть уверенным, что все порученное будет исполнено толково и дельно. Остальной состав чинов отделения ничем особенным не отличался.
В системе провинциальных охранных отделений было допущено одно весьма существенное упущение. Оно заключалось в том, что Департамент полиции не смог, в силу противодействия со стороны штаба Отдельного корпуса жандармов, отобрать по своему выбору для провинциальных охранных отделений десяток-другой молодых офицеров Корпуса жандармов, из тех, которые только что сдали экзамены после специального курса и только что вступили в Корпус. Эти офицеры распределялись на должности адъютантов при жандармских управлениях, где и болтались, в большинстве случаев мало что делая. Если бы из числа этих молодых офицеров были отбираемы выразившие интерес к политическому розыску и пожелавшие начать службу в Корпусе прикомандированием к одному из охранных отделений, то из них понемногу выработались бы хорошие заместители тех начальников охранных отделений, которые подлежали, по каким-либо соображениям, переводам на другие должности. Но штаб Отдельного корпуса жандармов противился таким «новшествам». Будучи назначен начальником Саратовского охранного отделения, я скоро ощутил недостачу помощника и в некоторых случаях - как, например, при выезде из города или болезни - заместителя.
Одно время, в 1908 году, мне дали такого помощника после бесчисленных и настойчивых с моей стороны посланий в Департамент полиции. Но дали такого помощника, по сравнению с которым мой А. Б. Попов - типичная «мокрая курица» - был орел! Хотя этот эпизод из кратковременного прикомандирования к моему отделению ротмистра Рокицкого и относится по времени к позднейшему периоду моей службы в Саратове, я его ввожу
7 Заказ 2376
мемуарах
сюда для иллюстрации персональной политики штаба Отдельного корпуса жандармов.
Еще в бытность мою офицером при С Петербургском губернском жандармском управлении мне пришлось, бывая в театре и в других общественных местах, встречаться и мельком разговаривать с чрезвычайно бравым по виду помощником пристава одной из центральных полицейских частей Петербурга. Это был штабс-капитан Михаил Михайлович Рокицкий, мужчина весьма благообразной наружности - как она понималась в доброе старое время - средних лет и с богатейшей растительностью на лице. Борода, подозрительно черного цвета, была расчесана на две «скобелевские» бакенбарды. Чудесные пушистые усы придавали Рокицкому весьма внушительный вид. Впечатление портил недостаточный рост, но зато грудь его полицейского мундира была буквально обсыпана орденами Правда, среди них не последнее место занимали бухарские и хивинские звезды и такие кресты, как «Общества св. Нины»85, но на его груди виднелись также и знаки внимания дипломатов европейских государств, посещавших нашу столицу и останавливавшихся в гостиницах, которые расположены были в районе полицейского участка, где одним из помощников пристава был Рокицкий.
Михаил Михайлович был удивительно честолюбив именно в отношении орденов и знаков отличия. На его широкой груди, ко времени моего знакомства с ним, уже не хватало места для новых орденов. В самом начале нашего знакомства, я помню, он особенно был озабочен устройством для хивинского хана какой-то специальной бани. Ему, вероятно, уже мерещилась новая «звезда».
Забота о том, как «угодить» или облегчить передвижение по столице или прилегающим железным дорогам более или менее значительному иностранцу, была, так сказать, его основной заботой. Знакомств у него было множество, и нечего удивляться тому, что однажды какой-то градоначальник, едва ли не Клейгельс (ухваткам которого Рокицкий умело подражал), поддержал ходатайство Рокицкого о переводе его на службу в Отдельный корпус жандармов. Чем именно руководствовался Рокицкий в своем желании переменить полицейский мундир на жандармский, я так никогда и не понял. В Корпусе жандармов единственную должность, которую он мог выполнять «не мудрствуя лукаво», была должность начальника отделения при каком-либо жандармском полицейском управлении железных дорог. Однако какие-то соображения штаба Отдельного корпуса жандармов заставили ротмистра Рокицкого служить по губернским жандармским управлениям, и в
мемуарах
1908 году он попал на должность помощника начальника Саратовского губернского жандармского управления. Совершенно неожиданно для меня летом 1908 года я получил извещение Департамента полиции, что ротмистр Рокицкий прикомандировывается к моему отделению. Более нелепое распоряжение трудно было себе представить! Прежде всего сам ротмистр Рокицкий не имел никакого желания заниматься политическим розыском. Он отнюдь не был расположен находиться весь день и вечер на службе, предпочитая отдавать ей несколько служебных часов, а вечера посвящать игре в преферанс или другим удовольствиям. Наконец, внешность, сделавшая его известным вскоре после приезда в Саратов даже уличным собакам, не позволяла соб юдать ни малейшей конспирации. Если бы Рокицкий появился на улицах Саратова в штатском платье и в таком «ряженом» виде подошел бы к дверям конспиративной квартиры, то он был бы, вероятно, тут же «расшифрован».