Святыня

— Какой срок они вам отвели? — спросил я.

— Шесть месяцев. Так они считают. А тело мое говорит мне, что осталось месяцев пять. Так или иначе, будущей осени мне уже не увидеть.

Крутанувшись на табурете, он опять устремил взгляд в окно на морской пейзаж и другой берег залива. Я посмотрел туда же, куда смотрел и он, и увидел скалистый фьорд. Фьорд разветвлялся, вдаваясь в сушу наподобие клешней омара, и, вглядываясь в даль, я заметил знакомый маяк. Дом Тревора Стоуна стоял посередине мыса Марблхед — утесистом выступе северного бостонского побережья, где дома были намного дешевле, чем в других здешних местах.

— Горе, — продолжал он, — штука прожорливая: все грызет и грызет, во сне и наяву, поддавайся ты ему или нет — безразлично. Точь-в-точь раковая опухоль. Однажды ты просыпаешься поутру и ощущаешь, что все твои прочие чувства — радости, зависти, жадности, даже любви — поглощены им. Остаешься только ты наедине со своей утратой — голый, уязвимый, открытый ему. И тут уж горе — полновластный хозяин.

Кубики льда в его стакане задребезжали, и он опустил на них взгляд.

— С этим можно бороться, — сказала Энджи.

Повернувшись к ней, он улыбнулся своим амебообразным ртом. Белые губы, перерезавшие обезображенную, с раздробленными костями челюсть, дрогнули, и улыбка тут же исчезла.

— Горе знакомо и вам, — мягко сказал он. — Знаю. Вы потеряли мужа. Пять месяцев прошло, не так ли?

— Бывшего мужа, — потупившись, уточнила Энджи. — Верно.

Я потянулся к ее руке, но она, покачав головой, положила руку на колени.

— Я читал все газетные репортажи, — продолжал он. — Даже в этой кошмарной «Уголовной правде». Вы вдвоем вступили в схватку со злом. И победили.

— Невольно, — сказал я и откашлялся. — Можете мне поверить.

— Возможно, — отозвался он, скрестив тяжелый взгляд своих зеленых глаз с моим. — Возможно, вы двое сделали это невольно. Но подумать только, сколько потенциальных жертв вы спасли от этих чудовищ.

— Мистер Стоун, — проговорила Энджи, — при всем моем к вам уважении должна просить не говорить с нами об этом.

— Почему же?

Она вздернула подбородок.

— Потому что вы ничегошеньки не знаете, вот и говорите глупости.

Легонько погладив набалдашник своей трости, он наклонился, другой рукой коснувшись колена:

— Вы правы. Простите меня.

И вдруг она улыбнулась ему улыбкой, какой я не видел на ее лице со дня смерти Фила, такой улыбки она с тех пор не дарила никому. Улыбнулась так, будто были они с Тревором Стоуном старыми друзьями, жившими где-то, куда не достигает ни свет, ни людская доброта.

— Я одинока, — за месяц до того сказала мне Энджи.

— Неправда.

Она лежала на пружинном матрасе с покрывалом, который мы разложили в моей гостиной. Собственная ее постель, как и вообще почти все ее вещи, оставалась у нее дома на Хоуис-стрит, потому что она все еще не решалась войти туда, где стрелял в нее Джерри Глинн и где истекал кровью на полу в кухне Эвандро Арухо.

— Неправда, ты не одинока, — повторил я, и руки мои обхватили Энджи, обняв ее со спины.

— Нет, я одинока. И никакие твои объятия, никакая твоя любовь не в силах этого теперь изменить.

— Мистер Стоун, — проговорила Энджи.

— Тревор.

— Мистер Стоун, — повторила она. — Я сочувствую вашему горю, от всей души сочувствую. Но вы нас похитили. Вы...

— Мое горе тут ни при чем, — сказал Стоун. — Нет, нет. Проблема вовсе не в этом.

— Так в чем же? — спросил я.

— В моей дочери Дезире.

Дезире.

Он произнес это имя благоговейно, как молитву.

Ярко освещенный кабинет его оказался храмом, возведенным в ее честь.

Там, где раньше я видел только мрак и тени, обнаружились фотографии и рисованные портреты женщины, запечатлевшие ее чуть ли не во все этапы жизни — начиная с младенческого возраста и до окончания школы: начальная школа, ежегодные снимки ее в старших классах, по окончании колледжа. Неумело снятые стареньким «поляроидом», но вставленные в новехонькие, красного дерева рамки. А вот случайный снимок: она и, судя по всему, ее мать на барбекю, стоят возле газового гриля на лужайке во дворе, в руках бумажные тарелки, в камеру обе не смотрят. Выхваченный наугад кадр, расплывшееся по краям изображение, фото, снятое без учета того, что откуда-то слева падал солнечный свет и блики его затемняли объектив аппарата. Такие карточки, не вставленные в альбом, обычно теряются, однако в кабинете Стоуна снимком этим явно дорожили — он был в посеребренной рамке на изящной подставке слоновой кости.

Дезире Стоун отличалась изумительной красотой. Ее мать, как можно было судить по нескольким фото, была, по-видимому, латинских кровей, и дочь унаследовала материнские густые волосы цвета меда, изящную форму нижней челюсти и шеи, точеность черт, тонкий нос и цвет лица, словно всегда озаренного светом закатного солнца. Отец же подарил Дезире нефритово-зеленые глаза и полные, четко очерченные губы. Симметрию генетических влияний можно было заметить, глядя на фотографию, стоявшую на столе Тревора Стоуна. На ней Дезире была снята вместе с отцом и матерью и одета в ярко-красную мантию с шапочкой — наряд выпускницы, — а за ее спиной простирался кампус колледжа Уэллсли; руки девушки обнимали родителей за шею, притягивая к ней их головы. Все трое улыбались и, казалось, так и излучали здоровье и благополучие, в то время как лицо девушки счастливо сочетало в себе нежную красоту матери с отцовским выражением несгибаемой воли.

— За два месяца до катастрофы, — сказал Тревор Стоун, на секунду взяв в руки фотографию. Он поглядел на нее, и нижнюю часть его обезображенного лица исказила судорога, в которой я распознал улыбку. Потом он поставил фотографию обратно на стол, а мы сели напротив него.

— Вам обоим известен частный детектив по имени Джей Бекер?

— Джея мы знаем, — сказал я.

— Работает в «Сыскном агентстве Хемлина и Коля», — сказала Энджи.

— Правильно. И какого вы о нем мнения?

— В профессиональном смысле?

Тревор Стоун пожал плечами.

— Он свое дело знает, — сказала Энджи. — Хемлин и Коль берут к себе только самых лучших.

Стоун кивнул:

— По-моему, несколько лет назад они и вам обоим делали предложение перейти к ним.

— Как это вы пронюхали? — удивился я.

— Но ведь это так, верно?

Я кивнул:

— И, насколько я понимаю, это было щедрое предложение. Почему же вы отказались?

— Мистер Стоун, — сказала Энджи, — на случай, если вы не заметили, мы не принадлежим к типу людей, отливающихся в кругах бизнесменов и политиков.

— Ну а Джей Бекер — человек другого типа?

Я кивнул:

— Он несколько лет прослужил в ФБР — до того, как сделал выбор в пользу больших денег, которые платят в частных фирмах. Он любит хорошие рестораны, красивую одежду, красивые многоэтажные дома и всякое такое. И костюмы на нем сидят хорошо.

— И, как вы сказали, он отменный специалист.

— Замечательный! — воскликнула Энджи. — Ведь именно его стараниями были доказаны связи Бостонского федерального банка с мафией.

— Да, знаю. Кто, вы думаете, нанял его на эту работу?

— Вы, — сказал я.

— И еще несколько видных бизнесменов, потерявших деньги во время краха на рынке недвижимости и падения курса доллара и фунта в 1988 году.

— Если вы обращались к нему раньше, почему вас интересует наше мнение о нем?

— Потому, мистер Кензи, что не так давно я привлек мистера Бекера, как и все «Агентство Хемлина и Коля», к розыску моей дочери, поручив им это дело.

— Розыску? — переспросила Энджи. — Сколько же времени она отсутствует?

— Четыре недели, — ответил Стоун. — Тридцать два дня, чтобы быть точным.

— Джей нашел ее? — спросил я.

— Не знаю, — сказал Стоун, — потому что теперь пропал и мистер Бекер.

На улице в то утро было холодно, но не слишком, так как ветер был несильным, а столбик термометра показывал тридцать с небольшим[1]. Такой холод ощущается, но до костей не пробирает.

1

Около нуля по шкале Цельсия. Здесь и далее температура дается по Фаренгейту.