Страница 179 из 185
И сущность эта по источаемой ею Силе была более всего похожа на зверя. Харад-аль немедленно узнал в твари громадного пустынного снорта — орки любили этих животных за их мирный нрав, силу и выносливость. Правда, в глазах этого «снорта» светилась чистая, незамутненная, снимающая все барьеры и целиком отбирающая разум ярость. То, что зверь безумен, было ясно с первого взгляда.
Сам же Наран-зун, лишь только цепи выбили зверя из его тела, обмяк и осел на камень, закатив глаза до тонких белых полосок между веками. Впрочем, он был жив, и, хотя его тело и душу все еще терзал шок от полученного магического удара, ему очень повезло.
Потому что два других охотника и не думали бросаться на помощь Хешелю и гномьему Королю, так что на их примере союзники смогли увидеть воплощение изначального замысла эльфа.
Удар черными цепями обратил обоих в свистящие вихри черного пепла, мгновенно развоплотив тело и разорвав на части душу, чтобы выпустить на волю еще двоих зверей. На месте первосвященника, сухо лязгая зазубренными костяными лезвиями, в полный рост встала уродливая тварь, больше всего похожая на кузнечика, зверски переломленного в районе пояса, — что, впрочем, не мешало бестии отлично себя чувствовать. В первые мгновения своего появления зверь склонил голову, подняв к ней передние лапы, и стал уродливой пародией на молитвенно склонившегося человека.
Там же, где стоял Король Армон-Дарона, теперь упирался в землю матерый косматый баран с глубоко посаженными глазами, в которых застыло дикое звериное упрямство. Он почти сразу же уперся взглядом в Кьяра и наклонил голову, словно собираясь врезаться в наугера с разбега, — видимо, злопамятность Короля передалась и таившемуся в его душе зверю.
Шесть зверей предстали союзникам, сражавшимся ради того, чтобы эта мощь никогда не явилась под небесами их мира. Даже охотники отступили, словно в нерешительности, вдвое уступая врагу в численности. Но прежде чем кто-либо успел подумать, что же делать теперь, или просто осознать весь ужас своего нынешнего положения, эльф наконец-то спустил свое заклинание с поводка.
Магические щупальца рванулись к каждому зверю, не обвиваясь вокруг и не стремясь ухватить свои цели. Они впивались прямо в туши бестий и словно прирастали, становясь с ними единым целым. Радимир, который, несмотря на боль от сковывающего заклинания, сумел приподнять голову и вглядеться, был, безусловно, впечатлен мастерством эльфа, сотворившего совершенно уникальное заклятие. Пусть он был врагом, но умение чародея соседствовало в нем с любопытством и смелостью экспериментатора, что и давало на выходе превосходного мага.
Невесть откуда он узнал, что ему придется удерживать шестерых зверей, однако уровень их силы абсолютно точно оставался для него тайной. И несмотря на это, исходя лишь из таких скудных условий, остроухий чародей смог создать заклинание, которое работало — и как работало!
Пожалуй, еще одну вещь эльф или знал, или предполагал: сила столь разных зверей, захороненных так далеко друг от друга, вряд ли была совершенно одинакова. Именно на этом он и построил свое заклинание. Магические щупальца оказались мощными каналами, по которым сила зверя уходила в сердце плетения, там перемешивалась с мощью других его собратьев, а потом этот дикий коктейль возвращался к своему хозяину. Отдельного упоминания заслуживала поразительная крепость самого заклинания, способного вместить и переработать такое чудовищное количество энергии. Впрочем, эльфийская магия всегда была особой, и никому из древних магов не удалось овладеть ею не то что во всей полноте, но даже в сколько-нибудь значительной части.
В результате звери, стремясь вырваться и наказать наглого чародея, получали в свое распоряжение массу энергии, но уже самого разного рода, что не могло не сказаться на их способностях, да и на самочувствии тоже. А поскольку каждая тварь вознамерилась расправиться с эльфом как можно быстрее, то свою мощь они попытались использовать сразу же, не глядя на ее суть.
А остроухий успел перемешать ее раньше и теперь сдержанно, но радостно улыбался, наблюдая за тем, как шестерых могучих бестий корчит от ужасной боли. Все маги, хоть раз в жизни да сталкивавшиеся с подобным, не могли не ощутить к зверям немного сочувствия — использовать чужую магию без вреда для своих способностей еще никому не удавалось.
Разумеется, подобный фокус не мог бы удержать зверей слишком долго, рано или поздно они бы разобрались с собственной силой, и тогда эльфу никто бы не позавидовал, но сам остроухий был прекрасно об этом осведомлен. Не теряя ни секунды драгоценного времени, он принялся сооружать вокруг тварей барьер сродни тому, что сотни лет удерживал их в гробницах.
В воздухе, начиная с самых нижних слоев, строка за строкой начали вспыхивать символы, составленные из больших светящихся клиньев. Понять, что это какая-то печать, могли все, видевшие письмена на местах Силы. Но лишь одна Ленса, разобравшаяся в древнем языке, могла сказать точно, что же делал эльф.
Увиденное впечатляло. Эльф творил барьер сродни тому, который веками удерживал охотников и зверей в запертых гробницах, и делал это с непревзойденным мастерством и скоростью. Мало того, у Ленсы захватило дух, стоило ей вспомнить, кто же создавал сами места Силы. Эльф воистину был чародеем, которого всем бы хотелось видеть в рядах своих друзей. Союзникам же, оказавшимся с ним по разные стороны баррикад, оставалось только надеяться, что остроухий, не убив их прежде, не сделает этого и в дальнейшем.
Мало-помалу над разоренным местом Силы начал образовываться шар, сотканный из светящейся клинописи. Громадная конструкция имела в поперечнике не меньше сотни саженей, чем и были продиктованы внушительные размеры символов. Эльф, раньше стоявший почти в центре барьера-шара, уже давно выбрался за его пределы и сейчас спокойно колдовал, с легкой усмешкой наблюдая за тем, как звери начали понемногу приходить в себя после первого шока. Они поднимались на ноги или лапы, восстанавливали контроль над собственными энергиями и уже готовились контратаковать. Разумеется, заклинание остроухого по-прежнему действовало, перемешивая силы тварей и давая им пользоваться лишь шестой частью своей истинной мощи, но даже с учетом этого они были страшными противниками.
Но оболочка шара уже была завершена больше чем на две трети и теперь неуклонно стремилась сомкнуться далеко вверху. Попытки зверей протаранить преграду собственными весом не дали результата, но сверху еще оставалось небольшое окошко, и именно туда ринулся единственный крылатый зверь. Эльф, впрочем, предусмотрел и это; по щупальцам-каналам прошла волна, и бестия начала стремительно терять даже часть своей собственной силы, которую целиком замещала чужая. Зверь забился в воздухе, рыча и пытаясь разорвать скрепы заклинания, но это остроухого уже не интересовало, за несколько оставшихся мгновений он завершил плетение шара.
С довольной улыбкой потирая руки, он глянул на надежно запертых внутри барьера зверей и перевел взгляд на охотников. Те потеряли к эльфу всякий интерес, как только он сковал тварей своим заклинанием, поэтому они не собирались на него нападать. Видимо, рассудили, что, пока чародей противостоит их собственным врагам, он их друг или, по меньшей мере, союзник.
Удостоверившись, что ему и дальше никто не собирается мешать, ушастый маг удовлетворенно кивнул и снова обратился к своему заклинанию. Загадка, что же он собирается делать с громадным барьером, разрешилась очень скоро. Эльф развел руки в стороны, прикрыл глаза и, словно ощутив под пальцами поверхность невидимого шара, напрягся, сдвигая ладони. Барьер, повинуясь жестам чародея, начал уменьшаться на глазах, все более тесно сталкивая яростно бросающихся на преграду зверей. Символы клинописи уменьшались соразмерно съеживающимся стенкам магического пузыря, сохраняя все ту же странную, не принадлежащую этому миру гармонию.
Зверям не оставалось ничего иного, как уменьшаться вслед за сокращением жизненного пространства. Это не могло им повредить, поскольку тело каждого было создано магией и подчинялось воле владельца; но, безусловно, ни одна из бестий не была в восторге. Барьер тем временем сделался в рост человека, чуть приостановил свое сжатие, пока эльф переводил дух, и принялся уменьшаться дальше. Его нижний край оторвался от земли.