Страница 89 из 90
Обитатели Ясной Поляны были постоянно озабочены поисками продовольствия. Татьяна Львовна отправлялась на тульский базар менять бальные платья матери на продукты. А там царил абсурд: «продать ничего нельзя, купить нельзя, иметь у себя нельзя»; время от време
ни базар неожиданно оцепляли конные и принимались разгонять торгующих. Самым несносным было то, сокрушалась старшая дочь, «что никто не знает своих прав».
Тем не менее в усадьбе сохранялся привычный распорядок В установленный час Софья Андреевна своим обычным быстрым шагом входила в столовую и садилась на прежнее место у самовара, а после нее уже усаживались все остальные и начинался обед. Уже в начале 1980-х годов в Италии семидесятипятилетняя «Татьяна Татьяновна» не могла без смеха вспоминать обеды тех голодных месяцев, когда лакей в белых перчатках «подавал на стол день за днем одну и ту же…вареную кормовую свеклу».
Несмотря ни на что, количество посетителей усадьбы росло: «железнодорожные учителя», «голодные курсистки», «разные комиссары и неизвестные господа», «дети, девицы, гимназисты, члены какого-то трибунала»; мог приехать и «делегат от шведского посольства с графиней Дуглас» или «грузин, находившийся во главе какого-то правительственного учреждения». Софья Андреевна ничему не удивлялась и не возражала, когда ее просили сфотографироваться с группой, хотя теперь это казалось ей «тяжелым и бесцельным». В сергеенков- ское общество она больше не верила. Видела, как члены общества то и дело собираются на свои заседания, «говорят много, дела же ничего не двигаются».
Восемнадцатого сентября 1919 года в Ясную Поляну приехал М. И. Калинин. Примечателен этот приезд прежде всего тем, что он открыл собой бесконечную череду последующих наездов высокопоставленных большевистских лидеров на родину Толстого, включив ее тем самым в арсенал партийной пропаганды. Калинин с его «хорошими манерами» «умного мужика» внимательно осмотрел дом, а после, за чаем на террасе, между ним и вдовой писателя и ее старшей дочерью затеялся долгий и обстоятельный разговор, не приведший, однако, к взаимному согласию. Проходил он не без сумбура, внесенного пропажей восьмидесятирублевого ведра. Говорили о Толстом, о войне, о революции, о голоде.
Когда приезжал Валентин Булгаков, «умный и хороший человек», Софья Андреевна оживала, часами могла беседовать с ним «о толстовских делах». В эти последние месяцы, может быть, самым радостным для нее было то, что новая, все перепутавшая жизнь помирила ее с младшей дочерью. Волевой характер Александры Львовны, решительные намерения защищать мать и родных при малейшей опасности оказались реальной, если не единственной настоящей опорой.
Один из знакомых семьи так описывает свою последнюю встречу со старой хозяйкой толстовского дома: «Софья Андреевна… встретила меня с достоинством, устало и спокойно. Ей было уже 74 года. Высокая, немного сгорбленная, сильно похудевшая — она тихо, как тень, скользила по комнатам и, казалось, при сильном дуновении ветра не удержалась бы на ногах… Беседуя, она не улыбалась, но говорила охотно. Она как бы потухла. Хотя с удовольствием читала свои воспоминания о счастливых днях Ясной Поляны».
Последний в ее жизни Троицын день 8 июня 1919 года она встретила так, как его не праздновали в Ясной Поляне последние лет десять. Светило яркое солнце, пели соловьи, «в изобилии» цвели ландыши и сирень, «на яблонях медянки и сухой мох». В тот день «пришли со станции дочь Саша и внучка Анночка. Все им очень обрадовались». В усадьбе, в деревне — «везде песни, пляски, хороводы», как и прежде, бросание венков в воду. На мгновение, казалось, вернулось прошлое.
Софья Андреевна действительно заболела также, как заболел перед смертью ее муж, — воспалением легких. Она «очень страдала», но при этом ни на что «не жаловалась, мало стонала, ни на кого не раздражалась». «Чувствовала, что умирает, и не боялась смерти». Еще в июле она подготовила письмо с надписью на конверте: «После моей смерти». «Очевидно, замыкается круг моей жизни, — говорилось в нем, — я постепенно умираю, и мне хотелось сказать всем, с кем я жила и раньше, и последнее время, — прощайте и простите меня…» За два дня до смерти Софья Андреевна позвала к себе дочерей — попрощаться: «Мне хотелось бы сказать вам, прежде чем я умру, что я очень виновата перед вашим отцом. Может
быть, он и умер бы не так быстро, если бы я его не мучила. Я горько об этом раскаиваюсь. И еще хочу вам сказать, что я никогда не переставала любить его и всегда была ему верной женой».
Софья Андреевна умерла ранним утром 4 ноября. Колебались, где хоронить. Раньше она просила похоронить ее рядом с мужем, но незадолго до болезни обмолвилась — «если нельзя, то в Кочаках, рядом с моими детьми». Близкие понимали, что имя отца принадлежит теперь больше миру, чем семье, и Софью Андреевну похоронили на Кочаковском кладбище.
После смерти Льва Николаевича она успела сделать удивительно много для сохранения родовой усадьбы Волконских-Толстых. Казалось, совершила невозможное, оставив потомкам слепок с ушедшего писательского быта, остановив в Ясной Поляне время. От ее наследников, продолжателей традиций, требовалось не так уж много: «жить в доме», чтоб «не рухнул» он, да периодически снимать паутину времени с божественного слепка. Но, кажется, наступило совершенно иное время для Ясной Поляны — время музейного бытия.
От Софьи Андреевны эстафета по сбережению уникальной усадьбы перешла к ее младшей дочери — Александре Толстой. В общей сложности около двадцати лет, вопреки обстоятельствам, они самоотверженно берегли священный мир Толстого. Прежде всего им, матери и дочери, потомки обязаны физическим сохранением великой святыни и созданием на благословенной земле музея великого писателя.
Лев Николаевич и Софья Андреевна не зря нарекли младшую дочь Александрой (защитницей). Судьба, споры с которой бессмысленны, в своем выборе не ошиблась. Александра оказалась истинной защитницей отцовской «колыбели». Путь превращения толстовской усадьбы в музей-заповедник был для нее нелегким и тернистым. Ясная Поляна напоминала тогда дитя с семью няньками. Так, само имение принадлежало одной няньке — Наркомзему, а Большой дом — другой, Нар- компросу. Администрация имения размещалась во флигеле Кузминских, а руководство дома — в самой мемориальной постройке. Взаимоотношения между ни
ми напоминали что-то вроде дружбы правды. Ясная Поляна была похожа в те годы на лоскутное одеяло, которое каждый тянул на себя. Неразбериха была невообразимой. Прохудилась, к примеру, крыша мемориального дома, и его представитель вынужден был просить управляющего имением о помощи, а гот в ответ — это, мол, не моя компетенция: крыша ведь принадлежит Наркомпросу, а я — от Наркомзема. У меня на ее ремонт денег нет… Дом писателя находился в положении пасынка в собственной усадьбе. Таких противоречий было немало, и они все время создавали ощущение зыбкости и неустойчивости.
После смерти вдовы писателя накал страстей, столкновение интересов достигли своей кульминации. Дочерей Толстого возмущало многое: и половинчатость мер по реорганизации усадьбы, и превращение имения в совхоз, и самоуправство Сергеенко с Оболенским. В этой ситуации необходимо было предпринять самые решительные шаги. План дочерей по спасению усадьбы был весьма прост и заключался в прекращении разрушительной деятельности совхоза, его полной ликвидации и передаче всех дел по управлению имением Наркомпросу.
Нам не дано докопаться до всех тонкостей и всех коллизий той грандиозной драмы идей, под знаком которой прошло все первое десятилетие музея, как не дано сполна насладиться гомеровским гекзаметром. Ключи утеряны. Тем не менее попытаемся по уцелевшим крупицам воссоздать объективную картину первых лет музейной жизни Ясной Поляны. Для сохранения толстовской усадьбы нужны были бесстрашие, воля, энергия. Кажется, всем этим сполна обладала младшая дочь писателя. Здесь находились корни ее бытия, и они крепко держали ее, несмотря ни на какие парадоксы сложного времени. Смысл своего пребывания на этой земле Александра Львовна видела в поддержании духовного огня, в реализации идеи «живого» музея, а не в создании аморфной, безжизненной стилизации. Будущее Ясной Поляны виделось ей в бережном сохранении прошлого.