Мастера

Кто только не охотился за зубастой машиной Василия Ивановича Кукина и за её хозяином! «Юнкерсы», «мессершмитты»…

— Я любую марку немецких самолётов издали — по звуку — стал угадывать, — вспоминал Кукин.

А Витька слушал и так ярко представлял маленький, беззащитный кубик экскаватора и свирепо бросающиеся на него фашистские самолёты, что даже глаза ладошкой закрывал от страха или гневно сжимал кулаки.

Но кукинская машина была словно заговорённая. На ней живого места не было от пулевых и осколочных пробоин, но ни в один важный механизм попасть фашистам не удавалось.

— Мотор, лебёдки, поворотный круг работали отлично, а дырки — что! Ещё и лучше — для вентиляции! — смеялся Кукин. — Ребята из танкоремонтной бригады соорудили мне что-то вроде кабины, а над крышей и по бокам «кабины» броневые плиты поставили, так что пули и осколки с отвратительным визгом отлетали от них, не пробивая.

Только приходилось иногда после особенно тяжёлого осколка глушить мотор… После такого жестокого звукового удара Василий Иваныч с трудом приходил в себя.

Однажды командир зенитного полка, совсем ещё молодой майор, поглядел на жёлтое, с провалившимися глазами, худое, донельзя усталое лицо машиниста и сказал:

— А тебе, Иваныч, надо отдохнуть. Отоспаться.

Через два дня Кукина вызвал его непосредственный начальник и чётко, по-военному приказал идти домой и трое суток отдыхать.

Кукин обрадовался.

Знал бы он, чем это кончится!

Василий Иваныч проспал двое суток подряд. Когда проснулся, узнал, что на Пулковские высоты сброшен вражеский десант, все пути туда отрезаны. А экскаватор остался у немцев — увезти было некому.

И тогда Кукин — автомат на шею — и пошёл на свой страх и риск.

Ночью пробрался к своему стальному другу, нежно погладил его, и показалось Василию Иванычу, что тот вздрогнул и пробормотал что-то непонятное, будто пожаловался.

Решил Кукин пробиваться в Ленинград. Будь что будет! Если напорется на фашистский патруль — дело ясное: гранату в бак с горючим, чтоб не достался экскаватор врагам, а там уж по обстоятельствам, как получится.

И он включил двигатель.

Пускач затрещал, словно крупнокалиберный пулемёт, немцы яростно отозвались — видно, не больно-то уверенно чувствовали они себя на ленинградской земле.

А Василий Иваныч сел на экскаватор и поехал своим ходом.

Так и добрался до Ленинграда. И ни один фашистский патруль не остановил его.

Надо было видеть лица солдат из нашего боевого охранения, когда они узнали, откуда пригнал свою машину этот худущий парень в промасленном до кожаного блеска ватнике!

Самый страшный зверь

Василий Иваныч задумался, машинально ломая подвернувшийся под руку прутик.

— Вот скажи мне, Витька, какой самый на свете страшный-страшный зверь?

— Тигр! — не задумываясь, ответил Витька. — И ещё эта… акула. Ужас какая, зубищи — во! Страх глядеть. Я по телевизору видел.

Василий Иваныч усмехнулся.

— Нет, милый. Есть и пострашнее. Только этого зверя по телевизору не покажешь. И в зоопарк не посадишь… Запомни, Витька, самый страшный зверь на свете — это голод. В сорок втором году ближе к весне он меня и зацапал. Куда там твоей акуле… Вообще-то голода я к тому времени уже не ощущал — опух весь, даже толстым казался, а рычаги передвигать не мог. Надо завалы после артобстрела и бомбёжки разбирать, а я совсем обессилел. И на пути в казарму упал. Чувствую: если не подымусь, погибну. И знаешь что я вдруг вспомнил?

— Что?

Витька слушает. Глаза горят, он и про бутерброды и про чай забыл.

— А вспомнил я детство. Новую Ладогу и снежную крепость, где меня завалило. Оказывается, то, что в детстве в человеке заложено, — это на всю жизнь. Вспомнил, и стало мне стыдно — мальчишкой не сдался, а тут… взрослый ведь совсем, стыдно без борьбы на тот свет отправляться. Я и пополз. Хоть и ничего мне уже не хотелось, ко всему равнодушие, только крепость помню и шепчу: «Стыдно!». Встать уже не мог. Потому пополз на четвереньках. И дополз.

Потом отлежал месяц. Весной полегче стало.

Весна!

Лебеда появилась, крапива, всякая зелёная травка… Ты ел когда-нибудь щи из крапивы?

— Нет… — Витька удивился. — Она же до волдырей острекать может!

— Это старая. А из молодой такие щи — пальчики оближешь. В общем, выкарабкался я — и снова на свою копалку — землю копать. Вот и всё.

— Как это — всё?! — возмутился Витька.

— Ну, дальше нормально — работа. Восстанавливали заводы, дома. Вот уж чего-чего, а работы хватило! Гитлер-то приказал наш Ленинград сровнять с землёй, снести, будто его и не было. Правда, ничего у этого сумасшедшего не получилось, но холуи его старались от души, гадостей нам наделали — не счесть. Так что работы всем хватило, а строителям — особенно. Ну, строить — не ломать, дело весёлое! Сперва на всяких трофейных «железках» работал, а потом получил своего «омича», и вот уже сколько лет дружим, живём душа в душу. Погоди вот, я его ещё разговаривать научу, а так он всё понимает. — Василий Иваныч рассмеялся, потом огляделся и присвистнул: — Э, брат, пора нам до дому! А то влетит мне от твоих родителей.

Вышли к «москвичу».

Витька огляделся.

Когда ещё попадёшь в лес? Он нарвал большой, яркий букет из берёзовых и осиновых листьев. Василий Иваныч согнул гибкую рябину и добавил в букет несколько алых гроздьев.

Кто строит дом?

Когда ехали по Московскому проспекту, а потом свернули на Гагаринский, Василий Иваныч то и дело говорил, показывая на какой-нибудь дом:

— Мой крестник.

— Я начинал.

И Витьке вдруг стало обидно за Василия Иваныча.

— Вот ходят все мимо домов, — сердито сказал он, — живут даже в них, а никто и не знает, что вы их строили. Неправильно это!

— Э, дружок, не я один. Не так-то просто даже перечислить всех, кто эти дома придумывал да строил. Я вот буду говорить, а ты загибай пальцы, — увидишь, что получается. Считай: экскаваторщики котлованы да траншеи роют; кабельщики да слесари-трубоукладчики кабели самые разные да трубы укладывают; сварщики эти трубы сваривают, монтажники стены и перекрытия возводят из блоков; кровельщики крышей дом накрывают; столяры двери и рамы оконные приспосабливают; паркетчики полы накрывают; сантехники водопровод и канализацию проводят в доме; газовщики плиты и трубы устанавливают; монтёры электричество проводят; телефонщики — телефоны устанавливают; стекольщики — стёкла вставляют; штукатуры стенки штукатурят, а маляры их красят: телевизионщики антенны устанавливают…

— Ого, пальцев не хватает, — засмеялся Витька.

— Думаешь, я тебе всех назвал? А изолировщики? А монтёры-слаботочники — чтоб радио работало? А дорожники, чтоб к дому подойти можно было? А у дорожников — и бульдозеристы, и водители катков, и асфальтировщики. А шофёров забыл? А механики, чтобы лифт бесперебойно бегал с этажа на этаж? А озеленители-садовники, а…

— Хватит, — сказал Витька и упрямо стукнул себя по коленке. — И всё равно! Раз работали люди, значит, надо! Надо, чтоб про них знали!

Врёт Симаков или не врёт!

Витьке позвонил Симаков, который всё знает.

— Вот ты не знаешь, а я знаю! — закричал он в телефонную трубку свою любимую фразу, с которой обычно начинал любой с Витькой разговор.

Витька отодвинул трубку подальше от уха.

— Ты чего так кричишь? — разозлился он. — Оглохнуть можно.

— А ты сунь в ухо мизинец и поковыряй, — спокойно посоветовал Симаков нормальным голосом. И тут он знал, что надо делать! — Вот у тебя под окнами Герой работает на стройке, а ты ничего не знаешь!

— Какой-такой Герой?

— Герой Социалистического Труда!

— Не может быть, — усомнился Витька, — я на стройке почти всех знаю, а Героя не знаю.

— Вот я и говорю: не знаешь! — снова закричал Симаков.

— А кем он работает? Как фамилия?