Страница 9 из 91
Натаниэль раскрывает губы — сейчас он мне все расскажет! — но его ротик остается пустой, молчаливой пещерой.
— Все в порядке, — успокаиваю я, хотя это не так, отнюдь не в порядке.
Калеб приезжает к педиатру, когда мы как раз ждем своей очереди. Натаниэль сидит рядом с железной дорогой «Брио» и возит паровозик по кругу. Я бросаю гневные взгляды на медсестру в приемной, которая, похоже, совершено не понимает, что мы не можем ждать, дело безотлагательное: мой сын сам не свой, и это не какая-то банальная простуда. Нас должны были принять еще полчаса назад.
Калеб тут же бросается к Натаниэлю, пытаясь втиснуться в пространство, отведенное детям для игр.
— Привет, дружище. Неважно себя чувствуешь, да?
Натаниэль пожимает плечами, но молчит. Одному Богу известно, сколько времени он уже не разговаривает!
— Натаниэль, у тебя что-то болит? — продолжает расспрашивать Калеб, и этого я вынести уже не в силах.
— Неужели ты думаешь, что я у него не спрашивала? — взрываюсь я.
— Не знаю, Нина. Я только приехал.
— Знаешь, Калеб, он не разговаривает. Он не отвечает на мои вопросы.
Другими словами, горькая правда, что мой сын заболел не свинкой и не бронхитом — ни одной из тех болезней, которые я могла бы понять, — угнетает еще больше. Странные случаи, подобные нынешнему, всегда оказываются чем-то ужасным: бородавка, которую невозможно удалить, пустит метастазы и станет раковой опухолью, а тупая головная боль превратится в опухоль головного мозга.
— Я даже не уверена, слышит ли он вообще, что я сейчас говорю. Знаю одно: какой-то вирус поражает его голосовые связки.
— Вирус. — Молчание. — Вчера он плохо себя чувствовал, а сегодня утром ты вытолкала его в садик, несмотря на то…
— Значит, это я виновата?
Калеб смерил меня тяжелым взглядом.
— Я хочу сказать только одно: в последнее время ты была слишком занята.
— Ты намекаешь, что я должна извиниться за то, что мой график работы, в отличие от твоего, ненормированный? Что ж, извини. Я попрошу, чтобы потерпевших насиловали и избивали в более удобное время.
— Нет, ты просто надеешься, что у твоего сына хватит здравого смысла заболеть, когда у тебя не будут назначены слушания в суде.
Я не сразу нахожу, что ответить, настолько раздражена.
— Это просто… просто…
— Это правда, Нина. Почему в первую очередь ты думаешь о чужих детях?
— Натаниэль!
Вкрадчивый голос медсестры педиатра, словно топором, рассекает воздух между нами. Я не могу понять, что означает выражение ее лица, и не уверена, станет ли она говорить о молчании Натаниэля или неумении его родителей держать язык за зубами.
Такое чувство, что он наглотался камней: как будто его горло набито галькой, которая трется друг о друга и перемещается каждый раз, как он пытается что-то произнести. Натаниэль лежит на столе для осмотра, а доктор Ортис нежно гладит его шею под подбородком, а потом обматывает горло толстой щекочущей трубкой. На экране компьютера, который в кабинет привезла медсестра, возникают черно-белые пятна — совершенно на него не похожие.
Когда он сгибает розовый пальчик, то может дотянуться до прорези на кожаной поверхности стола. Внутри пена — облако, которое можно разорвать.
— Натаниэль, — просит доктор Ортис, — можешь попробовать что-то мне сказать?
Родители смотрят на него не отрываясь. Это напомнило ему случай в зоопарке, когда Натаниэль стоял перед аквариумом с рептилией целых двадцать минут, надеясь, что если он простоит достаточно долго, то змея выползет из своего убежища. В тот момент ему больше всего на свете хотелось увидеть гремучую змею, но она так и не показалась. Иногда Натаниэль задавался вопросом: а есть ли там вообще змея?
Сейчас он поджал губы. Почувствовал, как горло открылось, как роза. Звук идет у него из живота, натыкается на душащие его камни… и не достигает губ.
Доктор Ортис наклоняется ближе.
— Ты можешь, Натаниэль, — настаивает она. — Только попытайся.
Но он же пытается. Он пытается изо всех сил — едва не раскалывается пополам. У него под языком застряло слово, которое он так хочет сказать своим родителям: «Перестаньте».
— Ультразвук не показывает ничего необычного, — говорит доктор Ортис. — Никаких полипов или припухлостей голосовых связок, с физической точки зрения Натаниэль может разговаривать. — Она смотрит на нас ясными серыми глазами. — У Натаниэля в последнее время были проблемы со здоровьем?
Калеб смотрит на меня, я отвожу взгляд. Это я дала Натаниэлю тайленол, это я молила о том, чтобы не было температуры, потому что у меня было такое напряженное утро. И что? Девять из десяти матерей поступили бы точно так же… а последняя крепко задумалась бы, прежде чем поддаться этому искушению.
— Вчера, когда он вернулся из церкви, у него болел живот, — рассказывает Калеб, — и он продолжает писаться по ночам.
Но это не заболевание. Все дело в чудовищах, которые прячутся под кроватью, или привидениях, которые заглядывают в окна. Это не имеет никакого отношения к внезапной потере речи. Я замечаю, как заливается краской стыда играющий в углу Натаниэль, и неожиданно сержусь на Калеба за то, что он вообще затронул эту тему.
Доктор Ортис снимает очки и протирает стекла.
— Иногда то, что кажется заболеванием, таковым не является, — медленно произносит она. — Иногда цель всего — привлечь внимание.
Она не знает моего сына, как знаю его я, даже приблизительно. Как будто пятилетний ребенок способен к таким макиавеллиевским интригам!
— Он даже может сам себе не отдавать отчета в своем поведении, — продолжает врач, читая мои мысли.
— И что нам делать? — говорим мы с Калебом одновременно.
— Может, стоит обратиться к специалисту?
Врач отвечает на мой вопрос:
— Именно это я и собиралась посоветовать. Давайте я позвоню и поговорю с доктором Робишо, сможет ли она принять вас сегодня.
Да, именно это нам и нужно: отоларинголог, который специализируется на подобного рода заболеваниях; врач, который мог бы прикоснуться к Натаниэлю и уловить ту крошечную «проблемку», которую можно решить.
— В какой больнице принимает доктор Робишо? — интересуюсь я.
— В Портленде, — отвечает педиатр. — Она психиатр.
Июль. Городской бассейн. В штате Мэн сорокоградусная жара. Рекордная отметка.
— А если я утону? — спрашивает у меня Натаниэль. Я стою у края, где мелко, и наблюдаю, как он таращится на воду, как будто это зыбучие пески.
— Неужели ты думаешь, что я дам тебя в обиду?
Похоже, он задумался.
— Нет.
— Тогда прыгай. — Я протягиваю руки к сыну.
— Мам! А если бы это была раскаленная лава?
— Во-первых, я не стала бы надевать купальник.
— А если я зайду в воду, а мои руки и ноги перестанут слушаться?
— Не перестанут.
— А вдруг?
— Маловероятно.
— Одного раза будет достаточно, — рассудительно замечает Натаниэль, и я поняла, что он подслушивал, когда я репетировала заключительную речь в душе.
Идея! Я округлила рот, подняла руки и стала опускаться на дно бассейна. В ушах шумела вода, и медленно вращался окружающий мир. Я досчитала до пяти, а потом голубая гладь всколыхнулась, как будто передо мной что-то разорвалось. Внезапно под водой оказался Натаниэль, и он плыл — в глазах звездочки, а из носа и рта вырываются пузырьки воздуха. Я подхватила его, крепко прижала к себе и вынырнула на поверхность.
— Ты спас меня, — сказала я.
Натаниэль обхватил мое лицо руками.
— Пришлось спасать, — ответил он. — Чтобы ты могла спасти меня в ответ.
Первое, что он делает, — это рисует картинку, на которой лягушка пожирает луну. Поскольку у доктора Робишо не нашлось черного карандаша, Натаниэлю пришлось зарисовать ночное небо синим. Он так сильно давит на карандаш, что тот ломается у него в руке, а потом пугается, что на него будут кричать.