Роковое совпадение

В зале суда так тихо, что я слышу дыхание сидящего за моей спиной Калеба. Слышу слова, которые он произнес за секунду до того, как мы вошли в зал, чтобы выслушать приговор суда: «Я горжусь тобой».

Судья О’Нил откашливается и начинает зачитывать:

— Улики по данному делу ясно свидетельствуют о том, что тридцатого октября две тысячи первого года подсудимая Нина Фрост вышла из здания суда, купила пистолет, спрятала его и пронесла в зал окружного суда Биддефорда. Еще улики указывают на то, что она подошла к отцу Шишинскому, намеренно и осознанно выстрелила ему четыре раза в голову, в результате чего он умер. Улики также указывают на то, что в момент совершения этих деяний Нина Фрост находилась под ошибочным впечатлением, что отец Шишинский изнасиловал ее пятилетнего сына.

Я склоняю голову — каждое слово словно удар.

— Чего же эти улики не подтверждают? — задает судья риторический вопрос. — А именно, утверждения подсудимой о том, что в момент выстрела она не ведала, что делает. Свидетели показали, что она действовала осознанно и методично, решив лишить жизни человека, который, по ее убеждению, обидел ее сына. В тот момент подсудимая вела себя как опытный, практикующий помощник окружного прокурора, который отлично знал, что любой человек, обвиняемый в преступлении, включая и отца Шишинского, невиновен, пока суд не докажет обратное. Другими словами, суд полагает, что Нина Фрост столько лет проработала прокурором, столько повидала, что, прежде чем нарушить закон, она бы хорошенько все обдумала.

Он поднимает голову и поправляет на носу очки.

— Таким образом, я отклоняю ходатайство защиты о невменяемости подсудимой.

Слева от меня ерзает Квентин Браун.

— Тем не менее…

Квентин замирает.

— …в законодательстве этого штата существует еще одна причина, которой можно оправдать убийство, а именно: если подсудимый находился под влиянием обоснованного страха или злости, имеющих достаточные основания. Нина Фрост как прокурор не имела причин бояться или сердиться утром тридцатого октября… однако у матери Натаниэля такие причины были. Попытка ее сына назвать обидчика, непредсказуемость анализа ДНК, глубокое знание подсудимой всех тонкостей системы правосудия по отношению к свидетелю — все вместе, по мнению суда, и является достаточным основанием по закону.

Я перестала дышать. Это не может быть правдой!

— Подсудимая, встаньте.

Только когда Фишер тянет меня за руку и рывком ставит на ноги, я вспоминаю, что подсудимая — это я.

— Нина Фрост, вы признаетесь невиновной в совершении умышленного убийства. Вы признаны виновной в лишении человека жизни — на основании статьи 17-А, часть 203, пункт 1(б) Судебного уложения штата Мэн. Согласна ли подсудимая выслушать заключение суда и приступить к исполнению приговора уже сегодня?

— Да, ваша честь, — бормочет Фишер.

Судья впервые за сегодняшнее утро смотрит на меня.

— Я приговариваю вас к двадцати годам лишения свободы с зачетом срока предварительного заключения с отбыванием наказания в окружной тюрьме штата Мэн. — Он выдерживает паузу. — Оставшийся срок из этих двадцати лет будет считаться условным, и вы будете освобождены от наказания условно-досрочно. Вам необходимо отметиться у дежурного, прежде чем покинуть сегодня зал суда, и потом, миссис Фрост, вы свободны.

Зал суда взрывается бешеными вспышками фотоаппаратов и недоумением. Фишер бросается меня обнимать, я заливаюсь слезами. Калеб перепрыгивает через заграждение.

— Нина, объясни по-человечески! — требует он.

— Все… хорошо! — смеюсь я. — Все просто великолепно, Калеб.

Судья, по сути, оправдал меня. Мне не придется отсиживать срок в тюрьме, если я еще кого-нибудь не убью.

Калеб хватает меня и начинает кружить. Я вижу поверх его плеча, как Адриенна поднимает кулак вверх. За ней я вижу Патрика. Он сидит с закрытыми глазами и улыбается. Как только я перевожу на него взгляд, его глаза тут же открываются и смотрят на меня.

— Только ты, — одними губами шепчет Патрик. Над этими его словами я буду ломать голову еще много лет.

Когда журналисты бросаются звонить в свои редакции, чтобы сообщить о приговоре, и толпа немного редеет, я вижу еще одного мужчину. Квентин Браун собирает в портфель свои бумаги, подходит к проходу между нашими столами, останавливается и поворачивается ко мне. Он наклоняет голову, и я киваю в ответ. Неожиданно кто-то хватает меня за руку, я инстинктивно вырываюсь: наверное, кто-то не понял приговор судьи и собирается снова надеть на меня наручники.

— Нет! — кричу я, поворачиваясь. — Вы не понимаете…

Пристав отстегивает с моего запястья электронный браслет, и он падает на пол, звоном возвещая о моем освобождении.

Когда я поднимаю голову, Квентина уже и след простыл.

Через несколько недель шумиха в газетах утихает. Зоркое око новостей нацеливается на другую грязную историю. Караван из машин прессы змеится на юг, а мы возвращаемся к своей прежней жизни.

Многие из нас.

Натаниэль с каждым днем становится все сильнее, Калеб взял несколько новых заказов. Патрик звонил из Чикаго, на полпути до Западного побережья. Пока он единственный, кому хватило смелости спросить у меня, чем же я занимаюсь сейчас, когда не работаю прокурором.

Работа занимала такое огромное место в моей жизни, что ответить на этот вопрос непросто. Может быть, я напишу книгу, которую, похоже, от меня ждут. Может быть, стану бесплатно консультировать пожилых граждан в городском доме престарелых. Может быть, буду просто сидеть дома и смотреть, как растет мой сын.

Я постукиваю по ладони конвертом. Он из дисциплинарной комиссии и лежал на кухонном столе нераспечатанным почти два месяца. И сейчас нет смысла его открывать. Я и так знаю, что там написано.

Я сажусь за компьютер и печатаю очень краткий ответ: «Я добровольно возвращаю свою лицензию. Больше не намерена заниматься юриспруденцией, с уважением, Нина Фрост».

Потом нахожу подходящий конверт. Так, складываю, облизываю, запечатываю, наклеиваю марку. Надеваю сапоги и иду к почтовому ящику.

— Хорошо, — говорю я вслух после того, как опустила конверт в ящик и подняла красный флаг — знак для почтальона. — Хорошо, — повторяю я, хотя на самом деле хочу сказать: «И чем теперь заняться?»

В январе всегда наступает оттепель, на одну неделю. Без предупреждения температура поднимается до десяти градусов тепла, снег превращается в огромные, как озера, лужи, люди предпочитают сидеть в деревянных креслах-качалках и наблюдать за происходящим.

Однако в этом году оттепель продолжалась рекордное количество дней. Она началась в день, когда освободили Нину. В тот же вечер городской каток на пруду закрыли из-за хрупкого льда, а к концу недели подростки уже катались по улицам на скейтах. Поговаривали даже, что пара крокусов пробилась сквозь непролазную грязь. Для строительства это точно было хорошо — постройки, которые невозможно было возводить суровой зимой, неожиданно получили вторую жизнь. И в этом году впервые, насколько помнил Калеб, так рано стали собирать кленовый сок.

Вчера Калеб привязал краны и бадьи, а сегодня он обходит свои владения, собирая сок. Небо кажется таким плотным, что его можно резать ланцетом. Калеб закатывает рукава по локоть. Грязь, как темные силы, хватает за сапоги, но даже это не замедляет его шаг. Такие дни, как сегодня, случаются редко.

Он наливает кленовый сок в огромные чаны. Сорок бутылей этого сладкого сока уварятся до одной с кленовым сиропом. Калеб варит его в кухне в кастрюле для спагетти, процеживая каждую порцию через марлю, пока она не загустеет. Для Нины и Натаниэля важен конечный продукт, которым можно залить блины и вафли. Но для Калеба красота заключается в самом процессе. Кровь дерева, трубка, ведро… Поднимающийся пар, аромат, заполняющий каждый уголок дома…

С этим ничто не сравнится: знать, что каждый твой вздох будет сладок.