Страница 17 из 91
— Мы и сами зевать не будем, — обещает мне Уолли. — Кто бы ни был виноват — он за это заплатит.
Я сама успокаивала так обезумевших родителей. Но я знаю, даже произнося эти слова, что их малышу в любом случае это обойдется недешево. Тем не менее, поскольку это моя работа и к тому же у меня обычно не бывает дел без того, чтобы не вызвать потерпевшего в качестве свидетеля, я уверяю родителей, что сделаю все возможное, чтобы засадить это чудовище за решетку. Говорю родителям, что на их месте я бы сделала все, включая вызов их ребенка в качестве свидетеля.
Но теперь я — мать, это мой ребенок.
А это все меняет.
Однажды в субботу я взяла Натаниэля к себе на работу, чтобы закончить дела. Контора напоминала город-призрак: копировальные аппараты спали, как звери, мониторы компьютеров подслеповато мерцали, телефоны молчали. Натаниэль развлекался машиной для уничтожения бумаги, пока я просматривала дела.
— Почему ты назвала меня Натаниэлем? — ни с того ни с сего спросил сын.
Я пометила имя свидетеля в блокноте.
— Оно означает «подарок Бога».
Челюсти измельчителя для бумаг сомкнулись. Натаниэль повернулся ко мне.
— Я был обернут в бумагу и все такое?
— Ты совсем другой подарок. — Я наблюдала, как он выключил аппарат и начал играть с коллекцией игрушек, которую я храню в углу для детей, которым не повезло оказаться в моем кабинете. — А ты какое бы имя выбрал?
Когда я была беременна, Калеб заканчивал каждый день, желая спокойной ночи ребенку и называя его разными именами: Владимир, Гризельда, Кутберт. «Будешь продолжать в том же духе, — сказала я ему, — ребенок родится с кризисом личности».
Натаниэль пожал плечами:
— Может быть, я мог бы быть Бэтменом.
— Бэтмен Фрост, — повторила я совершенно серьезно. — Хорошо звучит.
— У меня в садике четыре Дилана — Дилан С., Дилан М., Дилан Д. и Дилан Т., но другого Бэтмена нет.
— Важная мысль. — Неожиданно я чувствую, что Натаниэль заползает под письменный стол — теплый вес у меня на ногах. — Что ты делаешь?
— Бэтмену нужна пещера, мам!
— Понятно.
Я подгибаю ноги, чтобы ему было больше места, и внимательно изучаю полицейский доклад. Натаниэль протягивает руку и берет со стола степлер, импровизированную переносную рацию.
Я изучала дело об изнасиловании, потерпевшую обнаружили в коматозном состоянии в ванной. К сожалению, преступник оказался достаточно умным и включил воду, тем самым уничтожив практически все улики. Я перевернула лист дела и принялась рассматривать отвратительные снимки, сделанные полицией на месте происшествия: запавшее синюшное лицо женщины, которая подверглась насилию.
— Мам!
Я тут же переворачиваю снимки. Именно поэтому я никогда не смешиваю личную жизнь и работу.
— Да?
— Ты всегда ловишь плохих парней?
Я думаю о матери потерпевшей, которая так плакала, что не смогла поговорить с полицией.
— Не всегда, — отвечаю я.
— Но часто?
— Ну… — тяну я. — По крайней мере, в половине случаев.
Натаниэль минуту размышляет.
— Думаю, этого достаточно, чтобы быть супергероем, — говорит он, и я понимаю, что это кастинг на место Робин. Но у меня нет времени играть роль закадычной подружки мультяшного героя.
— Натаниэль, — вздыхаю я. — Ты знаешь, зачем я сюда приехала. — А именно: подготовиться к вступительной речи в понедельник. Повторить стратегию и проверить список свидетелей.
Я смотрю в ждущее лицо Натаниэля. С другой стороны, возможно, правосудие лучше отправлять из Бэтпещеры — пристанища супергероя. В голове пронесся оксюморон: «Сегодня я не буду ничем заниматься. Буду делать все, что хочу».
— Святой гуакамоле [3], Бэтмен, — говорю я, сбрасывая туфли и забираясь под стол. Я раньше замечала, что внутренняя стенка стола сделана из дешевой сосны, а не из красного дерева? — Робин готова приступить к обязанностям, но только если не придется ездить в бэтмобиле.
— Ты не можешь быть Робин.
— Я думала, в этом вся соль.
Натаниэль смотрит на меня с огромной жалостью, как будто такой человек, как я, давным-давно должен был выучить правила игры. Наши плечи сталкиваются в узком пространстве под столом.
— Мы могли бы работать вместе и все такое, но тебя будут звать «мама».
— Почему?
Он закатывает глаза.
— Потому что ты и есть мама, — отвечает Натаниэль.
— Натаниэль! — окликаю я, слегка заливаясь румянцем. Это же не грех, верно, не контролировать собственного ребенка? — Простите, отче, — говорю я, широко распахивая дверь, чтобы впустить визитера. — Он… в последнее время настороженно относится к гостям. Вчера, когда пришли с почты, мне понадобился целый час, чтобы найти, где он прячется.
Отец Шишинский улыбается.
— Говорил я себе, что следует сперва позвонить, а не сваливаться как снег на голову.
— Ой нет! Нет. Очень приятно, что вы пришли.
Это ложь. Я понятия не имею, что делать в своем доме со священником. Угостить его печеньем? Пивом? Извиниться за все пропущенные воскресные службы? Признаться, что изначально солгала?
— Это часть моей работы, — отвечает священник, поправляя воротничок. — По пятницам у меня одна забота — слушать разговоры на собраниях женского профсоюза.
— В качестве подработки?
— Скорее это бремя, которое необходимо нести, — улыбается священник.
Он устраивается на диване в гостиной. На отце Шишинском модные кроссовки для занятия бегом. Он бегает половину местной марафонской дистанции; часы его приема указаны на доске информации, рядом с коробкой, куда опускают молитвы-прощения о страждущих. Там висит его фотография: на ней он худощавый и подтянутый, без своего воротничка, пересекает финишную черту — на этом снимке он совершенно не похож на священника, обычный человек. Ему идет шестой десяток, но он выглядит лет на десять моложе. Однажды я слышала, как он рассказывал, что хотел заключить с нечистым договор о вечной молодости, но не смог найти его номер в телефонной книги епархии.
Интересно, какая пронырливая сплетница из церкви уже нашептала о нас священнику?
— Нам на занятиях в воскресной школе не хватает Натаниэля, — говорит он.
Он ведет себя безукоризненно вежливо. Если уж говорить откровенно, он мог бы сказать, что за год на доброй половине занятий в воскресной школе не хватало Натаниэля — поскольку мы нерегулярно ходим на службу. И тем не менее я знаю, что Натаниэлю нравится разукрашивать картинки на первом этаже церкви, пока идет основная служба. А особенно ему нравится, когда после службы отец Шишинский читает детям главы из толстой старой иллюстрированной детской Библии, пока остальные прихожане наверху угощаются кофе. Он садится прямо на пол в окружении детей и, по словам Натаниэля, показывает наводнения, чуму и другие предсказания.
— Знаю, о чем вы думаете, — говорит отец Шишинский.
— Правда?
Он кивает:
— Что в нашем две тысячи первом году уже устарела вера в то, что церковь занимает значительное место в жизни человека, что во времена, подобные этим, в ней можно найти утешение. Но это так, Нина. Господь хочет, чтобы вы обратились к Нему.
Я пристально смотрю на священника.
— В такие моменты я не могу уповать на Бога, — прямо отвечаю я.
— Знаю. Иногда воля Господа кажется бессмысленной. — Отец Шишинский пожимает плечами. — Бывали времена, когда я и сам сомневался в Боге.
— Вы явно развеяли свои сомнения. — Я вытираю уголки глаз, хотя чего я плачу? — Я даже не настоящая католичка.
— Уверен, это не так. Вы не перестанете посещать церковь, правда?
Но это чувство вины, а не вера.
— Все имеет свою причину, Нина.
— Правда? Тогда сделайте одолжение, спросите у Бога, почему он позволяет так страдать ребенку?
— Вы сами у Него спросите, — отвечает священник. — А когда будете спрашивать, помните, что вы с ним похожи: Он тоже видел, как страдал Его Сын.
Он протягивает мне книгу с картинками — «Давид и Голиаф», раскраска для пятилетних детей.