Страница 30 из 68
Кажется, Катыс тогда так и не подал заявление. Но «зажали» его на другом. Уже после моего полета Катыс рассказывал, что они высосали из пальца какие-то анкетные данные, якобы бросающие тень на его происхождение, которые при проверке оказались липовыми. Но проверка была уже после полета.
Ну а на меня решили напасть из-за язвы. По-видимому, Королев заметил эти маневры, да и я не сидел сложа руки. Когда услышал сочувственные «медицинские» разговоры в ЦПК, обратился к В. Н. Правецкому (тогда начальнику главка в Министерстве здравоохранения, который занимался нашими делами). А. И. Бурназян и Правецкий дали положительное заключение по моему здоровью.
Помянув Бурназяна — тогда заместителя министра здравоохранения по обеспечению работ атомщиков и ракетчиков — вспомнил, что он всегда был активным противником употребления алкоголя на кораблях и станциях, даже в малых дозах. Несколько раз мы загоняли его в угол и однажды все-таки уговорили подписать официальное разрешение, но потом он взял свою подпись назад. И много лет на орбитальных станциях процветало «бутлегерство», а начальство время от времени занималось на старте ловлей контрабандистов и буквально подпрыгивало в зале управления полетом, когда после прибытия грузового корабля во время сеансов связи велись непонятные разговоры: «А где?» — «Да нету там!» — «Смотрите лучше!»
Долгое время на основной и дублирующий экипажи нас не разделяли. Мы готовились на равных. Однако чувствовалось, что ВВС хотели бы поддержать экипаж в составе Волынова, Катыса и Егорова. Поэтому уверенности в том, что полечу на «Восходе» и в твердости позиции С.П. не было. Выполнит ли он джентльменское соглашение? Уж очень на джентльмена не похож. Но С.П. уже завелся. Наверное, ему доложили, что Катыса каким-то образом не пропустят. И для него стала очевидной игра ВВС: они явно не хотели появления в экипаже корабля гражданского человека. И по-видимому Королев задал им хорошую трепку. А он это умел. Причем трепку дал не Каманину (для С.П. он — не фигура!), а его начальникам: Главкому ВВС и его заместителю. И это подействовало: примерно за месяц до назначенной даты старта обе наши группы вызвали к начальнику ЦПК Кузнецову. У него находился и генерал Каманин. Нам объявили: «Формируем первый экипаж в составе Комарова, Феоктистова, Егорова». Только тут мы почувствовали, что полетим, хотя еще много времени оставалось для всякого рода происков.
С Комаровым я познакомился задолго до начала нашей совместной подготовки, после полетов Гагарина и Титова. Однажды оказался с ним рядом на одном из рутинных совещаний. Понравилась его сдержанность. Импонировало, что он был не просто летчиком, а получил и инженерное образование, в то время как другие космонавты еще только вели разговоры о продолжении образования. Что греха таить, мы относились к молодым летчикам, пришедшим из авиационных частей, с недоверием: поймут ли, что к чему, не напортачат ли? Может быть, это от досады, что они оказались на нашем месте.
С вэвээсовскими врачами наше КБ сотрудничало еще в пятидесятые годы, когда проводились вертикальные полеты ракет с животными на борту. В последующие годы это сотрудничество стало еще теснее. Владимир Иванович Яздовский (их лидер), О. Г. Газенко, А. М. Генин, Н. Н. Туровский принимали участие в разработке систем жизнеобеспечения для «Востока». Их рекомендации определяли для нас выбор схем очистки воздуха, питания, ассенизационного устройства, а также заводов-разработчиков и изготовителей необходимого оборудования. Потом они организовывали отбор кандидатов. Поэтому, подобно нам, они приставали к С.П., доказывая необходимость послать в космический полет врача.
С Егоровым, работавшем в то время в Институте медико-биологических проблем Минздрава, мы познакомились уже во время подготовки. Он не сразу мне понравился. Его контактность, активность во взаимоотношениях с окружающими показались мне несколько нарочитыми. В одежде и манерах было что-то пижонское. Но, по-видимому, я просто плохо знал молодых людей (все-таки, между нами было десять лет разницы), тем более, что он из другой, не инженерной среды: его отец был нейрохирургом. И хорошим знакомым Королева, о чем я узнал много позже.
В дни подготовки Егоров познакомил нас с джазовой музыкой. В профилакторий он приносил магнитофон и крутил различные записи. Мне вдруг открылась красота этой музыки, которая до того проходила мимо, почувствовал интерес к различным стилям и аранжировкам. И вообще до этого круг моих интересов практически не выходил за пределы работы. Развлечения сводились, в основном, к эпизодическим лыжным прогулкам по выходным (если они были), да к еженедельной парной в Сандунах или в Центральных банях. Ну и книги, конечно: по истории, жизнерадостные вестерны (типа «Робинзона Крузо», «Острова сокровищ», «Таинственного острова»), детективы и фантастика шестидесятых годов. Часто перечитывал одно и то же, например «Заповедник гоблинов» Клиффорда Саймака, хотя уже с первого прочтения понял, что, поминая колесников, автор имел в виду наше, в его представлении, общество рабов.
В деталях сам полет уже забылся, но кое-что в памяти сохранилось.
Все космонавты перед полетом живут в напряжении, которое внешне почти не проявляется, не сказывается даже на объективных медицинских показателях: на частоте пульса, давлении, сне. Но оно есть. Напряжение это происходит от опасения, что нелепая случайность может оказаться причиной отмены полета или участия в нем. Некоторые опасаются за свое здоровье, боятся простудиться или оступиться, становятся предельно осторожными. Понять это нетрудно. В организме человека в ходе длительной подготовки всякое может случиться.
Скафандров мы не надевали: в полет отправлялись в шерстяных спортивных костюмах. На «Востоках» космонавт должен был надевать скафандр, так как в случае аварии ракеты в некоторых ситуациях предусматривалось катапультирование на значительной высоте, и без скафандра этого делать было нельзя. А на «Восходе» безопасность экипажа от наличия скафандра не зависела, а лететь и работать в спортивном костюме удобнее.
И вот позади предстартовая ночь, последний медицинский осмотр. Лифт доставляет космонавтов на верхнюю площадку, их усаживают в корабль примерно за два часа до старта. Внешне они спокойны, деловиты и всегда шутят. Но при этом каждый помнит, что может быть отказ, сброс схемы набора готовности ракеты к старту, и тогда придется вылезать, спускаться вниз, переодеваться и снова ждать, и, может быть, кому-то так и не доведется вновь занять место в корабле. Те же ощущения были и у меня.
Для меня «Восход», по сути лишь модификация «Востока», был уже прошедшим этапом, и голова тогда больше была занята «Союзом». Подготовка и полет на «Восходе» в известной степени воспринимался как отдых от повседневной напряженной работы в КБ. Хотя главное, конечно, оставалось: желание ощутить самому, что такое космический полет, невесомость, как там себя чувствуешь, как работается, что интересного можно увидеть.
Накануне полета спал хорошо, правда, ворочался много. Утром в голове свежо, все пронизано светом и предвкушением необычных и счастливых ощущений полета.
Поднялись на верхнюю площадку башни обслуживания. На стартовой площадке обстановка рабочая. Вокруг очень красиво, внизу деловито двигаются маленькие фигурки людей. Невдалеке, метрах в двухстах, за оградой, с верхней площадки башни обслуживания хорошо просматривается склад обломков упавших неподалеку от старта ракет. Этакое ракетное кладбище. Но настроение от этой картины не портится.
Влезли в корабль. Тесновато. Плотно уселись в наши ложементы, вышли на связь с пунктом управления и стали ждать. Снова тихонечко подползли опасения: не за корабль, нет, а за ракету — ей нас выводить на орбиту. Вдруг что-нибудь откажет в схеме запуска, она не захочет лететь, придется вылезать и ждать.
Когда включились двигатели и ракета пошла вверх, вот тут только наконец возникло ощущение неотвратимости факта. Свершилось! Остановить, вернуть меня назад уже невозможно! Всплеск радостных эмоций. Хотя, конечно, все еще могло быть: первая ступень должна была отработать, потом вторая, потом — вовремя включиться третья и тоже отработать как надо. Шум, вибрации, мощные перегрузки, ощущения человека, оседлавшего зверя чудовищной мощности. Общая мощность ракетных двигателей первой ступени ракеты-носителя типа Р7 около десяти миллионов лошадиных сил! Это одно из самых ярких, эмоциональных и радостных воспоминаний.