Страница 27 из 68
Присутствовавшие на пуске расселись по машинам и поехали в здание, где началось заседание Госкомиссии. Как же без заседания или собрания — национальная традиция! По любому поводу молебен, или тусовка, или пресс-конференция, даже в самое неподходящее время. Эта манера не исчезла. Более того, укрепилась и обросла новыми обрядами.
На заседание должно было прийти сообщение с первого измерительного пункта на юге страны, который устанавливал связь с бортом корабля перед самым его входом в атмосферу. О том, насколько точно прошла ориентация корабля и включился тормозной двигатель, надежных сообщений в адрес Госкомиссии еще не поступало (тормозной двигатель должен был включаться над Гвинейским заливом, а прошел ли сигнал по коротковолновому радиоканалу, было неизвестно). О том, как проходил спуск, мы могли узнать только перед посадкой. В частности, определить правильность траектории спуска по времени исчезновения радиосигнала: когда корабль входил в плотные слои атмосферы, вокруг него образовывалось радионепроницаемое облако плазмы. Пропадать связь должна в момент, когда спускаемый аппарат снизится до 70–80 километров.
Это второй крайне напряженный момент всего полета. Но сигнал пропал в ожидаемый момент. Еще, наверное, минут двадцать — тридцать тяжелого молчаливого ожидания, и наконец — уже по телефону — пошли доклады из Саратовской области: «Видели парашют», «Видели космонавта в оранжевом костюме». И вот: «Корабль на земле, космонавт в порядке!»
Когда «Восток» приземлился, возникло вдруг странное ощущение: мир изменился, нечего делать, некуда спешить, не за что волноваться…
Но ничегонеделанье продолжалось недолго (секунды, минуты?). Неожиданно возникла новая и срочная забота: вылет к месту посадки Гагарина, чтобы непосредственно от него услышать его впечатления. Через час назначен вылет, но от нашей гостиницы (она неподалеку от старта) до аэродрома километров пятьдесят. Начальство умчалось на своих машинах. Ждать не будут. Самолет улетит в назначенный час (это правило обычно выполнялось). Срочно найти машину! Но такой идеей, как вы понимаете, был одержим не я один. У подъезда гостиницы стояла «Волга» начальника экспедиции. В ней уже сидели водитель и пассажир. Мы с Раушенбахом, не спрашивая разрешения, тут же заняли свободные места. И в этот момент на крыльцо гостиницы с чемоданчиком в руке быстро выходит Бушуев. Вот черт! Сажать моего начальника некуда. Но Бушуев, мгновенно оценив обстановку, не моргнув глазом, кричит: «Иван Иванович, вас срочно к телефону!» Начальник экспедиции выскочил из машины и исчез в дверях. Бушуев уселся на его место и скомандовал: «Поехали!» А водителю что: начальства здесь как собак нерезаных, кого слушать? И мы помчались. Через некоторое время Раушенбах ехидно спросил: «А кто это так удачно вызвал к телефону Ивана Ивановича?» По лицу Бушуева скользнула ухмылка, и он промычал что-то невразумительное, скосив глаза в сторону водителя.
Хотя мы отправились последними, все же через какое-то время на горизонте увидели нескончаемую колонну машин начальства и постепенно подтянулись к ней. Когда уже проезжали через Ленинск (городок около станции Тюра-Там, в котором жили военные, обслуживающие полигон), явно лучше нас ориентирующийся в обстановке Бушуев вдруг обратил внимание на то, что мы оказались впереди, и быстро сообразил: «Все ясно — свернули в «маршальский квартал» — отмечают, негодяи! И без нас! Налево!» Вроде бы и неудобно — «не приглашали». — «А вам нужно особое приглашение? Это наше дело! И наше торжество!»
Он не ошибся. Уже все столы расставлены, и сесть некуда. Оживление, смех: «Куда же вы пропали?» Соорудили еще один стол, и начались тосты. Первым поднялся Келдыш и предложил тост за военных! «Товарищ маршал, товарищи генералы… оплот…» Это шокировало. В такой день! Что это с ним? Может, простая вежливость? Ведь формально за этим столом мы в гостях у военных, поблагодарить можно и позже. Похоже, причина была в другом: в эти дни решался вопрос об избрании нового президента Академии наук. Возможно, фактически этот вопрос был уже решен и тост мог быть выражением благодарности за поддержку военных? Без их поддержки такое решение в то время не прошло бы. Дипломаты! Игроки!
Долетели до Саратова. Потом вертолетом на место посадки, но там Гагарина уже и след простыл. Шарик наш лежал на месте, недалеко от края крутого обрыва над Волгой. Возле него наша группа встречающих. Все пытались что-нибудь себе ухватить на память. Зачем? Они что — уже поставили на себе крест? Гагарина догнали лишь в Самаре (тогда Куйбышеве), где и заслушали… Впечатления его были вполне положительные.
Дело сделано. День 12 апреля стал праздничным. И мы гордились не только тем, что создали первый космический корабль, но и тем, что стали родоначальниками нового, чистого праздника. Надеюсь, он все же уцелеет в наше бурное время, поскольку не замаран преступлениями и является символом возможностей человека.
Почему нам это удалось? Может, просто время пришло, и мы оказались в нужное время в нужном месте? Думаю, это не так. Каждый из нас к этой работе упорно пробивался, а время — время мы сами сделали. Но если посмотреть со стороны, может быть, и покажется, что все решил случай, стечение обстоятельств. Особенно, если видеть только общий беспорядок и явную неподготовленность. Как-то Тихонравов размышлял: «Как муравьи тащат спичку? Их много, каждый тянет в свою сторону, но полной симметрии нет, появляется равнодействующая сила, и… спичка движется в случайном направлении!.. Так и создаются машины — каждый суетится, что-то делает, вроде бы полный беспорядок — но дело двигается, и машина постепенно появляется на свет, хотя, как правило, не та, которая замышлялась». Было очень обидно слышать этакую «броуновскую» теорию процесса создания машины: ведь спичка-то движется не куда-нибудь, а к муравейнику. Значит, есть муравьи, которые знают, куда ее тянуть! И именно они определяют движение. Конечно, в сложном деле всегда хватает беспорядка. Но всегда есть тот, кто точно знает, чего хочет, и все время сверяет курс с выбранной целью. Как охотничьи собаки, гонящие зайца, бегают инженеры мыслью по кругу, когда ищут решение проблемы. Пробегают одни и те же места, перебирают много вариантов. Вот появилась первая мысль («одно кольцо, поворачивающее и открывающее все замки») — забраковали сходу («будет дрожать», «и как его подвесить?»), через некоторое время опять возвращаемся к ней. Опять забраковываем («бред — тяжеловесная»). И так несколько раз. Потом происходит привыкание, обдумывание подробностей, и вдруг все проясняется! «Это же решение. И достаточно простое!» А чье оно, это решение — не установить, — истина рождается во время смены позиций. Но где-то внутри каждого таится самообольщение — моя идея. На самом деле это все же, как правило, действительно коллективный труд нескольких единомышленников. Но если объективно, то бывает и так, как говорил Тихонравов: задумывали одно, а родилась абракадабра!
Самообольщение и самодовольство могли быть присущи и мне. Во всяком случае, я так мог выглядеть в глазах моих товарищей — они, начиная с первых лет нашей работы, в новогодних стенгазетах (смотреть которые сбегались со всего КБ) регулярно изображали меня на капитанском мостике нашего корабля (то блистающего, то почти развалившегося), за штурвалом. Но на этой же карикатуре было видно, что штурвал штурвалом, а либо руль заклинен, либо прибит досками к корме, либо корабль намертво прикреплен к причалу: все та же обидная мысль Тихонравова. Подозреваю, что я был у моих товарищей любимой мишенью для упражнений в остроумии. Большинство из них, как мне кажется, относилось ко мне, мягко говоря, отрицательно.
Хотя в какой-то мере было понятно почему. Ну хотя бы потому, что многими из них я воспринимался как начальство. Любить начальство противоестественно. Но если бы только поэтому! Рабочая обстановка для меня всегда была средой, в которой чувствовал себя как рыба в воде, то есть растворялся в ней, был очень раскованным, открытым, говорил и действовал импульсивно, направо-налево рассыпал какие-то, только что пришедшие в голову, непродуманные идеи, суждения, указания, советы, оценки (среди которых чаще всего звучали традиционные: «бред» или «бред собачий»). А в таком раскованном состоянии, когда человек не контролирует каждое свое слово, движение души и мысли, он, как правило, говорит много глупостей. И это в первую очередь бросается в глаза окружающим. Поэтому, как мне кажется, самые близкие ко мне люди подтрунивали надо мной и, боюсь, считали меня если и не дураком, то подходящим объектом для анекдотов. И что самое обидное — не без оснований. То, что с начальством у меня отношения складывались перманентно отвратительные (кроме разве только Белоусова и Тихонравова), совершенно не трогало: на это у них основания имелись. И глупости говорил, и требовал, и лягал их при первой возможности. Тут все было нормально и закономерно.