Страница 23 из 68
Этого было нельзя допустить. Во-первых, нелепость по существу: нет у нас ничего секретного, во-вторых — унизительно. В-третьих — мы потеряем много времени на разработку, испытания и установку опасной и сложной системы. Споры в кабинетах, на больших совещаниях — и везде приходилось оставаться в гордом одиночестве. Никто меня не поддерживал, кроме моих инженеров, но их на все эти споры и совещания не приглашали, и помочь они мне ничем не могли.
А Королев твердо стал за разработку и установку системы аварийного подрыва (АПО) на беспилотных кораблях. Чтобы не терять темпа в работах и с готовым уже первым беспилотным кораблем выйти на летные испытания, мне пришлось выступить с предложением: на первом беспилотном корабле вместо установки АПО снять тепловую защиту, и при возвращении на Землю корабль просто сгорит. Таким образом, в этом первом полете мы не проверим тепловую защиту и систему приземления, но зато проверим все остальное: управление и контроль с Земли, системы управления, ориентации, тепловой режим корабля на орбите, двигатель и т. д. Это предложение было принято.
Было обидно: мы теряли возможность отработки спуска корабля и возможность первыми спустить аппарат с орбиты. Так и случилось! В августе 1960 года, на девять или на десять дней раньше нас, американцы спустили с орбиты свою первую капсулу от спутника-разведчика «Дискавери».
Чтобы сымитировать массу корабля и его моменты инерции, вместо тепловой защиты и снятого оборудования спускаемого аппарата, внутри него установили железные брусья (массой около тонны!). Экспедиция с кораблем и ракетой-носителем выехала на полигон — готовить корабль к полету. Вместо меня от нашего отдела поехал мой непосредственный начальник Рязанов (заместитель Тихонравова). Это было оскорбительно. Начали сказываться столкновения с С.П. по поводу установки АПО на первом корабле.
Когда шла борьба за выбор направления работ КБ, за выбор между кораблем и спутником-разведчиком, Рязанов был нашим главным противником. Вскоре после того как сражение было выиграно, Главный как-то вечером пригласил меня к себе. В кабинете уже находился Рязанов. «Садитесь. Поздравляю вас с назначением начальником сектора!» — «Спасибо». Но это соответствовало уже давно сложившемуся фактическому положению: после перевода летом 1958-го Белоусова в конструкторский отдел фактически я стал начальником сектора. Номинально им числился другой заместитель Тихонравова — Диодор Григоров, но он в работу не вмешивался, так что назначение решало лишь вопрос зарплаты, тогда уже, после защиты кандидатской, для меня несущественный. «Этим же приказом определено, что вы будете подчиняться не заместителю начальника отдела Григорову, а товарищу Рязанову». Ничего себе! Формально какая-то логика в этом приказе была: ведь на базе нашего корабля Рязанов будет в дальнейшем разрабатывать со своим сектором спутник-разведчик. Но ведь это нечестно! Подчинить меня моему противнику, который только что проиграл мне сражение и чей проект в результате был снят. Он же не даст работать!
Было уже поздно. Пора разъезжаться по домам. С.П. предложил подвезти нас на своей «Чайке». По дороге шутил. На въезде в Москву начал намекать, что надо бы обмыть новое назначение. Это уже было слишком! Я попросил остановить машину и ушел.
Так и получилось, что эти полтора года до полета Гагарина были не только самыми счастливыми, но и, может быть, самыми тяжелыми в моей жизни. Рязанов, где только мог, лягал нас. Выискивал небрежность, нелогичность, ошибки в проектных материалах, выпускаемых нашим сектором. Умный и въедливый инженер, он испортил мне много крови.
Зачем С.П. поступил так? Кто подкинул ему эту хитрую мысль. Кто-то из моих товарищей высказал предположение, что это дело рук Максимова, который до кадровых перестановок подчинялся Рязанову. Хотя подчинение, как и у меня впоследствии, было формальным, но подписывать выпускаемые проектные материалы ему все же приходилось у Рязанова. Вот он и мог сплавить мне своего «любимого» начальника. Но по-моему, Королев сделал это целенаправленно: видимо, слишком бросался в глаза избыток моей самоуверенности, ему было важно, чтобы я не пошел вразнос, чтобы «служба солдату не показалась медом», чтобы было кому по должности оппонировать мне, причем оппонировать «сверху». Тихонравов для этого не подходил — руководствовался только интересами дела, практически всегда поддерживал нас. Как ни обидно (нечестно все же это было с его стороны), но боюсь, что Королев был прав — этот «слоеный пирог» был в той ситуации на пользу делу. И Рязанов своими постоянными (и заведомо ожидаемыми) придирками заставлял нас работать собраннее, жестче и в конце концов результативнее.
Через некоторое время уехал на полигон и С.П. Я занимался текущими делами, в том числе и подготовкой проекта по пилотируемому варианту корабля. Но, хоть был и возмущен, решил, что под лежачий камень вода не течет, поговорил с Тихонравовым, посмеялись, он выписал мне командировку, и я полетел на полигон. А в КБ тогда был жесткий порядок: на полигон — только с разрешения Королева. Увидел он меня на полигоне, по лицу скользнула ехидная ухмылка, и сделал вид, что все так и надо (а может быть, ему Тихонравов позвонил уже после моего отлета?).
Корабль был подготовлен и запущен 15 мая 1960 года. Вышел на орбиту и летал хорошо, команды принимал и выполнял, передавая на Землю вполне успокоительную телеметрию в течение четырех дней.
Я вернулся с космодрома в Москву. Начали работать в центре управления полетом, тогда разместившемся в НИИ-4. И вдруг на четвертый день с полигона пришла телеграмма: «В последние сутки отказал инфракрасный датчик системы ориентации, и спустить на нем корабль невозможно»! Побежал с Башкиным еще раз просмотреть телеметрию за прошедшие четыре дня. Сигнал с инфракрасного датчика, действительно, какой-то мутный, но изменений сигнала по сравнению с первым днем в работе датчика не обнаружили. И отправили ответ: все в порядке, изменений в телеметрии за последние сутки нет, будем спускать корабль с помощью инфракрасного датчика. Решение достаточно неосторожное, но ведь корабль все равно до Земли не долетит — он же без тепловой защиты! Если бы тепловая защита была, мы бы на следующий день провели испытания системы солнечной ориентации. А тогда приняли решение и запустили по радио программу спуска с использованием инфракрасного датчика. Тормозной двигатель включился, но корабль, вместо того, чтобы пойти на снижение, ушел на более высокую орбиту. Оказывается, телеметрия системы ориентации уже три дня действительно без изменений показывала… ее отказ. Сигнал, похожий на возможный, был только на первых двух витках. Но мы тогда в этом не разобрались. А ведь воспользуйся мы солнечной ориентацией, не загнали бы корабль вверх вместо спуска, не стали бы предметом заспинных насмешек. До сих пор расстраиваюсь, когда вспоминаю этот случай: самые болезненные воспоминания — это воспоминания о собственной глупости.
Королев делал вид, что все в порядке, и даже якобы обрадовался, увидев в этом случае доказательство будущих возможностей переводить корабли на другие орбиты, то есть маневрировать.
Рассказанная история имела анекдотическое продолжение. Через какое-то время (больше года) этот спутник за счет торможения в атмосфере, снизился, вошел в плотные слои атмосферы и сгорел. Но кое-что (в том числе железные бруски, установленные для имитации массы тепловой защиты) упали на Землю как назло вблизи какого-то американского городка! К счастью, никто при этом не пострадал. Американцы уже имели систему радиолокационного контроля околоземного пространства и правильно связали это падение с нашим первым кораблем без теплозащиты. И были, очевидно, в крайнем недоумении — зачем на будущем пилотируемом корабле установлены эти гигантские железные кирпичи с какими-то цифрами? На конгрессах по космосу они пытались вручить их представителям нашей страны. Уже тогда сложилось в нашей системе разделение труда: одни делают спутники, а другие, никакого к этому отношения не имеющие (типа Благонравова, Седова и т. п.), ездят на международные встречи представлять достижения. Ну и конечно, «представители» отреклись: «Нет! Нет! Это не наше. Не знаем». А потом привозили к нам фотографии этих брусков с какими-то цифрами, выбитыми на поверхности и спрашивали: «А что это?» С некоторым удовольствием наблюдали за их конвульсиями — представлять нас на встречах мы их не просили. Правда, их, возможно, и не спрашивали. Но раз взялись…