Страница 31 из 73
Итак, княжеская мелкота была привязана не к определенной земле, откуда вела свое происхождение или где получала небольшие имения, а к господарской службе как таковой. Едва ли эти князья, имея в каждом из поветов по селу, а то и двору, могли проникнуться интересами местного населения. Их «центр тяжести» лежал при великокняжеском дворе, и все их благосостояние определялось службой. Можно полагать поэтому, что княжата в большинстве своем руководствовались сословными, а не территориальными интересами.
Изживание удельной старины, земельное оскудение и измельчание князей сопровождалось изменением их правового статуса. Удельные князья, о которых шла речь в первых двух главах данной работы, находились вне сферы действия общегосударственных законов Великого княжества: их статус, как мы помним, определялся докончаниями с великими князьями или жалованными грамотами последних; иным было положение служилых княжат, утративших к описываемому времени собственно княжеские права. Эти князья, по наблюдениям Ф. И. Леонтовича, уже начиная с 1430-х гг. упоминаются в общеземских привилеях наравне с панами и боярами, постепенно занимая место верхнего слоя в формирующемся едином шляхетском сословии; процесс уравнения князей со шляхтой в правах и привилегиях завершается в XVI в.[557] Эти права и привилегии были весьма обширны: согласно земскому привилею Казимира 1447 г. (подтвержденному и дополненному его преемниками в 1492 и 1506 гг.), князья наряду с панами и боярами сохраняли право «отъезда» из Великого княжества куда угодно, за исключением неприятельской страны; им давались гарантии в отношении наказания, лишения свободы, жизни, имущества не иначе, как по суду; предоставлялось право полного распоряжения своими имениями, а также гарантировалась неприкосновенность права наследования; подданные всех землевладельцев освобождались от податей и повинностей в пользу государства[558]. Дальнейшее развитие шляхетские привилегии получили в Статуте 1529 г., где содержался специальный раздел «О слободах шляхты и о розмножени Великого князьства», в котором господарь давал обязательство «всю шляхту, княжата и паны хоруговные, и вси бояре посполитые… заховати при слободах и волностях, от продков наших и тэж от нас даных им»[559]. Заочно нельзя было лишить кого-либо держания; специальные статьи защищали честь и достоинство, а также здоровье шляхтича[560].
Длугош в своей хронике записал под 1430 г., что «многие, и прежде всего русские» радовались смерти Витовта, «надеясь на улучшения для себя и своей схизматической секты»[561]. И, как мы видели, эти «улучшения» не заставили себя долго ждать: земскими привилеями 30–40-х гг. XV в. и последующими правовыми актами русские князья и бояре были уравнены с литовскими панами и боярами. Это должно было ослабить вражду и соперничество между ними (резко проявившиеся в первой половине XV в.[562]) и привести со временем к формированию единого полиэтничного шляхетского сословия.
Правда, упоминавшаяся нами уже статья Городельского привил ея 1413 г., предоставлявшая право занятия высших «урядов» в Вильно и Троках только католикам[563], оставалась в силе вплоть до 1563 г. На этом основании многие ученые считали, что из-за принадлежности к православию роль князей в политической жизни Великого княжества была ограниченна; в частности, именно вероисповедными причинами обычно объясняется тот несомненный факт, что в господарской раде преобладали паны-католики[564]. Скорее, однако, дело заключалось не в ненависти к православию, а в продиктованном местным патриотизмом стремлении литовцев удержать в своих руках ключевые посты в древних центрах этнической Литвы[565]. Остальные же наместничества и уряды в Великом княжестве, за исключением виленских и Троцких, как справедливо подчеркнул В. Каменецкий, постоянно давались православным[566], — поэтому никак нельзя сказать, будто князья были полностью «отлучены» от государственной деятельности. Что же касается высших должностей, то, во-первых, и здесь, как мы сейчас увидим, бывали исключения из правила, а во-вторых, нельзя не заметить, что удельный вес князей в раде соответствовал доле княжеского землевладения в общей структуре землевладения Великого княжества Литовского. Как было показано выше, литовские паны значительно превосходили по своим владениям большинство князей. Неудивительно, что и в раде большинство мест принадлежало этим панам, а высшие посты в раде — воевод и каштелянов виленских и Троцких — доставались исключительно богатейшим магнатам: Радзивиллам, Гаштольдам, Кежгайлам, Заберезинским и др.[567] Ведь, как справедливо отметил еще М. К. Любавский, в то время не было постоянных окладов для членов господарской рады, а государственная деятельность зачастую требовала предварительной затраты немалых собственных средств, поэтому исполнение обязанностей панов-рады было под силу лишь весьма состоятельным фамилиям, паны же намного превосходили князей по размерам владений, а стало быть, по могуществу, богатству и влиянию[568]. Вот и приходилось князьям довольствоваться вторыми ролями.
Примечательно, что те князья, которые по своему богатству и влиянию стояли вровень с литовскими панами, достигали высших государственных постов: так, виленское каштелянство в 1492–1511 гг. занимал кн. А. Ю. Гольшанский, в 1511–1522 гг. — кн. Константин Иванович Острожский, ставший затем (1522–1530 гг.) воеводой Троцким[569]. Конечно, другим, не столь могущественным князьям подобные «уряды» были недоступны, но более скромные должности они могли занимать и занимали. Места в лавице панов-рады, начиная с шестого (воеводы киевского) и ниже, часто занимали представители русской княжеской знати. В изучаемый период, на рубеже XV–XVI вв., князья являлись наместниками Брянска и Путивля (до их присоединения к Русскому государству), Минска, Киева, Орши и (до середины 1490-х гг.) Витебска[570]. Так что князья занимали хотя и не первостепенное, но прочное место в политической системе Великого княжества Литовского.
Казалось бы, на посту наместника князья имели возможность восстановить в новой форме былое влияние и власть над местным населением, однако в действительности все обстояло иначе. Первое, что обращает на себя внимание, это частая смена наместников во многих землях. Так, кн. Федор Иванович Жеславский (родной брат Мстиславского князя Михаила), бывший в 1492–1494 гг. витебским наместником, перешел затем на брянское наместничество, где провел около пяти лет (1494–1499 гг.), а в 1501 г. мы видим его уже в Орше[571]. Другой пример «странствующих» наместников являют собой князья Глинские: Иван Львович Глинский, побывав наместником переломским и ожским, стал в 1505 г. воеводой киевским, а в 1507 г. переведен в Новогрудок, где и находился в момент восстания 1508 г.; его брат Василий Львович побывал наместником василишским (1501–1505 гг.), слонимским (1505–1506) и старостой брестским (1506–1507 гг.)[572]. Сменив за свою жизнь по несколько наместничеств и пробыв на иных из них лишь год-другой, князья вряд ли могли наладить отношения с местным населением. Об этом свидетельствуют и многочисленные жалобы витебцев, минчан, брянцев на своих наместников-князей[573]. Похоже, для населения не было особой разницы в том, кого пришлют к ним из Вильна наместником — «своего», православного князя или пана-католика: конфликты возникали и с теми, и с другими. Исключение составляла Волынь: как правило, ключевые посты в управлении этой землей (старосты луцкого и маршалка Волынской земли) занимали крупнейшие местные землевладельцы — такие, как князья Острожские, Чарторыйские, Сангушки[574]. Их действительно огромное влияние в крае (да и во всем государстве) имело прочные корни, и не случайно во второй половине XVI в. волынские князья сыграли важнейшую роль в этнической консолидации украинских земель[575]. За пределами Волыни князья не могли выступать в качестве вождей православного населения.
557
Леонтович Ф. И. Правоспособность литовско-русской шляхты // ЖМНП. 1908. Июнь. С. 246–249; там же. Июль. С. 43–45.
558
Codex epistolaris saeculi decimi quinti. T. III. Col. A. Lewicki. Kraków, 1894. № 7. P. 10–12.
559
Статут 1529 г., III, 7 (Статут Великого княжества Литовского 1529 г. Минск, 1960. С. 49).
560
Там же, III, 5, 12–14 (С. 49–52).
561
Diugosz J. Historiae Polonicae libri XII. T. IV. Cracoviae, 1877. P. 418.
562
Ловмяньский Х. Русско-литовские отношения в XIV–XV вв. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. Сб. статей… М., 1972. С. 274.
563
Zbiór praw litewskich od r. 1389 do roku 1529… Poznań, 1841. S. 14.
564
Любавский М. К. К вопросу об ограничении политических прав православных князей, панов и шляхты в великом княжестве Литовском до Люблинской унии // Сборник статей, посвященных В. О. Ключевскому. М., 1909. С. 1–17; Backus O. Motives of West Russian Nobles in Deserting Lithuania for Moscow, 1377–1514. Lawrence (Kansas), 1957. P. 47; Хорошкевич А. Л. Исторические судьбы белорусских и украинских земель в XIV — начале XVI в. // Пашуто В. Г., Флоря Б. Н., Хорошкевич А. Л. Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М., 1982. С. 126.
565
Chodynicki K. Kościół prawosławny a Rzeczpospolita Polska. Warszawa, 1934. S. 87–88; Kosman M. Tolerancja wyznaniowa na Litwie do XVIII w. // ORP. T. XVIII. 1973. S. 102.
566
Kamieniecki W. Ograniczenia wyznaniowe w prawodawstwie litewskiem w XV i XVI wieku // PH. T. XIII (1911). Z. 3. S. 279.
567
Wolff J. Senatorowie i dygnitarze Wielkiego Księstwa Litewskiego. 1386–1795. Kraków, 1885. S. 57–63, 72–79.
568
Любавский М. К. Литовско-русский сейм. С. 360–362.
569
Wolff J. Senatorowie… S. 58, 78–79.
570
Wolff J. Senatorowie… S. 19, 25, 85; Backus O. Motives… P. 139, 154.
571
Wolff J. Kniaziowie… S. 589, 591; idem. Senatorowie… S. 85.
572
Там же. Kniaziowie… S. 80, 86.
573
РИБ. Т. 27. Стб. 593–596, 643; АЛМ. Т. 1. Вып. 2. Варшава, 1897. № 471. С. 21; БА. Т. 3. Менск, 1930. С. 6–7; РИБ. Т. 20. СПб., 1903. Стб. 602–603.
574
Wolff J. Senatorowie… S. 22–23.
575
Яковенко Н. Н. О роли княжеской прослойки в этнической консолидации земель Правобережной Украины (Конец XVI — первая половина XVII в.) // Спорные вопросы отечественной истории XI–XVIII веков. Тезисы докл. и сообщ. Первых чтений, посвященных памяти А. А. Зимина. М., 1990. С. 314–316. См. также: Яковенко Н. М. Українська шляхта з кінца XIV до середини XVII ст. (Волинь і Центральна Україна). С. 97, 100, 115–117.