Страница 28 из 40
В августе 1534 г. со службы из Серпухова бежали в Литву воеводы кн. С. Ф. Бельский и окольничий И. В. Ляцкий. Как мы знаем, их побег повлек за собой многочисленные аресты среди московской знати. Но сейчас нас интересует свита беглых воевод: по словам Вологодско-Пермской летописи, вместе с ними бежали в Литву «многие дети боярские великого князя дворяне»[351]. Из источников литовского происхождения выясняется, что это был большой отряд численностью в 400, а по некоторым оценкам — даже 500–600 конных[352]. Годом позже, правда, часть сопровождавших Бельского и Ляцкого служилых людей вернулась на родину, «пограбив казны» воевод-изменников и сообщив в Москве о военных планах литовского командования[353].
Добровольное возвращение некоторых беглецов, однако, не означало, будто колебания московского служилого люда прекратились и все дети боярские отныне демонстрировали полную лояльность юному Ивану IV и его матери. Как явствует из переписки короля Сигизмунда I с панами-радой, в ходе начавшейся осенью 1534 г. русско-литовской войны служилые люди перебегали, прямо из полков, на сторону противника — и, видимо, в немалом количестве, если уже летом 1535 г. перед литовским правительством встал вопрос об их размещении и пропитании. Информируя короля о «москвичах», которые «з войска неприятельского до панства нашого [т. е. Литвы. — М. К.] втекають», паны-рады просили господаря дать указания о том, где их размещать. В ответ Сигизмунд распорядился временно поселить «оных москвич, который з войска неприятельского приехали, або приеждчати будуть», на господарских дворах и снабдить их продовольствием («велел им жита по колку бочок и сена на кони их подавати»), а также деньгами («по две або по тры копы грошей»)[354]. Впрочем, как будет показано ниже, до конца 30-х гг. XVI в. литовские власти так и не смогли решить проблему обустройства многочисленных беглецов из России.
Но кризис 1534 г. затронул не только придворную элиту и сложившуюся систему служебных связей, он сказался также на внешнеполитическом положении страны. По понятиям той эпохи субъектами международно-правовых отношений являлись не государства, а государи: они воевали и мирились друг с другом, заключали договоры, действовавшие только при жизни соответствующих царственных особ, и т. д.[355] Малолетство Ивана IV умаляло престиж Русского государства в контактах с правителем соседней Литовской державы — великим князем (и польским королем) Сигизмундом Старым. В феврале 1534 г. литовские паны в послании московским боярам язвительно советовали последним «стеречь» своего государя, «абы он в молодости лет своих к великому впаду сам и з господарьством своим не пришел»[356]. И в последующем литовская дипломатия пыталась извлечь выгоду из разницы в возрасте между королем Сигизмундом и московским великим князем Иваном, настаивая на том, что последний, будучи «в молодых летех», должен первым послать своих послов к королю, «яко к отцу своему»[357]. Московская сторона отвергала подобные притязания[358], и в конце концов литовское посольство прибыло-таки в январе 1537 г. в Москву[359]. Этому событию, однако, предшествовало несколько лет войны.
Хотя с точки зрения статуса и престижа малолетство московского государя и давало некоторые преимущества литовской стороне, но решающим обстоятельством, подтолкнувшим виленских политиков к началу военных действий с восточным соседом, стали слухи о раздорах при московском дворе, которые стали приходить в литовскую столицу сразу после смерти Василия III. Другими словами, внешнеполитические осложнения явились прямым следствием внутренней нестабильности Русского государства в течение многих месяцев с конца 1533 по осень 1534 г.
Достойна удивления резкая перемена в русско-литовских отношениях, произошедшая в начале 1534 г. В последние годы правления Василия III литовская дипломатия предпринимала энергичные усилия к сохранению хрупкого перемирия между двумя соседними державами, а московский государь явно демонстрировал свою незаинтересованность в его продлении[360]. Однако сразу после смерти великого князя стороны как бы поменялись ролями: теперь уже московская сторона искала мира, а король Сигизмунд на предложения посла Т. В. Бражникова, сделанные от имени юного Ивана IV, по словам летописца, «ответ учинил гордостен»[361] и повел дело к полному разрыву отношений. Единственным объяснением этой метаморфозы могут служить приходившие в литовскую столицу многочисленные слухи о притязаниях братьев покойного московского государя на престол и их раздорах с опекунами его сына.
Сами эти известия уже анализировались в начале данной главы, а здесь уместно привести комментарии, которые давали по поводу подобной информации литовские сановники. Так, 13 января 1534 г. канцлер Великого княжества Литовского Ольбрахт Гаштольд, сообщая в письме прусскому герцогу Альбрехту о смерти Василия III, напоминал, что покойный князь Московский «обманом захватил многие крепости господаря нашего» (Сигизмунда I), теперь же следует позаботиться о возвращении захваченных неприятелем владений, «для чего сейчас самое подходящее время»[362]. Другой виленский корреспондент Альбрехта, Николай Нипшиц, сообщал ему 14 января, что в Москве можно ожидать вспышки междоусобной борьбы и что, если это случится, литовцы попытаются отвоевать Смоленск[363]. Созванный в середине февраля в Вильне литовский сейм постановил начать подготовку к войне с Москвой. Комментируя упомянутое решение, Н. Нипшиц писал герцогу Альбрехту 2 марта, что «к этому литовские сословия подтолкнуло не что иное, как великий разлад и раздор, возникшие в Москве между братьями старого [государя. — М. К.] и юным великим князем…»[364].
Военные приготовления литовцев растянулись на полгода, и все это время реваншистские планы виленских сановников подогревались новыми слухами о распрях при московском дворе. Наконец, появление знатных перебежчиков, князя С. Ф. Бельского и окольничего И. В. Ляцкого с большой свитой, побудило литовского гетмана Юрия Радзивилла отбросить последние сомнения и начать военные действия[365]. По словам осведомленного современника, Н. Нипшица, беглецы сулили королю Сигизмунду отвоевание не только Смоленска, но и всех других крепостей и земель, утраченных Литвой за минувшие 50 лет[366].
В такой кризисной обстановке началось осенью 1534 г. самостоятельное правление Елены Глинской. Придворная элита была ослаблена междоусобной борьбой и многочисленными арестами. Продолжались побеги за рубеж знатных лиц, детей боярских, а в приграничной Псковской земле в бега пустились даже некоторые чины местной администрации[367]. На этом фоне в сентябре 1534 г. началась большая война с Великим княжеством Литовским[368]. Но сегодня мы можем сказать, что надежды литовских панов на затяжную смуту в Москве не оправдались: к моменту начала русско-литовской войны там уже наметились признаки внутриполитической стабилизации. Кто составлял опору Елены Глинской в годы ее правления? Какое идеологическое обоснование получила ее власть и какими реальными полномочиями обладала правительница? К рассмотрению этого круга вопросов мы теперь и переходим.
351
ПСРЛ. Т. 26. С. 315.
352
«Приблизительно в 400 человек» оценил прибывший отряд королевский секретарь Н. Нипшиц в письме герцогу Альбрехту Прусскому от 15 августа 1534 г. (AT. Т. XVI. Pars 2. Wratislaviae, etc. 1961. № 409. P. 67). О 400 конных, сопровождавших «князя Бельского» и «сеньора Ляцкого», написал и придворный врач польской королевы Боны, Джованни Валентино, в послании герцогу Мантуанскому от 12 октября того же года (Ibid. № 532. Р. 280). Та же цифра содержится и в Евреиновской летописи (ПСРЛ. Т. 35. М., 1980. С. 236). Другая оценка, возможно завышенная, фигурирует в письме Н. Нипшица Альбрехту от 28 августа 1534 г.: там говорится уже о 500 или 600 конных и выражается удивление по поводу того, как такой большой отряд мог беспрепятственно преодолеть более 100 миль пути до границы, — не иначе как их послала к королю одна из борющихся друг с другом в Москве придворных «партий», предположил Нипшиц (AT. Т. XVI. Pars 2. № 435. Р. 112–113).
353
ПСРЛ. Т. 29. С. 17; Т. 8. С. 289–290.
354
Недатированное послание Сигизмунда I панам-раде, написанное, судя по контексту, в конце июля или начале августа 1535 г., см.: Малиновский И. Сборник материалов, относящихся к истории панов-рады Великого княжества Литовского. Томск, 1901. № LVI. С. 222, 223.
355
См.: Юзефович Л. А. «Как в посольских обычаях ведется…». М., 1988. С. 28.
356
Сб. РИО. Т. 59. С. 13.
357
Там же. С. 33–34.
358
Характерную отповедь правительства Ивана IV на требование прислать послов к королю см.: Сб. РИО. Т. 59. С. 37 (июнь 1536 г.).
359
Там же. С. 64 и сл.
360
См. подробнее: Кром М.М. Стародубская война (1534–1537). Из истории русско-литовских отношений. М., 2008. С. 20–23.
361
ПСРЛ. Т. 29. С. 12.
362
AT. Т. XVI. Pars 1. № 36. Р. 64.
363
Ibid. № 11. Р. 22.
364
Ibid. № 145. Р. 281. О том же со слов своих литовских корреспондентов писал 8 марта 1534 г. Петр Томицкий, краковский епископ и вице-канцлер Польского королевства, сандомирскому старосте Яну Тарновскому (Ibid. № 158. Р. 310).
365
См.: Кром М. М. Стародубская война. С. 35–36.
366
AT. Т. XVI. Pars 2. № 435. Р. 114.
367
Напомню об эпизоде, о котором уже шла речь выше: 12 сентября 1534 г. в Полоцк приехал большой дьяк псковского наместника Д. С. Воронцова Радивон со своими спутниками — Гришей и Тонким (РА. № 45. С. 114; № 46. С. 115).
368
О начале войны см. подробнее: Кром М. М. Стародубская война. С. 37–48.