Сумасшедшее семя

— …Беспрецедентно низкий улов сельди, объяснимый лишь с точки зрения необъяснимой неспособности к размножению, по сообщению Министерства Рыбоводства…

Тристрам протянул левую руку и выключил его. Ограничение рождаемости среди рыб, что ли? Тристрама на миг закружил внезапный прилив генетической памяти — какая-то круглая плоская рыба не помещается на тарелке, хрустящая, коричневая, под острым соусом. Но вся выловленная нынче рыба перемалывалась машинами, превращалась в удобрение или в смесь для многоцелевого питательного концентрата (подается в виде супа, котлет, хлеба, пудинга), рекомендованного Министерством Натурального Продовольствия в качестве основной составляющей недельного пайка.

Теперь, когда в гостиной умолк маниакальный голос со своей ужасающей журналистикой, Тристраму было лучше слышно, как в ванной тошнит его жену. Бедная девочка, в эти дни ее регулярно тошнит на рассвете. Наверно, от еды. Вполне может любого стошнить. Он встал из-за стола и пошел посмотреть на нее. Вид бледный, усталый, вялый, словно рвота вывернула ее наизнанку.

— Я бы на твоем месте сходил в больницу, — мягко сказал он. — Узнал бы, в чем дело.

— Со мной все в порядке.

— Мне не кажется, будто с тобой все в порядке. — Он перевернул микрорадио у себя на запястье; часы с обратной стороны показывали двенадцать тридцать. — Надо лететь. — Поцеловал влажный лоб. — Последи за собой, дорогая. Пойди, покажись кому-нибудь в больнице.

— Да ничего. Просто желудок расстроился. — И действительно, словно для него стараясь, она стала выглядеть гораздо лучше.

Тристрам вышел (просто желудок расстроился), присоединился к ожидавшим у лифта. Старый мистер Эртроул, Фиппс, Артур Спрэгг, мисс Рантинг — расовые концентраты типа питательных: смесь Европы, Африки, Азии, присоленная Полинезией, — отправлялись на работу в министерства и на национальные предприятия; Оллсоп и бородатый Абазофф, Даркинг и Хамидин, миссис Гау, ее мужа забрали три недели назад, — готовые к смене, которая продлится на два часа дольше Тристрамовой. Мистер Эртроул говорил дряхлым дрожащим голосом:

— Вообще, по-моему, нехорошо, чтобы эти легавые все время за тобой присматривали. Во времена моей молодости такого не было. Захотел в уборной покурить — шел и курил без всяких вопросов. А теперь нет, ох, нет. Эти легавые без конца дышат прямо в затылок. По-моему, нехорошо. — И продолжал ворчать. Абазофф покивал головой, пока входили в лифт, — старик безобидный и не очень умный, оператор, вкручивает большой винт в задние стенки телевизионных ящиков, которые, бесконечно множась, ползут мимо него вперед по ленте конвейера. В лифте Тристрам тихо спросил миссис Гау:

— Есть что-то новое?

Она глянула на него снизу вверх, длиннолицая женщина сорока лет с сухой, прокопченной, как у цыганки, кожей.

— Ни словечка. Я уверена, что они застрелили его. Застрелили, — вдруг громко крикнула она. Собратья-пассажиры прикинулись, будто не слышат.

— Чепуха, — потрепал ее по худому плечу Тристрам. — Он не совершил никакого реального преступления. Скоро вернется. Увидите.

— Он был сам виноват, — сказала миссис Гау. — Пил этот самый алк. Разевал рот. Я всегда говорила ему, что когда-нибудь он зайдет чересчур далеко.

— Ну-ну, — сказал Тристрам, похлопывая ее по плечу. Истина заключалась в том, что Гау фактически рта вообще не открыл; просто издал короткий грубый звук перед кучкой полицейских возле одного из наиболее скандальных спиртных магазинчиков где-то на Гатри-роуд. Его увезли средь шумного веселья, и никто его больше не видел. От алка сейчас лучше воздерживаться, лучше оставить алк серым.

4–3–2–1. Тристрам выволок из лифта ноги. На забитой народом улице ожидала медовая ночь, простреленная лупой. В вестибюле присутствовали представители Поппола — Популяционной Полиции, — черная форма, фуражки с сияющими козырьками, кокарды, собачьи ошейники поблескивают разорвавшейся бомбой, которая при ближайшем рассмотрении оказывалась разбитым яйцом. Невооруженные, меньше серых склонные к скорому насилию, щеголеватые, вежливые, они в большинстве своем делали честь своему комиссару. Тристрам, влившись в толпы, шедшие на работу, выражавшие всем своим видом, мол, я-никогда-и-не-думал-что-смерть-столь-многих-выр-вала-из-рядов, гневно бросил вслух слово «брат» текущему в ночи Каналу, его серебристому небу. Это понятие приобрело для него чисто уничижительный подтекст, что было несправедливо по отношению к бедному безобидному Джорджу, старшему из трех братьев, который усердно трудился на сельскохозяйственной станции близ Спрингфилда в штате Огайо. Джордж недавно прислал одно из своих редких писем, скучно-фактическое, посвященное экспериментам с новыми удобрениями и выражавшее недоумение по поводу странной пшеничной гнили, распространявшейся на востоке Айовы, Иллинойса и Индианы. Добрый, солидный старый Джордж.

Тристрам вошел в добрый, солидный старый небоскреб, где располагалась Общеобразовательная Школа (Для Мальчиков), Южный Лондон (Канал), Четвертый Дивизион. Выкатывалась смена Дельта, а один из трех заместителей Джослина, самодовольный хлыщ по фамилии Кори с седым хохолком и с разинутым ртом, стоял и наблюдал в огромном вестибюле. Смена Альфа влетела стрелой, протискиваясь в игольные ушки лифтов, вверх по лестницам, вниз по коридорам. Первый урок у Тристрама был на третьем этаже, — Основы Исторической Географии для Двадцатого потока Первого класса. Искусственный голос отсчитывал:

— …Восемнадцать — семнадцать…

Только кажется или это творение какой-то задницы из Национальной Корпорации Синтеглот звучит сегодня ироничней обычного?

— …Три — два — один.

Он опаздывал. Пулей влетел в служебный лифт и, запыхавшись, ворвался в класс. Нынче надо быть повнимательней.

Пятьдесят с лишним мальчиков разнообразных смешанных цветов приветствовали его единодушным вежливым «добрым утром». Утром? На дворе прочно стояла ночь; луна, огромный, устрашающий женский символ, председательствовала в ночи. Тристрам сказал:

— Домашнее задание. Положите, пожалуйста, домашнее задание перед собой на парты.

Защелкали металлические застежки, пока мальчики открывали ранцы, зашлепали учебники, зашелестели страницы, пока они отыскивали ту, где нарисовали карту мира. Тристрам прохаживался по классу, заложив руки за спину, бегло просматривал. Огромный перегруженный шар в проекции Меркатора, две огромные империи — Ангсо (Англоязычный Союз) и Руссо (Русскоязычный Союз), — которые мальчики грубо скопировали, развалясь, высунув языки. В основных океанах еще возводились Придаточные Острова для избыточного населения. Мирный мир, позабывший искусство самоуничтожения, мирный и озабоченный.

— Небрежно, — сказал Тристрам, ткнув указательным пальцем в рисунок Коттэма. — Вы разместили Австралию слишком далеко к югу. И забыли Ирландию вставить.

— Сэр, — сказал Коттэм.

А еще был мальчик — Хайнард, — не сделавший домашнего задания; вид испуганный, под глазами темные круги.

— Что это значит? — спросил Тристрам.

— Я не мог, сэр, — сказал Хайнард с трясущейся нижней губой. — Меня отвели в Приют, сэр. У меня не было времени, сэр.

— А. В Приют. — Это было кое-что новое, заведение для сирот, временных и перманентных. — Что случилось?

— Их забрали, сэр, моих папу и маму. Говорят, они плохо сделали.

— Что они сделали?

Мальчик повесил голову. Не табу, а сознание преступления заставляло его краснеть и молчать. Тристрам мягко сказал:

— Просто у твоей мамы ребенок, да?

— Должен быть, — пробормотал мальчик. — Их забрали. Говорят, с этим надо покончить. А потом отвели меня в Приют.

Великая злоба душила Тристрама. Фактически эта злоба (понимал он со стыдом) была злобой наигранной, педантичной злобой. Он мысленно видел, как стоит у ректора в кабинете и провозглашает: «Государство считает образование этих мальчиков важным, стало быть, предположительно должно столь же важным считать выполнение домашнего задания, и вот Государство является, всюду сует безобразное лицемерное рыло и не позволяет одному из моих учеников выполнить домашнее задание. Ради Дога, давайте разберемся, что у нас происходит». Слабая раздраженность мужчины, взывающего к принципам. Конечно, он знал, каким будет ответ: сперва самое важное; самое важное — выживание. Вздохнул, потрепал мальчика по голове, потом прошел назад, встал перед классом.