Чочара

Микеле спросил, какое впечатление произвела на него Америка, и он ответил:

- Мы сели на пароход в Неаполе и высадились в каком-то маленьком городе на побережье Тихого океана, дальше ехали поездом и очутились в больших лесах, мы ведь нанялись на работу как лесорубы. Из того, что я видел, можно  заключить, что в Америке много лесов.

- А городов вы не видели?

- Только тот, где мы высадились. Это был маленький город... Два года мы провели в лесах, потом той же дорогой вернулись в Италию.

Микеле был удивлен, очевидно, этот рассказ показался ему очень забавным; позже он мне сказал, что в Америке есть огромные города, но эти люди видели только леса и думают поэтому, что вся Америка покрыта лесами. Некоторое время они еще говорили об Америке, но приближался вечер, нам пора было уходить, и я спросила насчет сыра. Мужчина порылся в темноте в соломе крыши и вытащил оттуда две головки сыра, маленькие и желтые, сказав, что они стоят столько-то. Он заломил такую цену, что мы подпрыгнули на месте: таких цен мы не слышали даже в те голодные времена. Я сказала ему:

- Что он, из золота сделан, что ли, этот твой сыр? Он ответил совершенно серьезно:

- Лучше, чем из золота, потому что это сыр. Золото ты не сможешь есть, а сыр сможешь.

Микеле сказал иронически:

- Это евангелие учит вас запрашивать такие цены? Тот ничего не ответил, но я продолжала настаивать:

- Только что там в пещере сестра Тереза сказала нам, что бог хочет, чтобы люди помогали друг другу. А вы так помогаете людям?

Ни один мускул не дрогнул на его лице, он ответил нам совершенно спокойно:

- Сестра Тереза принадлежит к другому вероисповеданию Мы не католики.

- А как вы думаете, что значит быть евангелистом? - вмешался опять Микеле.- Это значит запрашивать за свои товары в два раза больше, чем католики?

А он с той же серьезностью:

- Быть евангелистом, брат мой, это значит соблюдать заветы евангелия. Мы их соблюдаем.

На все у него был готов ответ, убедить его был', невозможно, он был тверд, как камень. Наконец он сказал:

- Если хотите, я могу продать ягненка, хорошего жирного ягненка к пасхе. У меня есть ягнята до шести килограммов весом, и стоят они недорого.

Я подумала, что пасха не за горами и что ягненок нам, конечно, для пасхального стола нужен, и спросила, сколько он возьмет за этого ягненка, но он назвал цену, за которую можно было купить не только ягненка, но и овцу, родившую его на свет. Тут Микеле не выдержал

- Знаете, кто вы такие, вы, евангелисты? - спросил он.- Вы настоящие живоглоты.

А мужчина ему в ответ:

- Тише, брат мой, евангелие учит, что люди должны любить друг друга.

В отчаянии я сказала ему наконец, что возьму у него одну головку сыра, если он отдаст мне ее по более низкой цене. Знаете, что он ответил?

- По более низкой цене? Ниже этой цены не может быть. Но лучше ты, сестра, не покупай этого сыра, потому что, если ты заплатишь мне за него столько, сколько я с тебя прошу, ты будешь потом сердиться на меня, если же я тебе продам этот сыр по более низкой цене, то потом я буду сердиться на тебя. А евангелие предписывает нам любить друг друга. Поэтому оставь этот сыр и будем продолжать и дальше любить друг друга.

Я не обратила внимания на эти его слова и стала торговаться с ним, но он не уступал ничего, и я никак не могла убедить его, а когда припирала к стенке, доказывая, что это грабеж среди бела дня запрашивать такие цены, он выкручивался каким-нибудь евангельским изречением, как, например: «Не впадай в гнев, сестра моя, гнев является смертным грехом». Наконец, я уплатила ему эту невозможную цену, выторговав только немного творога, который мы и съели тут же с куском хлеба. А когда мы уходили, попрощавшись с ним очень холодно, он все-таки сказал нам с порога:

- Бог вас благослови, братья мои.

А я подумала про себя: «Ну а вас пусть дьявол возьмет и утащит в ад».

Эта головка сыра оказалась единственным результатом нашей прогулки по горам за столько километров, во время которой мы истрепали каждый по паре чочи. Но как это часто случается, через несколько дней мы были вознаграждены судьбой без всякого усилия или труда с нашей стороны - мы купили у могильщика, который тоже бродил по горам в поисках корма для своей вороной лошади, порядочное количество «глазастой» фасоли. Могильщик купил эту фасоль у югославов, которые были сосланы на остров Понца, а во время заключения перемирия бежали с этого острова и прятались в долине недалеко от нас, но теперь страх перед немцами заставил их покинуть эту равнину, и им пришлось продать часть своих запасов, которые они не могли унести с собой. Могильщик - совсем молодой мужчина, такой рыжеватый, длинный и бойкий - сообщил нам кое-какие новости о войне, которые он узнал от этих югославов. Он рассказал нам, что немцы потерпели большое поражение в городе, называемом Сталинградом и находящемся в России, что русские взяли в плен целую армию со всеми генералами и что Гитлер, расстроенный этим поражением, приказал своим войскам отступать. Еще могильщик сказал нам, что война кончится скоро, может даже через несколько дней, но не больше, как через несколько недель. Эти новости очень обрадовали беженцев и огорчили крестьян, потому что большая часть мужчин из Сант Еуфемии, призванных в армию, находилась как раз в Сталинграде, они писали оттуда и называли этот город в письмах; и вот теперь здешние женщины, ясное дело, боялись за своих мужей и братьев, и были правы: позже мы узнали, что никто из них не остался в живых.

Дни становились все длиннее, горы покрылись зеленью, в воздухе теплело, на дворе стоял уже март, и весь этот месяц продолжались бомбежки Анцио по одну сторону и Кассино - по другую. Мы находились как раз на полпути между Анцио и Кассино и днем и ночью слышали пушечную стрельбу, доносившуюся и оттуда и отсюда, как будто пушки без конца соревновались между собой. «Тум, тум»,- слышался сначала выстрел, потом взрыв снаряда в Анцио. «Тум, тум»,- отвечала ей пушка из Кессино, находящегося с другой стороны. Небо стало похоже на огромный барабан, и как будто кто-то ударял кулаком по этому барабану. В такую чудесную погоду этот мрачный и угрожающий звук производил странное впечатление: казалось, будто война стала частью природы, что грохот выстрелов льется с неба вместе с солнечным светом и что весна больна войной, как и люди. Одним словом, эти пушечные залпы вошли в нашу жизнь точно так же, как лохмотья, голод и опасности, они звучали, не переставая, и потому стали для нас чем-то обычным, к чему мы настолько привыкли, что были удивлены, когда эти залпы прекратились Оказывается, ко всему можно привыкнуть, даже к войне, потому что люди меняются не под влиянием каких-то необыкновенных происшествий, случающихся довольно редко, а именно под влиянием приобретаемых ими привычек, показывающих подчинение людей ходу событий.

К первым числам апреля все горы уже покрылись зеленью, распустились цветочки. На дворе стало так тепло, что можно было целыми днями оставаться на открытом воздухе. Но эти цветочки, такие красивые, означали голод для нас, беженцев, потому что растение зацветает, когда становится совсем большим, твердым и волокнистым, а значит, и несъедобным. Короче говоря, иссякли наши последние ресурсы - так называемый цикорий, и только скорый приход англичан мог спасти нас от голодной смерти. Деревья тоже покрылись цветами; персиковые и миндальные деревья, яблони и груши казались белыми и розовыми облачками, спустившимися на склон горы и неподвижно висевшими в безветренном воздухе. Мы смотрели на эти красивые цветы и невольно думали, что они превратятся в плоды, а плоды можно есть, но поспеют они только через несколько месяцев. С досадой смотрели мы и на пшеницу, едва выбивавшуюся из земли, зеленую и нежную, как бархат, потому что знали, что пройдет немало времени, пока она станет высокой и желтой, когда ее можно будет скосить, смолоть на мельнице в муку, а из муки сделать тесто, поставить  его  в  печь  и получить аппетитные хлебцы, весом по килограмму каждый. На голодный желудок красота на ум не идет, потому что голод заставляет думать только о себе, и красота кажется тогда обманом или еще хуже - насмешкой.