Страница 66 из 72
— Да, — говорю я, понимая, что мой ответ ничего особенно не проясняет.
Мое «да» может означать, что для меня эта поездка — сугубо деловая, так что я мужу рассказала только о работе. Или что я все рассказала Энди. Или что я рассказала только то, что считала нужным, и мы поскандалили, и Энди оставил мне глупую записку на самоклеящейся бумажке.
— И? Как он к этому относится? — интересуется Лео довольно взволнованным тоном.
Я смотрю на чашку и молчу, надеясь, что это предотвратит дальнейшие расспросы.
Должно быть, выражение лица меня выдает, потому что Лео вдруг говорит:
— Извини.
Киваю в ответ, удивляясь, как легко мы понимаем друг друга без слов — и всегда понимали. Мы читаем друг друга как книгу, с ходу интерпретируя самый сложный подтекст.
— А как твоя девушка? — спрашиваю я, переводя стрелки на Лео.
Он пожимает плечами, поднимает руку и щелкает пальцами.
— Мы расстались.
— В смысле, навсегда?
— Да.
— Когда? — спрашиваю я, хотя на самом деле хочу знать, почему и кто от кого ушел.
— Несколько недель назад, — неопределенно отвечает он.
— Ты хочешь… поговорить об этом?
— А ты разве не хочешь?
— Только если тебе не слишком больно, — осторожно отвечаю я.
Лео вздрагивает, а потом начинает говорить короткими рублеными фразами:
— Я рассказал ей, что звонил тебе. Она вышла из себя. Я хотел ей объяснить, что это не то, что она думает. Ну, что ты замужняя женщина и все такое. Она спросила меня, зачем мне тогда все это. Я ответил, что не вижу в этом ничего особенного. А она обвинила меня в том, что я по-прежнему не равнодушен к тебе.
Лео многозначительно смотрит на меня. Я тут же опускаю взгляд — смотрю не в глаза, а куда-то на подбородок, на его губы.
— И что было потом?
— Потом я не смог сказать ей то, что она хотела от меня услышать. И тогда она ушла.
Я представляю себе этот ужасный, тяжелый разговор, и у меня начинает сосать под ложечкой. Мне искренне жаль девушку Лео.
— И ты отпустил ее? Позволил ей просто так уйти? — спрашиваю я, отчасти восхищаясь прямолинейностью Лео, которая, однако, иногда сродни жестокости. Это самая прекрасная и самая ужасная черта его характера.
Лео медленно кивает, потом отставляет в сторону кружку и, глядя мне прямо в глаза, говорит:
— А что мне оставалось делать? Видишь ли, Элли, проблема в том, что она права. Я все еще неравнодушен к тебе.
У меня в горле застревает огромный ком, а сердце того и гляди выскочит из груди прямо на кофейный столик. Слова Лео эхом отдаются где-то внутри. Вопреки здравому смыслу я все-таки спрашиваю:
— Неравнодушен? Что ты имеешь в виду?
— То, о чем давно должен был тебе сказать. — Лео ловит мой взгляд, а потом отводит глаза в сторону. — О тех чувствах, которые я снова испытал, когда увидел тебя… о тех чувствах, которые нельзя испытывать… к замужней женщине.
Вот опять.
Ну да, я замужем.
Не нахожу, что сказать. В голову не приходит ничего, что можно было бы произнести вслух.
— Такие дела, — говорит Лео, решив на этот раз обойтись без иронии. Своим любимым жестом он разминает руки, слегка потрескивая суставами, а потом произносит свой коронный, слегка бессмысленный афоризм: — Такова жизнь.
Я киваю в ответ.
— А ты что будешь дальше делать? — спрашивает Лео.
Это вопрос пока риторический, но я решаю все-таки ответить на него, причем абсолютно искренне:
— Просто не представляю.
Лео смотрит на меня, удивленно приподняв брови, словно понимает, что я сейчас переживаю, что именно хочу этим сказать. Ведь, в конце концов, мы с ним оба сейчас находимся почти в одинаковой ситуации.
Глава 33
Через час, поболтав еще немного о пустяках и допив кофе, мы с Лео садимся в абсолютно пустой вагон метро и едем на самую южную оконечность Бруклина. Оба делаем вид, что настроены на работу. Несмотря на это, я постоянно ощущаю легкое напряжение в общении. Мы явно больше, чем просто коллеги, мы понимаем друг друга с полуслова, и чем меньше говорим, тем сильнее чувствуем друг друга.
Я сосредоточенно считаю, сколько еще остановок до станции «Стиллуэлл-авеню». Похоже, нам еще, по меньшей мере, час трястись в метро. Некоторое время Лео перешнуровывает кроссовки, потом выпрямляется, с сомнением смотрит на меня и спрашивает:
— Неужели ты и вправду никогда не была на Кони-Айленде?
— Нет. Но место настолько знакомо по фильмам и фотографиям, что мне кажется, я его хорошо знаю…
— Ну, таких мест сколько угодно.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, как всегда заинтригованная разговором с Лео, сколь бы отдаленное отношение он не имел к миру наших чувств.
— Вот, скажем, Стонхендж… Кому вообще придет в голову поехать туда после стольких виденных фотографий? Что там делать? Подумаешь, каменные глыбы стоят в чистом поле, ничего особенного.
Такая аналогия меня веселит, но я решаю перейти к делу.
— Кстати, а твоя статья еще не готова?
— Почти, осталось только немного откорректировать.
— А о чем она?
— Если вкратце, то это репортаж о старом и новом облике Кони-Айленда. О конфликте между ними. О тех неизбежных процессах, которые там происходят.
Я бросаю на него полный изумления взгляд, вдруг осознав, что для человека, который постарался убедить всех — и в том числе себя — в исключительно рабочем характере этой поездки, я подозрительно мало знаю о статье, которую будут иллюстрировать мои снимки.
— Какие процессы?
Лео достает из сумки флайер с изображением пляжа Кони-Айленда.
— Суть в том, что крупный застройщик выкупил десять акров территории парка аттракционов и собирается вбухать два миллиарда долларов в развитие инфраструктуры — построить отели-небоскребы, жилые многоэтажки и все такое. Некоторые считают, что это как раз то, что нужно. Ну, знаешь, все эти разговоры про новую жизнь старых районов…
— А остальные?
— Остальные смотрят на происходящее философски. Они обеспокоены тем, что такое грандиозное строительство может в конце концов привести к трагедии Кони-Айленда: местные жители больше не смогут здесь оставаться; стереотипный образ этого места будет разрушен; малый бизнес постепенно будет вытеснен. Словом, наступит крах знаменитой пятицентовой империи со всем ее старомодным китчем.
— Пятицентовой империи? — переспрашиваю я.
Между тем наш поезд останавливается на станции «Куинсборо-Плаза». Двери вагона открываются, пассажиры заходят, смотрят на нас, но рядом с нами никто почему-то не садится.
— Когда-то добраться до Кони-Айленда на метро можно было всего за пять центов. Катание на аттракционах тоже стоило пять центов. Даже хот-доги, и те обходились в пять центов. Это поначалу Кони-Айленд считался дорогим курортом, а потом очень быстро превратился в место отдыха простых работяг. Всего за пять центов можно было сбежать от реальности, расслабиться, забыть о трудностях. Думаю, в этом отношении остров до сих пор мало изменился, — объясняет Лео, пока мы проезжаем под Ист-Ривер в направлении пересечения Пятьдесят девятой улицы и Лексингтон-авеню.
— Ты брал интервью у местных жителей?
— Да, я провел там несколько дней: гулял по пляжу и парку развлечений, прошел всю Мермейд-авеню от начала до конца, поговорил с «морскими волками», как они себя называют. Наслушался всякого: и рассказов о прогулочной набережной, и полную историю аттракционов. А уж сколько легенд связано со знаменитым аттракционом «Циклон»!
— Это ведь что-то вроде «русских горок»?
— Да-да.
— Кататься не пробовал?
— Да, в детстве… а волосы до сих пор дыбом. Знаешь, этой штуковине уже за семьдесят, она целиком из дерева, но работает как зверь! Никогда не забуду разговор с менеджером «Циклона». Настоящий морской волк, весь в татуировках, вот уже тридцать лет как работает на этих самых «горках», а сам ни разу в жизни не катался.