Страница 8 из 8
Завтракал и обедал Волька тоже с ребятами за общим столом на террасе. Все наперерыв звали его сесть рядом, но Клавдия Ивановна сказала:
— Пусть сядет там, где сидел вчера.
И Волька послушно уселся на вчерашнее место.
После обеда Волька крепко спал. Его разбудили ребята. Они стояли посреди двора с корзинками и тихо разговаривали с Дарьей Ивановной.
— Дарья Ивановна, дайте нам Вольку! Мы с ним в лес пойдем за ягодами.
— Пойду! Пойду! — закричал из кроватки Волька.
Девочки дали ему маленькую корзиночку.
В лесу пели птицы. Все казалось Вольке в легком зеленом свете, и как ни запрокидывал он голову, за ветками и листьями не видно было неба. А внизу была густая трава, она цеплялась за ноги, и Волька падал. Падать было мягко и весело. Ребята бросались подымать Вольку, а он нарочно падал и звонко смеялся.
Потом одна девочка крепко взяла его за руку и сказала:
— Не балуйся. Пойдем лучше ягоды искать!
А другая девочка спросила:
— Ты знаешь, Волька, какая земляника?
— Красненькая и сладкая, — сказал Волька и причмокнул языком.
Под большими пнями в густой траве закраснели ягоды.
— Сюда, сюда, Волька! — кричали вокруг ребята. — Разгребай руками траву, смотри, вот она ягодка!
Волька потоптался на одном месте, присел на корточки. Несколько рук совали ему в рот ягоды, он отбивался и кричал:
— Я сам! Я сам!
— Ребята! Пусть сам. Он сам хочет сорвать.
Волька шарил в траве, а ребята стояли вокруг и громко радовались, когда он находил ягоду.
Щеки у Вольки раскраснелись, рот, измазанный красным соком, улыбался, голубые глаза удивленно и радостно смотрели вокруг.
По дороге домой ребята по очереди несли его, складывая руки «креслицем». Волька болтал ногами и без умолку говорил о ягодах, о больших весах Дмитрия Степановича, о птичках и деревьях… А потом замолкал и, склонившись на чье-нибудь плечо, издавал вдруг длинное и нежное мычание.
Вечером в детском доме был вечер самодеятельности. Волька сидел в первом ряду с Дарьей Ивановной и Настей. Дмитрий Степанович тоже пришел послушать, как выступают ребята. Они пели песни, читали стихи, плясали.
Клавдия Ивановна вдруг сказала:
— А Волька, наверно, тоже знает какую-нибудь песенку или стихи. Скажи нам, Воленька!
Дарья Ивановна тихонько подтолкнула Вольку.
— Ну, скажи, сыночек, что знаешь!
Волька боком полез на сцену. Клавдия Ивановна подняла его и поставила на середину. В зале стало очень тихо. Все ждали.
Волька постоял, подумал. Потом вдруг присел на корточки и затянул нараспев тонким комариным голоском:
— Я тебе травушки изумрудной, зелененькой, я тебе поилица густого да жирного, хлебушка свежего, сольцы крупитчатой, а ты мне, голубушка, молочка хорошего на маслице свежее, на густые сливочки.
В зале все зашевелились. Ребята полезли на стулья, чтоб лучше видеть маленькую фигурку на сцене. Потом все захлопали, захохотали, зашумели:
— Еще! Еще!
Черноглазая Настя, звонко хохоча, вытирала кончиком платка слезы. Волька, сидя на корточках, улыбался со сцены смущенной и радостной улыбкой.
На другой день утром Дарья Ивановна сказала, что выходной кончился, и отвезла Вольку в детский сад. Ребята пробовали просить ее оставить сынишку хоть на недельку, но она решительно отказала:
— Нельзя, нельзя! У него своя работа. Он в детском саду и лепит, и рисует, и музыке учится, а дача у них в Сокольниках не хуже нашей. Вот на выходной день опять я его возьму.
Ребята долго смотрели вслед Вольке. И пока на широкой аллее была видна синяя матросская шапка, они все махали руками и кричали:
— Приезжай, Волька!
А из-за желтых сосен доносился до них веселый, полюбившийся всем голосок:
— В выходной при-еду!
ОТЦОВСКАЯ КУРТКА
Куртка была черная, бархатная, карманы ее топорщились, в глубоком мягком рубчике отливали серебром круглые пуговицы. Сидела она на отцовских плечах крепко, туго обхватывая широкую грудь.
— Папаня, а папаня! Отдай мне эту куртку. Ты, гляди, уже старый для нее, — с завистью говорил Ленька, обдергивая свой коротенький пиджачок и приглаживая вихрастую голову.
— Я стар, а ты больно молод, — отшучивался отец.
Ленька и правда был еще молод. Он учился в четвертом классе, но в семье был старшим. Кроме того, с ним водился соседский Генька. А Генька уже год назад кончил семь классов школы и теперь работал на селе в пожарной команде. Но пожаров в селе не было, зачастую даже дым не поднимался из труб. Шла война, и в колхозе спешили с уборкой урожая. Ленькин отец возвращался домой поздно, при свете фонаря долго возился во дворе и, озабоченно поглядывая на сына, говорил:
— Ты, брат, гляди, приучайся к делу. Я не сегодня-завтра на фронт уйду. Большаком в семье останешься!
— «Большаком»! — усмехался Ленька. — Стану я еще связываться! Одного Николку по затылку стукнешь, и то к матери побежит жаловаться.
— А ты не стукай. Большак — это делу голова, а не рукам воля! Много я тебя по затылку стукал?
В день проводов отца в избе шла кутерьма. Мать, как потерянная, хваталась то за одно, то за другое, стряпала, пекла, наспех укладывала в сундучок какие-то вещи. Отец вынимал их и отдавал ей обратно:
— Убери. Не в гости еду.
Увидев в руках матери бархатную куртку, он посмотрел на Леньку, усмехнулся и ласково сказал:
— Носи, большак!
Ленька вспыхнул и застеснялся.
— Да куда она ему! — всплеснула руками мать. — Не дорос ведь!
— Дорастет, — уверенно сказал отец и погладил мать по плечу. — Помощником тебе будет!
Уложив сундучок, отец обвел взглядом просторную избу, присел на край скамьи и сказал:
— По русскому обычаю, посидим перед дорогой.
Мать поспешно усадила детей и села с ними рядом, придерживая рукой трехлетнюю Нюрку. Все притихли. Ленька посмотрел на отца, и горло у него сжалось.
«Как же мы одни будем?» — подумал он, поняв вдруг, что отец действительно уезжает далеко и надолго.
Прощались у околицы. Отец спустил с рук Нюрку и троекратно поцеловался с матерью.
— Прости, коль сгоряча обидел когда…
Низко, без слез, поклонилась ему мать:
— За все, что прожито, за все, что нажито, спасибо тебе, Павел Степанович!
Женщины подхватили ее под руки, и Ленька вдруг услышал тонкий плач с разноголосыми причитаниями.
Лицо у отца дрогнуло. Он махнул рукой, вынул туго сложенный платок, обтер им лоб, щеки и подозвал Леньку:
— До Веселовки проводишь меня.
Шли молча.
Ленька, в наброшенной на плечи отцовской куртке, размахивая длинными рукавами, то и дело поворачивал тонкую шею, чтоб взглянуть на отца. Но отец о чем-то думал и время от времени тяжело вздыхал.
— Ты вот что… пять человек вас у матери… — Он замолчал, не находя простых и нужных слов, которые хотелось сказать сыну.
— Ты просись к пулемету. Чуть что — сотню немцев уложишь, — озабоченно сказал вдруг Ленька.
— Там знают куда… — рассеянно ответил отец.
Ленька испуганно посмотрел на его круглое доброе лицо.
— А ежели в штыковой пойдешь… — шепотом сказал он и замер, глядя широко раскрытыми глазами в лицо отца.
— Ну-ну, — ласково усмехнулся тот.
Ленька бросился к нему на шею:
— Папка, вернись! Живым вернись!
Теплыми ладонями отец оторвал от своей груди голову сына и заглянул в его глаза:
— Мать береги.
Мелкие капли дождя сеялись на размытую лесную дорогу. По краям топорщились голые осенние кусты. В мутных лужах мокли опавшие листья.
Отец крепко держал за руку сына.
— Солому внесите, а то дожди намочат… Дров заготовьте на зиму…
Отец останавливался, крепче сжимая маленькую жесткую руку.
— Слышь, Ленька!
— Слышу, папаня.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.