Страница 28 из 73
— Но я и не стараюсь писать, как Фолкнер. Госпожа Дэллоуэй многое дала мне. Это так, однако это будет мой собственный роман! Ну ладно. Спасибо. Вы настоящие друзья. Пошли по домам, — миролюбиво произнес Габриель.
В тот момент он подумал о своих новых друзьях из Барранкильи особенно тепло, и еще он вспомнил испанца-республиканца из Каталонии, Рамона Виньеса, который знал все на свете и «от которого никогда не отдавало нафталином».
Здесь интересно вспомнить, что говорил писатель своему другу Плинио Апулейо Мендосе в апреле 1982-го, за полгода до получения Нобелевской премии по литературе:
«— Должен тебе сказать, мне нравится читать не только потому, что эти книги написаны лучшими писателями, а по причинам, которые не всегда просто объяснить.
— Ты часто упоминаешь Софокла, его „Царя Эдипа“.
— „Царя Эдипа“ и „Амадиса из Гаулы“, „Поводыря из Тормеса“ ,,Дневник во времена чумы“ Даниэля Дефо, „Первое путешествие вокруг земного шара“ Пигафетты.
— И „Тарзана из страны обезьян“.
— Берроуза, да.
— И авторов, которых ты постоянно перечитываешь?
— Конрада, Сент-Экзюпери…
— Почему Конрад и Сент-Экзюпери?
— Главная причина, по которой ты перечитываешь какого-либо автора, это то, что он тебе по душе. Что мне больше всего нравится в Конраде и Сент-Экзюпери? Единственное, что их объединяет, — это манера схватывать самую суть и говорить обо всем так спокойно, что реальная жизнь видится поэтичной далее в тех случаях, когда речь идет о самых обыденных вещах.
— А Толстой?
— От него у меня ничего нет, но я всегда полагал, что лучший роман, который был им написан, это „Война и мир“.
— Однако ни один критик не обнаружил в твоих произведениях влияния упомянутых писателей.
— Это правда, я всегда старался ни на кого не походить. Вместо подражания я всю жизнь стремился избегать схожести с авторами, которые мне нравились.
— Между тем критики постоянно обнаруживают в твоих книгах тень Фолкнера.
— Ты прав. И они так упорно настаивают на этом, что было время, когда я и сам стал в это верить. Я не отказываюсь от этого, потому что считаю Фолкнера одним из самых великих новеллистов всех времен. Однако критики устанавливают степень влияния таким образом, что я никак не могу их понять. В случае с Фолкнером аналогии в большей степени географические, чем литературные. Я обнаружил это, путешествуя по югу Соединенных Штатов, спустя много лет после того, как я сочинил мои первые рассказы. Пыльные, раскаленные от зноя поселки, отчаявшиеся люди, — все было так похоже на то, что я описывал в моих рассказах. Возможно, это совпадение не случайно, ведь Аракатака — селение, где я провел детство, — была в большей степени отстроена североамериканской компанией „Юнайтед Фрут“.
— Я бы сказал, есть аналогии более глубокие. Существует родственная связь между полковником Сарторисом и твоим полковником Аурелиано Буэндия, между Макондо и графством Йокнапатауфа. В твоих произведениях есть женщины с железным характером героинь Фолкнера и некоторые стилевые особенности, присущие только ему… Отрицая определенное влияние на тебя Фолкнера, не становишься ли ты отцеубийцей?
— Может и так. Я уже говорил тебе, что моя задача заключалась не в том, чтобы имитировать, повторять Фолкнера, а чтобы его разрушить».
Мексиканский критик Эммануэль Карбальо писал об этом так: «Гарсия Маркес, упорно и настойчиво оставаясь в своих романах и рассказах автором одной темы, описывая одних и тех же людей и одни и те же пейзажи, сделан для испаноамериканской литературы столько же, сколько Фолкнер для литературы Соединенных Штатов, — он создал новый мир прозы, убедительный и самодостаточный. Для испаноязычного читателя Макондо и соседнее еще меньшее село, чье название никогда не упоминается, так же интересны, так же необычайно колоритны и полны дыхания живой жизни, как для англоязычного читателя графство Йокнапатауфа. Макондо — забытое богом, жалкое селение департамента Магдалены — в широком смысле действительно является многозначной метафорой, за которой скрывается вся Колумбия; миф, изобретенный автором, который представляет собой прошлое и настоящее Латинской Америки и прорицает ее будущее, охваченное огнем» (5, 10).
Нет сомнений в том, что в конечном счете ни Софокл, ни «Илиада» и «Одиссея», ни «Песнь о Роланде», ни «Песнь о моем Сиде», ни «Шехерезада», ни Сервантес (о Шекспире писатель никогда не упоминал), ни Дюма, ни Клодель, ни Кьеркегор, ни даже Кафка, а именно североамериканские романисты послужили тем импульсом, который позволил Габриелю Гарсия Маркесу создать его собственный мир. И не исключено, что слава Фолкнера и В. Вулф также повлияла на процесс его творческого становления.
А пока Гарсия Маркес все меньше работает в газете «Универсаль» и усиленно трудится над сочинением романа «Дом». Иногда, для поддержания контакта со столичной газетой, он пишет рассказы. 23 января 1949 года газета «Эспектадор» на 11-й странице воскресного приложения напечатала рассказ «Диалог с зеркалом».
Закадычные друзья Габриель Гарсия Маркес и Рамиро де ла Эсприелья вышли из дома мадам Ареналес.
— Габо, что ты еле ноги волочишь? Только не сваливай на девицу! Еще до того как мы вошли, ты был белый, как мука. Ты что, мало ешь?
— Да так себе…
— И для газеты почти перестал писать.
— Коньо, да что там печататься! За статью платят по тридцать два сентаво!
— Карахо! Это же десять порций мороженого. Что они, сдурели? А везде говорят, что тебя любят, что ты отлично пишешь.
— Таков закон капитализма — побольше взять, поменьше дать. — Габриель остановился — казалось, у него закружилась голова.
— Пятнадцать статей в месяц — четыре восемьдесят. Три раза сходить к мадам… Как же ты протягиваешь месяц на одно песо восемьдесят?
— Плохо, но я не жалуюсь. Пошли дальше.
— И за воротник закладываешь прилично. Неделю назад мой отец видел тебя вдрызг пьяным.
Ты шел домой, держась за изгороди и стены домов. Зачем ты так много пьешь?
— От одиночества! Другой бы меня не понял, Рамиро. Но ты-то должен меня понять. Людей вокруг много, а я чувствую себя совершенно одиноким.
Рамиро остановился, сердце его сжалось. Он столько раз думал об этом! Талантливый человек всегда одинок. Возможно, потому, что, благодаря своей одаренности и знаниям, он всегда впереди своего времени.
— Только с тобой мне хорошо! — Габриель тряхнул головой и пошел дальше.
Вот что писал об этом периоде жизни Гарсия Маркеса поэт Оскар Кольясос: «Между тем молодой писатель, открывший для себя в Боготе „Превращение“ Кафки, в Картахене сдружился с кутилами и стал активно посещать притоны и злачные заведения низкого пошиба» (6, 27). Друг детства Плинио Мендоса в 1982 году свидетельствовал о том же: «У него хватало времени, чтобы писать рассказы и пить ром со своими дружками в шумных портовых тавернах до самого рассвета, пока контрабандисты вместе с проститутками не отправлялись на своих баркасах к островам Аруба и Кюрасао» (20, 44).
А вот что говорил сам писатель, уже вкусивший славы и познавший и ее радости, и ее горечь, Варгасу Льосе в сентябре 1967 года в Лиме. Они встретились в Национальном инженерном университете и долго говорили о том, что всю жизнь не давало Гарсия Маркесу покоя: «В самом деле, я не знаю никого, кто бы в той или иной степени не чувствовал себя одиноким. Одиночество интересует меня как явление. Возможно, это отдает метафизикой и звучит реакционно, и вдобавок кажется противоположным всему тому, что я собой представляю и чем хочу быть на самом деле, однако думаю, что человек обречен на одиночество».
ВАРГАС ЛЬОСА: «Ты полагаешь, что именно это и характеризует человека?»
ГАРСИЯ МАРКЕС: «Я считаю, что это основная составляющая человеческой природы» (35, 23).