Страница 22 из 73
Следует обратить внимание на то, что писатель Гарсия Маркес в своих интервью, выступлениях, беседах и даже в собственных статьях весьма неточен в отношении событий своей жизни. Это не раз ставило его биографов в затруднительное положение. Вряд ли это объясняется забывчивостью. Скорее всего это черта характера, своеобразный юмор, привычка писателя mamar gallo. Это выражение принято в Колумбии и Венесуэле. В переносном смысле mamar gallo означает «дурачить кого-то», «насмешничать», «издеваться».. Сам Гарсия Маркес объяснял, что mamar gallo — это «уметь говорить о серьезных вещах с юмором».
— Писать я начал случайно, хотел доказать одному моему другу, что в моем поколении тоже может родиться писатель. Но оказалось, что это ловушка, я стал получать удовольствие от этого занятия и, таким образом, попал в капкан, и сейчас больше всего на свете я люблю писать, — говорил Гарсия Маркес в уже знакомых нам «Беседах» с другом Плинио Апулейо Мендосой.
— Ты утверждал, что писать для тебя — это радость. Однако ты также говорил, что это — мучение. Так что же это все-таки такое?
— Оба утверждения правильны. Когда я только начинал осваивать ремесло, писать было радостно, ведь я не чувствовал почти никакой ответственности. Я тогда заканчивал работу в газете в два-три часа ночи и после этого был в состоянии сочинить четыре, пять, а то и десять страниц. Однажды в один присест я накатал целый рассказ.
— А теперь?
— А теперь считаю удачей, если за рабочий день выходит один стоящий абзац. Со временем писательство обернулось мучительным трудом.
— Но почему? Казалось бы, теперь, когда ты столько знаешь, когда владеешь профессией, писать не составляет никакого труда…
— Просто со временем возрастает чувство ответственности. Теперь кажется, что каждое слово, написанное тобой, может иметь резонанс и волновать множество людей.
— Может быть, это следствие славы? Она не мешает тебе?
— Мешает! Худшее, что может произойти с человеком, лишенным тщеславия, к тому же жителем континента, не готового иметь литературных знаменитостей, это то, что его книги продаются, как сосиски. Ненавижу быть участником публичного спектакля. Ненавижу телевидение, съезды, конференции, круглые столы.
— А интервью?
— В равной степени! Нет, славы я не пожелаю никому. Похоже на то, что происходит с альпинистами. Они рискуют жизнью, чтобы достичь вершины, а когда взбираются на нее, что делают дальше? Спускаются, стараясь при этом не утратить достоинства.
— Когда ты был молодым и зарабатывал на жизнь журналистикой, ты писал ночами. Ты тогда много курил?
— По две пачки в день!
— А теперь?
— Теперь не курю и работаю только днем.
— По утрам?
— С девяти до трех, в комнате, где тихо и тепло. Чужие голоса и холод мне мешают.
— У многих писателей чистый лист бумаги вызывает страх. У тебя тоже?
— Да! После клаустрофобии для меня это поначалу была самая страшная штука. Но после того как я, по совету Хемингуэя, стал заканчивать рабочий день, только когда точно знал, о чем буду писать завтра, с этим покончено (20, 43).
Здесь следует вспомнить Альфонсо Лoneca Микельсена, бывшего президента Колумбии (1974–1978) и председателя Либеральной партии на протяжении многих лет, который говорил после присвоения писателю Нобелевской премии: «Я знал Гарсия Маркеса, когда он только начинал учебу на факультете права Национального университета. Тогда я возглавлял кафедру конституционного права. Его мало интересовала юриспруденция, он тогда не проявлял никакого интереса к знаниям, которые получил годы спустя. Паскаль говорил, что гений — это долготерпение. Думаю, лишь немногие поклонники Гарсия Маркеса, которые считают его гением, задумывались, насколько его гений обязан терпению, — терпению на протяжении стольких долгих лет».
— Он поражал и своих сверстников, и особенно нас, педагогов, знанием наизусть невероятного количества стихов испанских классиков и колумбийских поэтов. Он исполнял их под гитару, на музыку собственного сочинения. Жаль, в ту пору не было магнитофонов, — рассказывал поэт Карлос Мартин, бывший ректор лицея в Сипакире, уже немолодой человек с приятным баритоном. Он и бывший преподаватель литературы лицея беседовали с президентом Колумбии Альфонсо Лопесом Микельсеном на приеме в президентском дворце 20 июля, в день национального праздника страны.
— Теперь это дело прошлое. Габриель Гарсия Маркес — на вершине Олимпа, — с улыбкой сказал бывший преподаватель литературы Карлос Хулио Кальдерон. Будущий писатель был его любимцем и часто показывал ему свои стихи. — Он был таким тихоней, пока не повзрослел. И вдруг превратился в проказника и заводилу, и не только во время воскресных танцев…
— Помню, когда Габриеля Гарсия Маркеса принимали в Госуниверситет, ректор объявил, что он из тех абитуриентов, которые близки к коммунистам. Я голосовал за него. Экзаменаторы говорили, что он отвечал блестяще и что почти каждый ответ иллюстрировал стихами, чужими и своими. Однако существовала бумага, где было написано, что Гарсия Маркес читал в лицее запрещенные марксистские книги. Их давал ему тайком учитель истории. Он же распространял среди учащихся и еретическое сочинение Нострадамуса «Центурии».
— Зато оттуда, скорее всего, и появился прекрасный Мелькиадес. — Седовласый Кальдерон с удовольствием предавался воспоминаниям. — Я был в лицее префектом дисциплины, и когда Гарсия Маркеса за его проделки следовало строго наказывать, вплоть до предупреждения об исключении, я засаживал его за парту и приказывал написать рассказ к… завтрашнему дню. И он это делал! Я хорошо помню его первый рассказ. Он назывался «Навязчивый психоз», и писать его для Габриеля не было наказанием. Рассказ про девушку, которая превращалась в бабочку, и пока она летала, с ней приключались разные истории. Когда рассказ прочел ректор лицея, то сказал, что это превосходные вариации на тему «Превращения» Кафки. Я же хорошо знал, что Габриель тогда Кафку еще не читал. А как он рисовал! Многие полагали, что он станет художником.
— Да, учился он лучше всех, но последние два года учебы был большим проказником. Это ведь он придумал: как только дежурный педагог засыпал в своей каморке, Габриель вместе с дружками, в основном ребятами с побережья, на скрученных простынях спускались со второго этажа в патио, а оттуда — кто в театр «Мак-Дуаль», кто к своей девушке. Иногда ходили по барам, кабачкам, ну, и прочее… Мне рассказывал о нем единственный в то время уролог города.
— Не исключено, что ваши бунтарские стихи, мэтр Мартин, и подвигали его на подобные поступки. Но, как бы там ни было, сегодня он — гордость Колумбии! — сказал президент. В этот момент к нему подошли иностранные послы, и разговор перешел на другую тему.
Дассо Сальдивар по этому поводу пишет: «Кое-кто, например уролог Армандо Лопес, который не учился вместе с Габриелем, но знал в деталях обо всех его похождениях и злоключениях, утверждает, что юноша из Аракатаки одно время вел весьма беспорядочный образ жизни» (28, 157).
Однако это касалось только внешней стороны его жизни. Его верность литературной группе «Камень и Небо», куда входили Эдуардо Карранса, Карлос Мартин, Хорхе Рохас, Дарио Сампер, Артуро Камачо Рамирес, Херардо Валенсия, Томас Варгас Осорио и другие, была неизменной. Именно эта вполне сознательная любовь и была одной из первопричин, по которой Габриеля Гарсия Маркеса потянуло в литературу.
Сам Гарсия Маркес много раз утверждал: «…если бы группы „Камень и Небо“ не было, я не уверен, стал ли бы я писателем. …Эти поэты восстали против академичности, и когда я увидел, на что они отваживаются, я почувствовал воодушевление и обрел уверенность как литератор. И я сказал себе: если это позволено в литературе, то она мне нравится и я в ней остаюсь. Мне решительно показалось тогда, что мы можем сотрясти пьедестал Валенсии[22] и прочих поэтов-„парнасцев “».
22
Valencia Guillermo (1873–1943) — наиболее яркий представитель поэтов-«парнасцев» Колумбии, чьим девизом было: «Пожертвовать всем миром, но стих отшлифовать».