Страница 29 из 46
Сумрачный Метла был тут же.
– А ты не смейся! – остановил он Зуя. – По себе знаешь, тошно нашему брату, когда опохмелиться нечем.
– Ну, вы, чего встали да галдите, словно на бирже? – закричал на них сторож. – Прочь все пошли!
– Поработать бы… – робко сказал Зуй.
– Сказано, все вон!
– Хоть бы на сороковочку единую, Семен Макарович!
– Ничего не будет: нет сегодня никакой работы… Да вы что? – рассвирепел сторож. – Внимания не обращаете, дряни этакие? Вот возьму метлу…
Босяки гурьбой направились к выходу с огородов.
– Эх-тих-тих! – философствовал Зуй. – Вот бы когда Минюшка Гусарчик наш вспомнил о нас… Где-то он теперь? Поди, на серебре питается, из золотых стаканчиков выпивает, позабыл о нас, сирых!
– Минька Гусар? – вдруг так и озарилось воспоминанием лицо Козелка, державшегося вместе с Зуем и Метлой. – Минька Гусар? Дело, братцы!
– Видел ты его, что ли? – ткнул читальщика в бок сумрачный Метла.
– Еще бы не видать! Ближе, чем вас вижу.
– Где?
– Вот то-то и оно где! Ведь помер Минька-то…
– Как помер?! – воскликнули, останавливаясь, оба босяка.
– А так, как все помирают. Да он и не Минька Гусар был, а граф Михаил Андреевич Нейгоф… Его сиятельство…
– Вон она птица-то какая! – прошептал, вздыхая, Зуй.
– А сколько раз мы его смертным боем колачивали? – произнес Метла. – Умер, говоришь? Не врешь?
– Чего врать, ежели я сам у его гроба читал?…
– Эх, жаль малого! – протянул горестно Зуй. – Добрый он! Уж раздобылись бы мы у него деньжатами…
– И теперь раздобудемся! – объявил Козелок.
Зуй и Метла даже отскочили от него.
– Ты это что же? – поднял кулак последний. – Издевки творишь?
Он рассвирепел, глаза его налились кровью. Они уже порядочно отошли от огородов и были теперь среди бесконечных пустырей.
– Дай ему, Метла, раза хорошего! – закричал Зуй, тоже рассердившийся на Козелка.
– Да стойте вы, лешие оголтелые! – закричал не на шутку испугавшийся Козелок. – Ведь дело я говорю, а не издевку творю… Слышь, читал над нашим мертвым Минькой Гусаром я…
– Знаем, ты к этому делу издавна присноровлен.
– Вот-вот! И все какие ни на есть тонкости его превзошел. Видишь ты, братцы, какое это у нас у всех, почитай, дело выходит: ежели видим мы, что родственники в расстройстве душ от великого горя, да если видим, что вещь какая-либо плохо лежит и внимания заслуживает, так мы ее цап – и под покойничка…
– А-а! – протянул Зуй. – Вот оно что. В самом деле, на дело похоже.
– То-то и оно! А вы меня бить хотели!
– Так ты что же? – вернул разговор на прежнюю тему Метла. – Цапнул ты, что ли?
– Ну да, бумажник… И денег в нем кипа! Сторублевки все…
– Ай да Козелок! – воскликнул Зуй.
– Я под Минькину головушку бумажник-то схоронил… Надежно. Искать стали бы – не найти! Кто ни ищи вещь, в гробу пошарить не догадается… А наш брат хитер: поправить покойничка всегда дозволяется… Ну и поправишь, когда никто не смотрит, особенно после прощания последнего… Оно и не заметно… Удавалось не раз!
– Так где же у тебя бумажник-то? – полюбопытствовал Метла, глаза которого разгорелись алчным огнем при рассказе Козелка.
– Ох, и не говори! – вздохнул тот. – Беда вышла. Перебрал вчера лишнего да на чтение и не попал.
– Тогда пиши пропало, – махнул рукой разочарованный Зуй.
– Ну, это еще вилами по воде писано! Его сиятельство, Миньку Гусара нашего, только сегодня хоронят, а потому, ежели поторопиться на кладбище, как раз к последнему прощанию поспеем… Понял, Метла ты этакая обитая?…
– Сторублевки, говоришь? – спросил сумрачный босяк.
– Кажись, и крупнее есть, – отозвался тот. – Только и всего, что из-под Минькиной головы вынуть.
– Тогда была, не была – идем! – решил Метла.
XXIX
Идти троим босякам нужно было на совсем другой, заречный конец столицы.
День выдался ненастный, зима уже прошла, началась ранняя весна. Дул шквалистый ветер со взморья. Лед на Неве и каналах набух, побурел; на улицах, в особенности на окраинах, была непроходимая слякоть.
– Ну и погодка! – ежились в своих лохмотьях босяки.
– Выпить бы! – заныл Козелок. – Трещит, братцы, голова-то у меня после вчерашнего… Мысли собрать не могу…
– На что выпьешь? – сплюнул со злобою Метла. – Ни гроша… Ты чего это? – обратился он к Козелку.
Тот с особенным выражением на лице шарил у себя в карманах.
– Нашел, родименькие, – радостно воскликнул он, – нашел ведь! Вот он, капитал-то!…
На его ладони блестела серебряная монетка – последняя из данных ему накануне Дмитриевым.
– Вот кстати-то! – так весь и просиял Зуй.
– Именно, – крякнул Метла, – как собака, продрог я, погреться не мешает!
– А вот я сейчас схлопочу! – отозвался Козелок и кинулся в ближайшую винную лавку.
Принесенная им водка в один момент была выпита тут же на улице.
– Х-а-арошо! – так и расцвел Зуй.
– Хорошо, да мало! – буркнул Метла.
– А ежели стрельнуть? – предложил Козелок. – Втроем-то живо еще на сороковку настреляем. Рассыпься, ребята, только друг друга из вида не теряй!
Товарищам повезло. На кладбище они явились сильно навеселе.
– Тише, братцы, – шепнул обоим Козелок, – пусти меня вперед и вида не показывай, что меня знаете.
– Что там такое? – лениво протянул Метла.
– Знакомца приметил… вишь! – указал Богданов на стоявшего у решетки человека. – Подождите малость…
Он смело подошел к своему „знакомцу“ и, тронув его за плечо, воскликнул:
– Афанасию Дмитриевичу, приятелю, почтение!
Дмитриев – это был он – обернулся.
– А, живая душа на костылях! – воскликнул он. – Тебя-то мне и нужно!
– Зачем? – испугался Козелок.
– Дело есть.
– Разве вышло что?
– Что вышло!… Графа похоронили.
– Похоронили? – присел Козелок.
– Что же с ним еще делать-то?… А вот ты мне нужен.
– Похоронили? – все еще не пришел в себя Козелок. – Ну и дела!… На могилку бы его пройти… Ведь сколько этой самой водки вместе с ним вылакали – страсть! Друзьями были закадычными… Должен же я, можно сказать, последний долг воздать… Проводи ты меня, поклонюсь я хотя могилке, а потом весь я твой… со всеми потрохами.
Афанасий почему-то был на этот раз особенно приветлив с Козелком.
– Ну, быть по-твоему! – согласился он. – Идем скорее.
Они пошли. Зуй и Метла следовали за ними на некотором расстоянии.
– И как нехорошо вышло-то все! – рассказывал Козелку Афанасий. – Даром что покойник-то графом был, а ни одного графа, почитай, так не хоронили. Ведь, слышь, графиня-то, вдова, разнедужилась… „Я, – говорит, – не могу, у меня нервы!“ С полдороги отстала, а с нею и господин, который при ней для утешения состоит… Я, Настасья да Дарья и провожали только… Под самый конец чернявый с бородой, доктор что ли, пришел, он и в конторе рассчитывался… Да и этот хорош… Отвалил могильщикам на чай и ушел… Так и бросили все графа бедного… – Афанасий вздохнул. – Ты чего ерзаешь? – заметил он какую-то нервозность в своем спутнике.
– Так, ничего… Сожалею… – ответил Козелок. – И на что я тебе, милый человек, понадобился?
– Угостить хочу!
– Это за что же ты угощать меня будешь?
– После узнаешь… Вот она, могилка-то графская, – указал Афанасий на незаметный могильный холм и прибавил: – Эх, скоты негодные, как завалили-то!…
Холм был насыпан кое-как. Крупные комья земли были набросаны как попало и даже не прибиты как следует. Рядом, в ногах двое здоровых парней копали новую могилу.
– Чего лаешься-то? – крикнул один из них Афанасию.
– А того, что стоит вас, иродов, лаять! – ответил тот. – Разве так могилы насыпают?
– Ты чего петушишься? Твой, что ли, покойник?
– Мой не мой, а вот доложу господам, которые его хоронили, скажут они в контору – напреет вам.
– Ишь ты какой дошлый! – крикнул один из могильщиков. – Не бойся, не убежит покойник-то!