Страница 59 из 78
— Из Курляндии, — нехотя ответил я.
— Ну, как там дела, капитан? — спросил он, взглянув на мою форму, висевшую на спинке стула.
— Невеселые дела. Русские уже под Ригой. Прибалтика отрезана от Восточной Пруссии.
Полковник горестно зацокал:
— Те-те-те. Малоприятные новости. И как теперь там мой полк мыкается без меня?
— Не беспокойтесь, господин полковник, незаменимых начальников нет под знаменем фюрера, которое осеняет храбрость наших солдат! — торжественно вымолвил майор и спрятал перочинный нож в ящик тумбочки.
Полковник закурил. Майор взялся за газеты.
О матери, о братьях и о Москве я старался не думать. Я вытравливал из себя то, что было мне дорого до святости. Боль воспоминаний способна была привести к эмоциональному стрессу и могла погубить меня. Ассоциации, связанные с прошлой мирной жизнью, с моими однополчанами, могли всплыть ночью, и, не дай Бог, я мог во сне заговорить по-русски. Думать о родном доме было крайне опасно. Я это сознавал и радовался тому, что был повседневно загружен разными мыслями и тревогами, связанными с текущими делами и задачами, которые требовали от меня правильного решения и перестраховки, в соответствии с новым моим положением.
В палату зашла медсестра Магда с термометрами:
— С добрым утром, господа офицеры! Как вам спалось? Как самочувствие?
Майор оживился:
— С добрым утром, исцелительница страждущих. Самочувствие у нас превосходное, а как прошло ваше ночное дежурство?
— Не совсем благополучно, — сказала медсестра, поочередно ставя нам градусники.
— Что случилось? — заинтересовался полковник.
— Двое русских подрались костылями.
— Откуда же они тут у вас взялись? — спросил я.
— У нас их на первом этаже целая палата, господин капитан. Солдаты русского генерала Власова. Орут, горланят, пьют и дерутся. Представьте, залезли ко мне в тумбочку, — жаловалась Магда, — вытащили бутылку со спиртом. Накануне стащили спирт на своем этаже, а вчера добрались до моего.
— Замки вешать надо, — проворчал полковник.
— Не замки, а их вешать надо, — чертыхнулся майор. — Вот уж кому-кому, а им я никогда не доверил бы немецкого оружия. Хамье! Скоты, а не люди!
Магда взяла у нас градусники, поглядела на них, стряхнула:
— У вас, господин полковник, нормальная. Можете ходить. У вас, господин майор, держится на тридцати семи и восьми десятых. Завтра утром не кушайте, возьмем анализ крови. У вас, господин капитан, тридцать девять и одна. Прошу вас не разговаривать до обхода врачей.
Последние дни в госпитале
Меня довольно быстро поставили на ноги. Через несколько недель я уже стал выходить из палаты в процедурную, мне прописано было грязелечение для руки, ее приходилось держать на подвесе с грузом. Груз постепенно увеличивался, и наконец из согнутого в локте положения рука выпрямилась.
С шеи был снят гипс, и, благодаря ежедневным массажам, я вскоре уже мог двигать головой. Жизнь госпитальных холлов, где немцы играли в карты и домино, меня не интересовала. Я пересматривал журналы и газеты.
И в поведении и в высказываниях немецких офицеров я заметил разительные перемены. Теперь они часто ссорились, нервничали, утрачивая надменность, высокомерие и агрессивность, не были похожи на тех «бравых арийцев», каких я видел в госпитале в Днепродзержинске. «Завоеватели мира» теряли боевой дух, наступило душевное опустошение, появились апатия, равнодушие, страх перед будущим. Офицеры, получая письма от родственников и близких, полные слез и отчаяния, почесывали затылки. Предчувствуя приближение краха, они уже не надеялись на «сверхмощное оружие», обещанное геббельсовской пропагандой, и откровенно выражали сомнение в победном исходе войны. Даже матерые нацисты, приверженцы прусских традиций, в свое время свято верившие в свою «великую миссию» и «избранность германской расы», теперь не прочь были пошептаться насчет того, что немцы были жестоко обмануты и дали себя увлечь в бездну невзгод и преступлений кучкой жалких авантюристов.
Однажды, перебирая газеты в комнате отдыха, я случайно оказался свидетелем разговора между тремя русскими белоэмигрантами — офицерами из соединений генерала Краснова, присоединившихся к власовцам. Развалившись в старомодных мягких креслах, они играли в карты за ломберным столом.
Из их разговора я узнал, что Геббельс сожительствовал с пятнадцатилетней дочерью эсэсовца Кюна. Начальник отдела берлинского гестапо Мюллер с помощью Гиммлера отправил Кюна с семьей в качестве агента на Перл-Харбор — военно-морскую базу американского флота, на Гавайях, этим он пытался спасти Геббельса от преследования, так как жена Кюна была еврейкой. Такого «позора» нацисты терпеть не могли. Кюн в Перл-Харборе 6 декабря 1941 года световыми сигналами наводил «камикадзе» — летчиков-смертников на американские корабли…
Самой сенсационной новостью из радиопередач того времени было выступление Черчилля, в котором он якобы заявил, что снимает с себя всякую ответственность перед человечеством, если Гитлер возобновит применение на советском фронте газовых атак, и Берлин получит в ответ аналогичный удар. Офицеры говорили о высадке союзников Советской России в Нормандии, утверждали (и не без основания), что американцы и англичане сейчас спешат, ибо для них стало очевидным, что советские войска и без их помощи смогут завершить разгром немецких армий; поэтому они стремились как можно скорее встать на пути «большевистской опасности». Карточная игра закончилась тем, что один из офицеров, судя по обращению к нему, граф, спрятал колоду карт в карман госпитального халата и, встав из-за стола, произнес:
— Единственное, что нам остается, господа, — это есть молочную лапшу. В этом госпитале другого супа просто не варят.
В тот же день после ужина в кинозале демонстрировался документальный фильм о парашютистах-десантниках, освободивших дуче. Это была здорово нашумевшая история, когда эсэсовцу Отто Скорцени, исполнявшему строго секретные приказы самого фюрера, удалось выкрасть из-под ареста свергнутого в Италии диктатора Муссолини и доставить его в ротенбургскую штаб-квартиру Гитлера. Тогда за эту дерзкую операцию Отто Скорцени был произведен в штурмбаннфюреры СС и награжден Железным крестом первой степени.
В тот вечер Скорцени — начальник диверсионного отдела секретной службы СС — улыбался с киноэкрана. Безрукие и безногие кинозрители были ошеломлены. Детина огромного роста с рваным рубцом через все лицо, обвешанный автоматами, производил весьма внушительное впечатление. Муссолини находился в Абруцци. В этот труднодоступный горный район Гран Сассе (Большой камень) на безмоторных планерах и спустился десант Скорцени. Диверсанты действовали быстро и решительно. Пансион «Кампо императоре», находящийся под охраной карабинеров, был взят штурмом, и освобожденный итальянский дуче в сопровождении фашистских головорезов улетел в Восточную Пруссию, в ставку Гитлера «Волчье логово».
Вспоминается и еще один случай.
Как-то я спустился вниз, на первый этаж. Вижу, пожилая немка в белом накрахмаленном халате убирает коридор, подметает пол. Около палатных дверей, где я стоял, образовалась куча мусора. Я обратил внимание на клочки газет и вдруг на одном из них, к своему удивлению, прочитал: «Стихи С. Маршака и К. Чуковского». Я поднял с пола кусок газеты и незаметно для окружающих прочитал два стихотворения. Это была власовская антисоветская газета на русском языке, и вымели ее, очевидно, из палаты власовцев.
С детства я хорошо знал и любил стихи Маршака и Чуковского. Знал их стиль, творческий почерк, их поэтическое лицо, и поэтому сразу безошибочно определил, что это фальшивка. Люди, работавшие у немцев в печатных органах, чьи-то бездарные стихи подписали фамилиями известных советских писателей для того, чтобы порадовать власовцев, мол, и Маршак и Чуковский давно уже перешли на немецкую сторону и сотрудничают в их прессе. Дешевый трюк!