Страница 51 из 78
Лес служил людям надежным убежищем. Появились землянки, загоны для скота. Проливные дожди, осенние туманы, порывы ветра, скрип деревьев, крик ночных птиц или зверей — все было на руку людям.
Я часто бывал в доме Кринки. Мне очень дорога была материнская забота Юлии Васильевны, я гордился доверием Жана, а темноволосая, скромная, красивая Зоя учила меня говорить по-латышски и была в восторге, когда однажды, распахнув дверь, я запел популярную народную латышскую песню на латышском языке:
Особенно хорошо было в доме у Кринки в дождливые, холодные предосенние дни. Так не хотелось тогда уходить в темноту ночи к своему шалашу. Но я поднимался из-за дружеского стола и шел в лес.
В офицерской форме я никогда у Кринки не появлялся: боялся вызвать подозрение у эвакуированных, которым Жан отдал половину своего дома.
Все документы капитана я уничтожил, сохранил лишь командировочное предписание («марш бефель»), В этом документе было сказано, что капитан такой-то с таким-то количеством солдат следует в город Тукумс в дивизию СС «Мертвая голова». Удостоверение было без фотографии и при случае могло пригодиться.
Фронт приближался. Ночью, лежа в шалаше, я слышал далекое гудение и грохот боя. Иногда небо в той стороне озарялось отблесками пожаров.
В те дни я часто надевал форму немецкого капитана, ибо в ней и собирался перейти фронт, к своим. В то же время, выезжая верхом в этой форме в прифронтовые места, мне легче было сориентироваться в обстановке. Много надо было заранее разузнать и разведать, и форма немецкого офицера способствовала этому.
Еще одна проверка
Советскому человеку надеть на голову фуражку с эмблемой-черепом — нелегко. В особенности, если представишь себе, какие мысли роились под этой черной фуражкой в голове гитлеровца.
Фуражка хранила запах фиксатуара и еще чего-то до тошноты отвратительно пахнувшего; подкладка лоснилась от жира, и прикосновение к ней тоже вызывало неприятные ощущения. Высокий, лакированный козырек торчал впереди назойливо-надменно, а над ним выпячивался на околышке этот проклятый значок с черепом. Следовательно… Если убитый капитан был из роммелевской танковой дивизии СС «Мертвая голова», то наверняка эта фуражка возвышалась над люком танка, окрашенного в белый цвет, где-нибудь в песках Красной африканской пустыни, когда Роммель выходил на «Линию Маррет», чтобы соединиться с генералом Арнима и его 5-й армией.
Впрочем, вряд ли капитан защищал тогда свою голову от палящего солнца черной фуражкой, скорее всего эта фуражка лежала у него в чемодане вместе с черным кителем, который был сейчас на моих плечах. Китель этот тоже удирал из Африки в Сицилию, а затем в Марсель через Средиземное море и, судя по пяти нашивкам ранений, их хозяин был верным гитлеровским слугой. Об этом свидетельствовали и два Железных креста первой степени с мечами. Черные галифе с черными, изрядно потертыми кожаными врезами на внутренней стороне говорили о том, что хозяин был вынужден в балтийских краях пересесть из подбитого танка в седло. Остается добавить, что сапоги имели лакированные голенища и были сшиты отменно хорошо.
…Облаченный во всю эту одежду, я ехал верхом в прифронтовой полосе. При мне был бинокль, пистолет «ТТ», найденный в Прибалтийском лесу, немецкий «вальтер», неизменный браунинг, похищенный у румынской генеральши, в планшете — оперативные карты, в руке — автомат.
Вскоре я оказался на поляне, где расположилась какая-то немецкая часть. Дымилась походная кухня. Возле нее длинной очередью выстроились солдаты с котелками.
«Посмотрим, как они со мной будут разговаривать», — подумал я, стараясь во всем — от острых носков сапог до надменного выражения глаз под лакированным козырьком — походить на прежнего хозяина этой одежды.
Мое внимание привлек рокот пролетавших в небе самолетов. В ясной синеве шел яростный поединок «мессершмитта» с маленьким советским истребителем, который выделывал головокружительные виражи и петли вокруг противника. Истребитель переворачивался на спину, подлетал под немца, обстреливал короткими очередями. Но вот, видимо, истребитель израсходовал свой боекомплект. Он неожиданно вынырнул из облака в хвост «мессера» и, протаранив его, взмыл и исчез в облаках.
«Мессершмитт», разваливаясь на куски, падал на землю. И где-то за лесом послышался глухой взрыв.
Я был так возбужден, что, признаться, пришлось приложить немало усилий, чтобы вновь обрести хладнокровие и выдержку, к которым обязывала маскировка. Выпрямившись в седле и приняв строгий вид, я подъехал к немцам.
Почерневшие от усталости, заросшие щетиной, видимо, недавно вышедшие из трудного боя, солдаты возле походной кухни ели из котелков суп.
— Какая часть?
— Особый батальон танковой дивизии «Рейх».
Я повернул коня и ускакал прочь. Где-то вдалеке грохотали орудия.
Весь день я провел в пути, анализируя обстановку, искал «окно» для перехода фронта. К вечеру решил возвратиться к Кринке. Но, не доехав до хутора километров четырех, на перекрестке наскочил на пост полевой жандармерии.
— Хальт! — гаркнул фельдфебель, выходя из придорожных кустов. Рядом появился второй. В лунном свете блестели их металлические бляхи. — Господин капитан, прошу предъявить документы!
— Еду в штаб танковой дивизии «Мертвая голова», везу срочное донесение. Дорогу!
Фельдфебель взял под уздцы моего коня.
— Прошу предъявить документы, господин капитан! — повторил он вежливо, но настойчиво и положил руку на автомат, висевший на его груди.
— Документы предъявлять не намерен! Дорогу!
— Тогда прошу вас, господин капитан, проследовать в штаб. Это совсем рядом, вот в том доме. — Он указал на белое здание невдалеке. Там в окнах мигали огоньки.
Я мог разделаться с ними легко. Но совсем рядом был хутор Кринки, и я побоялся навести на него подозрение: немцы при выстрелах немедленно бы всполошились. Поэтому я решил последовать за фельдфебелем и подъехал к дому. По широкой мраморной лестнице мы поднялись на второй этаж. Напарник фельдфебеля остался на улице.
— Хайль Гитлер! — взмахнул я рукой, войдя в большую полутемную комнату, где за столом сидел офицер в расстегнутом кителе и что-то писал. — Идите! — обернулся я к фельдфебелю. — Разберемся без вас!
Сейчас нужно было сыграть на верной интонации. Я грохнул на стол свой автомат, распахнул китель, сдвинул фуражку набекрень, бухнулся в кресло рядом со столом так, словно именно отсюда был куда-то послан и сюда же вернулся.
— Ух, чертовски устал! Вот хорошо, что вас разыскал. Нет ли у вас чего-нибудь подкрепиться? С утра ничего не ел. — Я вынул портсигар, вытащил сигарету, нервно постучал по крышке, закурил.
Офицер, не отрываясь от своей писанины, мельком взглянул на меня.
— Сейчас что-нибудь сообразим, — сказал он и нажал кнопку звонка, вделанную в стол. Тут же вошел ефрейтор. — Принеси капитану что-нибудь поесть и кофе.
— Слушаюсь!
Я тут же начал:
— Целый день в седле, ног разогнуть не могу! Скачешь как полоумный по этой грязи.
— А ты откуда? — вставил офицер, но меня остановить было уже трудно. Желчно, нервно, громко я продолжал:
— Черт знает что вокруг творится! — Я взмахнул руками. — Одна дивизия сменяет другую, одни на отдых, другие на фронт, неразбериха полная. Линия фронта все время меняется. Какое сегодня число?
— Десятое августа. Русские взяли Тукумс.
— А говорят, танковая дивизия «Рейх» прибыла сюда. Ну и дадим теперь жару «иванам»! — Я задорно засмеялся. — Теперь дело пойдет на лад. — Голос мой с раздражительного тона стал переходить к уверенным выкрикам в стиле застольных речей: — Где мы только не были? Ты подумай! И во Франции! И в Бельгии! И на Крите! И на Сицилии! И в Италии! И с Роммелем в Африке! До Курляндии добрались, черт ее побери!