Страница 48 из 78
— Oh, wen sehe ich da… Wo hast du dich gesteckt?.. Wir haben dich gesucht![31] — обрадовался фельдфебель.
— Schlecht gesucht![32] — смеялся я.
— Ist das Ihr Ma
— Unser![34] — ответил фельдфебель.
— Warum reist er ohne Papiere?[35]
— Erkiindigen Sie sich beim Chef, der Kompaniefiihrer Hauptman Borsch ist aber an der Front[36].
— Unterzeichnen Sie![37] — Офицер раскрыл папку.
Фельдфебель прочел какой-то документ и расписался.
— Хайль! — произнес офицер, вышел из помещения и уехал.
— Где ты пропадал? — переспросил фельдфебель, с любопытством оглядывая меня с головы до ног. — Пальто, шляпа…
Я начал придумывать всякие небылицы, но он перебил меня:
— А вид у тебя, прямо скажем, не фронтовой! Где ты все это раздобыл?
— В Румынии, где же еще! Лошадьми-то вместе торговали. — И мы оба рассмеялись. — А где мои вещи?
— У денщика. Где ж им еще быть. Иди к нему, покажись. Он обалдеет! Сидим без дополнительного провианта. Строгий рацион, сильно подтянули ремни. Капитан уж горевал, горевал. Тут еще чехи куда-то смылись, сбежали, что ли, паразиты, дезертировали?.. Но о них никто не плачет, не печалится, а без тебя мы как без рук.
Бёрш завтра вернется. С утра бери подводу, переоденься и займись делом… На перевале небось отстал, когда мы трое суток стояли? К венгерочке заглядывал?
— Как же нам без любви — одна беда! — сказал я и ушел.
И снова с Пикколо ездим на подводе по окрестным хуторам, разбазариваем дефицитный бензин. Иногда я уезжал верхом один, переодеваясь то в штатское, то в солдатскую форму, и пропадал по нескольку суток, это давало мне возможность повнимательнее изучить обстановку, приглядеться к людям.
Кончились для немцев голландские сыры, французский коньяк, чешские консервы, норвежские сардины и украинское сало. Скудный паек и никакой поживы у латышских хуторян. К тому же 2-я штабная рота располагалась в прифронтовой полосе, откуда было эвакуировано население и вывезен скот. Впрочем, подальше от фронта еще можно было встретить местных богачей, которые поддерживали немецкую армию и охотно предлагали ей продукты и товары.
По дорогам шныряли наряды полевой жандармерии. В их обязанность входило следить за продвижением войск, наблюдать за дорожными обозначениями и производить проверку документов. Вот к таким двум жандармам я и попал в лапы, как-то ночью возвращаясь на подводе в свой обоз. Совершенно неожиданно они вылезли из кювета и задержали меня. В лунном свете я видел у них на груди продолговатые бляхи на цепочках — такие знаки, в отличие от обычных армейских чинов, положено было носить только жандармам. Они приказали мне следовать в штаб, находившийся поблизости.
В штабе у меня отобрали продукты и браунинг. Я был допрошен и посажен под охрану вместе с большой группой арестованных латышей, эстонцев, литовцев, русских, украинцев в сарай на одном из хуторов, обнесенном небольшим каменным забором. Хутор был заброшен, и жилое здание заняли немцы. Я требовал освобождения, возмущался, просил связаться со 2-й штабной ротой, отчаянно ругался, но ничего не помогало. На десятый день арестованных вывели во двор. Там стояло несколько мотоциклов и моя подвода, нагруженная немецкой амуницией. Штаб полевой жандармерии куда-то снимался с места. Я начал требовать освобождения, и меня провели к гауптвахтмайстеру, который еще находился в доме.
— Ну что разбушевался, нашли мы твою вторую штабную роту. Вот сейчас как раз направляемся в тот район. На, возьми свой браунинг. Завтра мы тебя отпустим и подводу вернем. Да, скажи своему капитану Бёршу, чтобы тебе оформили документы. А то ездишь с оружием и без документов, черт побери, непорядок… Не положено!
Так я выскользнул из-под ареста, но никаких документов не получил и капитана Бёрша больше никогда не видел.
По-прежнему я разъезжал по латышским хуторам без документов, но с оружием, и упорно искал связь с латышским подпольем…
Жан Кринка
— А вы один на ферме? — спросил я пожилого, сутулого человека с редкой рыжей бородкой на отекшем лице.
— Сейчас один. — Он посмотрел на меня прищуренными глазами и пододвинул горшок с парным молоком. — Кушайте, кушайте.
— Дети у вас есть? — Я взял со стола лепешку и с удовольствием откусил, запивая ее молоком.
— Два сына в полиции. Воюют за Гитлера! — Он показал на портрет Гитлера, что висел на бревенчатой стене пятистенного сруба. — Я их в полицию со своим оружием послал. В самом начале войны, когда красные отступали из Латвии, мои сыновья немало их уничтожили… — Этот подлец говорил вполне откровенно и к тому же по-русски. — Бог мой! Когда же наконец мы избавимся от жидов и большевиков?.. Что, Москву еще не взяли? Я смотрю, у немцев тут, в Латвии, сила собирается.
— Да, да, — ответил я, жуя лепешку. — Вот вы этой силе и должны помогать.
— Помогаю, помогаю. Отдал гебитскомиссару коров и лошадей, свиней тоже… Вот только сволочь партизанская нам мешает.
— Кто?
— Целыми семьями в леса ушли. Ловят их да вешают, — он выразительно покрутил рукой в воздухе и вздернул ее кверху, — а до одного гада никак не доберемся.
— Кто он?
— Кринка. Такая уж у него фамилия. Прикидывается простачком. А я знаю, чем он занимается… Коммунист он…
— И вы знаете, где он живет?
— В тридцати километрах отсюда. Недалеко от Ауце, на хуторе Цеши.
…В августовских сумерках верхом на вороном жеребце я ехал через молчаливый хвойный лес, еще хранивший дневное тепло. Багровел закат. Казалось, густой смолистый запах пропитывал меня насквозь. Еловые ветки хлестали по лицу. Я ехал к патриоту — в этом я не сомневался. Сердце радостно билось. На небольшой поляне около кучи хвороста копошились два старика. Увидев меня, они прекратили работу.
— Эй, друзья! Где хутор Цеши?
Латыши, услышав русскую речь, подошли ко мне.
— Километра три будет, — по-русски ответил один из них. — Лес кончится, держись правее. Минуешь хутор, завернешь направо, проедешь молодым леском, а за ним и Цеши. — Оба настороженно оглядывали мою немецкую форму.
Вскоре показался хутор Цеши.
Против большого деревянного дома во дворе стояли конюшня и сарай. За домом — фруктовый сад, огород и пасека. Из дома вышел мужчина. Среднего роста, крепкий, он стоял на крыльце и строго смотрел на меня. Я спешился.
— Вы Кринка? — спросил я по-немецки. Он утвердительно кивнул. — Можно к вам зайти?
— Пожалуйста.
— Где оставить коня?
Он молча отвел меня к конюшне и привязал лошадь возле двери.
— Пройдемте, — сказал он по-немецки.
В прохладной, чисто прибранной комнате были его жена и дочь, черноволосая девушка лет двадцати.
— Можно нам поговорить наедине? — спросил я.
Кринка по-латышски попросил женщин удалиться, и мы, закурив, сели на лавку.
В Кринке я не ошибся. Как я и ожидал, он оказался настоящим патриотом, добрым и умным человеком. Мы долго беседовали. Я назвал себя разведчиком, действующим под кличкой «Сыч» во вражеском тылу. Пришлось сказать, что у меня есть радист и связь с Центром… В конце концов я увидел, что он склонен поверить, что в его дом явился советский солдат в немецкой форме, надетой для маскировки, явился для того, чтобы вместе с его группой бороться против фашистов.
Кринка все же колебался и продолжал смотреть на меня своими строгими глазами из-под нахмуренных бровей.
— Закончим разговор после ужина? — спросил он, и по интонации я почувствовал, что мы сблизимся.
31
О-о-о! Кого вижу… Где ты пропадал? Мы тебя искали! (нем.)
32
Плохо искали! (нем.)
33
Это ваш человек? (нем.)
34
Наш! (нем.)
35
Почему разъезжает без документов? (нем.)
36
Это надо спросить у начальства, а командир роты, капитан Бёрш, на фронте (нем.)
37
Распишитесь! (нем.)