Страница 31 из 78
В семь часов я был уже на базарной площади. Возле лудильного ряда, где цыгане начинали раздувать свои горны, поджидали мои «сообщники». Увидев меня опять в солдатской форме, они одобрительно заулыбались:
— Если бы тебя сейчас посадили на место короля Михая, — шепнул мне на ухо Григорий, — я бы не удивился!
А часа через два десяток подвод с лошадьми были куплены. Я не знал, зачем нужен моим спутникам такой большой обоз. Но интересоваться не стал. Только урывками, ловя реплики, я догадался, что неподалеку сброшены два десанта советских бойцов с боевой техникой и их требуется перебросить в другой район. Они оказались в критической ситуации из-за того, что два переводчика-румына сбежали от них, прихватив с собою часть денег.
Обоз выехал за город и остановился. Стою в сторонке от обозников. Крестьяне, продавшие свои подводы и лошадей, деньги получили еще на базаре и думали, что сейчас их отпустят. Но по заранее разработанному плану хозяин дома, где временно остановились десантники, знал, как надо ему поступить, и сказал крестьянам по-румынски, что сейчас необходимо выполнить небольшое задание. Вечером они уже будут свободны и смогут вернуться к себе домой, каждый на своей подводе. И полученные деньги могут оставить у себя. Крестьянам это было выгодно, и они одобрительно закивали головами.
Надо сказать, что к моим новым друзьям ночью прибыли два советских разведчика в форме немецких офицеров, и они находились здесь же, рядом. С ними меня не познакомили.
Хозяин дома, указав крестьянам на этих двух офицеров, сказал, что опасности для них никакой нет, ибо эти два немецких офицера возглавят их обоз и двигаться они будут беспрепятственно. На том и порешили.
— Итак, — сказал старший, прощаясь и по-дружески меня обнимая, — гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется. Спасибо тебе, солдат! Что просил, обязательно передам на Большую землю: «Хозяйство Грачева. Пароль: «Дунай — Измаил», «Шахматист», он же — «Сыч», находится при 2-й штабной роте капитана Бёрша, танковая дивизия СС «Великая Германия»».
— Точно. Прошу связь.
— Как только выйду в эфир, сразу же доложу.
Мы пожали друг другу руки.
Отойдя в сторону, я с Григорием имел еще особый разговор…
Прощайте, господин Бёрш!
— Эмма Ивановна, что здесь нарисовано? — Я сидел под китайской яблоней в саду в Пятигорске и разглядывал картинку в молитвеннике нашей воспитательницы. Мне было шесть лет. На картинке я видел хлев с остами и волами. На соломе в люльке лежал младенец, от него исходило сияние. Возле ребенка сидела благообразная женщина, вокруг, опираясь на длинные посохи, стояли бородатые мужчины со шкурами на плечах. В небе сияла большая звезда.
— А что это за звезда? — спросил я по-немецки у нашей набожной немки, тыча пальцем в молитвенник.
— А это, Коленька, праздник — Рождество. Когда Христос родился, на небе зажглась новая звезда, «вифлеемская звезда», ведь это было в Вифлееме.
— А мальчик что, в конюшне родился? — не унимался я. — Он что — маленький кучер?
Не зная, как ответить, Эмма Ивановна в смущении всплеснула руками:
— Ох, у меня там на плите варенье кипит! — и убежала на кухню, оставив меня размышлять над звездой Вифлеема…
Я вспомнил эту звезду из молитвенника Эммы Ивановны, когда увидел другую, шестиконечную, начерченную мелом на стенах товарных вагонов большого железнодорожного эшелона рядом со словами «юдэ» (еврей).
Мела метель. Эшелон остановился на вокзале города Яссы, и фашисты производили какую-то перегруппировку «живого товара». Вагоны были оцеплены эсэсовцами из зондеркоманды с автоматами и свирепыми овчарками. Эти сытые, откормленные, чисто выбритые молодчики отрывали от матерей плачущих детей, оттаскивали их в сторону, а взрослых — старых и молодых — загоняли в вагоны. Из рук обреченных эсэсовцы вырывали чемоданы и узлы и бросали их в одну груду на платформе. У каждого арестованного на груди была пришита шестиконечная звезда желтого цвета, которая вела этих несчастных людей прямой дорогой в фашистские лагеря к мученической смерти. Обреченные не были только румынскими евреями. Слышалась разноязычная речь.
Плач детей, стенания женщин, окрики конвоя, лай овчарок — все смешалось в один истошный вопль. Стараясь заглушить его, гремел фанфарами немецкий военный духовой оркестр. Музыканты как ни в чем не бывало выстроились в сторонке с пюпитрами и нотами. Трубачи, багровея, натужно дули в трубы, а дирижер в офицерской форме безмятежно взмахивал изящной палочкой, словно дирижировал в парке на танцевальной площадке. Эта жестокая и страшная картина вызывала острую боль, лютую ненависть к фашистам, звала к отмщению…
Я шел по городу Яссы, занесенному январским снегом. Еще недавно оживленный и многолюдный, город стал мрачным и угрюмым. Чувствуя приближение краха, немцы вели себя все более развязно и нагло. Румыния выходила из-под их влияния, и гитлеровцы применяли силу, чтобы удержать плененную страну под своей пятой. Румынская армия, которой немцы прикрывались в боях — все двадцать две дивизии, — была разгромлена под Одессой, Севастополем, Воронежем и Сталинградом. Заслона больше не существовало. Охваченные яростью гитлеровцы зверствовали на румынской земле.
Войсковые соединения 2-го Украинского фронта подходили к границам Молдавии. Близилось освобождение и Молдавии и Румынии от оккупантов. Фашистский диктатор Антонеску, поддерживая кровавый террор немцев, приказывал расстреливать перед строем каждого пятого молдаванина в тех румынских дивизиях, где началось массовое дезертирство солдат-молдаван. По всей Молдавии росло и крепло партизанское движение, наносившее большой урон отступающим немецким войскам. Советская Армия стремительно шла вперед. На территории Румынии немцы поспешно воздвигали опорные пункты, строили оборонительные сооружения. В городах объявлялось осадное положение. Целые кварталы были разгромлены. Магазины, аптеки, портновские и иные мастерские расхищены. Винные склады опустошены. Участились пьяные оргии немецкого офицерья. Румынское великосветское общество, которое раньше заигрывало с немецким командованием, сейчас в страхе отсиживается в подвалах своих роскошных особняков. На улицах немецкие конвоиры теперь направляют граненые стволы черных автоматов в спины арестованных румынских солдат и офицеров — босых и полураздетых, гонимых неизвестно куда…
1944 год вступил в свои права. Танковая дивизия СС «Великая Германия» погрузила на открытые платформы свои «пантеры», «тигры», «фердинанды», обозы с военной амуницией и боеприпасами, награбленные запасы вина и продовольствия. Десять составов, растянувшись длинной зловещей лентой, взяли курс на Венгрию.
Эшелон медленно подходил к границе. Вокруг громоздились сумрачные Карпаты.
Я вылез из-под зачехленного «тигра», закрепленного на платформе, где устроил себе персональное отдельное купе. Подо мной плащ-палатка. Острый, пьянящий воздух холодной свежестью вливался в легкие.
— Эй, Николя! Бери котелок и дуй на кухню. Здесь долго будем стоять: граница! — крикнул мне с соседней платформы денщик.
Я спрыгнул на землю, взял посуду и пошел вдоль состава к походной кухне.
Невдалеке видны пограничные столбы, за ними мост над ущельем и бурлящая горная речка. Ущелье отделяет Румынию от Венгрии.
У пограничного шлагбаума с одной стороны стоят румынские солдаты в желтых мундирах и треуголках, с другой — венгерские — в светло-коричневых мундирах и таких же пилотках. Возле тех и других снуют немецкие офицеры в черной форме.
Я протянул повару судки:
— Для капитана Бёрша!
Через часа два эшелон тронулся, прогрохотал по мосту и медленно пошел над обрывистой кручей. Лежа под «тигром», я наблюдал за переменой пейзажа: внизу в долинах селенья — белокаменные домики с крутыми скатами черепичных крыш, на склонах гор заснеженные лесные массивы. Кое-где на скалах — одинокие, полуразрушенные средневековые замки. И я пытался представить себе, как некогда с грохотом опускались на цепях подъемные мосты и в железные ворота въезжали мадьярские рыцари в металлических доспехах, тяжелых латах, с яркими перьями на шлемах.